Ничего достоверно не известно об условиях, в которых протекало заседание. Просто Цицерон, выступая защитником в одном уголовном деле спустя немногим более года, утверждает, что сенат отказался взять ответственность за чистку, потому что, по его словам, «он не хотел, чтобы действие, которое превысило суровость, предписанную обычаями наших предков, оказалось имеющим санкцию народного совета». Наверное, можно принять за чистую монету эту назидательную историю, рассказанную адвокатом в заключительной части своей защитительной речи, но можно также попытаться понять, что же произошло. Если сенаторы выступили против проекта Суллы, то потому, что они устали, увидев, как все более редкими становятся их ряды по воле постоянных переворотов; представляется также, что наиболее решительное сопротивление шло, скорее, от тех, кто понял, что их месть ускользает от них и вся ненависть и злоба, которые они аккумулировали в течение месяцев, не смогут свободно проявиться, потому что Сулла хотел сам наметить процедуру и установить лимиты, которые бы утвердил сенат.

Итак, за неимением возможности использовать поручительство сената, чтобы объявить врагами народа тех, кого он считал необходимым уничтожить, предотвращая резню без разбора (что неминуемо произошло, если бы каждому предоставили право самому сводить личные счеты), Сулла был вынужден придумать новое средство очистки: проскрипции.

Чтобы Рим не представлял собой сплошного побоища, Сулле нужно было найти способ провести контролируемую чистку. Итак, на следующий день он созвал народное собрание, чтобы объявить решение, которое он принял. Таким образом, он открыл комициям свое намерение, не забыв предварительно напомнить обстоятельства, приведшие к войне, и то, что ему первому не понравилась необходимость вести ее: идея развязать ее принадлежала врагам Рима, за что те и были сурово наказаны, так как он приказал уничтожить всех самнитов и луканцев, которые клялись погубить Рим. Но враги нашли в самом Риме лишенных какой-либо совести людей, помогавших им в их пагубном предприятии. Невозможно простить им преступление против Республики. Итак, он решил строго и показательно наказать всех, кто осуществлял военное командование и сражался против своих собственных военных сил — будь то консулы, преторы, квесторы или легаты — со дня, когда были односторонне прерваны переговоры, предпринятые им с консулом Луцием Сципионом. Он сам собирается утвердить список (который он обнародует и будет дополнять в последующие дни) сенаторов и всадников, подпадающих под эту меру. О гражданах, новых и старых, боровшихся против него, он думает, что они были обмануты политиками, вовлекшими их в губительную борьбу, и, следовательно, не допустит ни под каким предлогом, чтобы над ними были произведены расправы, опиравшиеся на юридические процедуры, чтобы выявить преступления, которые могли быть совершены. Он закончил эту длинную речь, обещая римлянам быстрое возвращение к спокойной политической жизни, если они поддержат его в реформах, которые он хочет представить на их одобрение.

Сразу же после собрания Сулла приказал огласить посредством публичного глашатая эдикт проконсула Суллы, вывешенный (в виде деревянных записных табличек, на которых суриком был написан текст) во всех местах города, предназначенных для официальных объявлений. В первой части эдикта содержались мотивировки, оправдывающие меру: в ней Сулла повторил в более упорядоченном виде аргументы, которые он развивал перед комициями, напомнив об ужасах, происшедших в Риме в эти последние годы и о необходимости добиться удовлетворения. Он утверждал, что преступления были усугублены предательством, когда их авторы заключили пакт с врагами Рима. В заключение он сказал, что не хотел отдавать приказа хватать и убивать тех, кого приговорил к смерти, но посчитал предпочтительным опубликовать их список, и это из уважения к гражданам Рима и для предотвращения того, чтобы солдаты или его сторонники не позволили увлечь себя пусть и справедливому чувству и не уничтожили бы тех, кого он хотел исключить; и он просил не беспокоиться тех, кто бы они ни были, чьих имен нет в списке.

После развернутой преамбулы шли проскрипции эдикта (предшествуемые ритуальной формулой QUOD FELIX FAVSTVNQUE SIT, которая напоминает, что власть магистрата исходит от божества). Однако проскрипции, на удивление, не представляли собой смертного приговора: магистрат прежде всего запрещал какое-либо убежище и любую форму помощи перечисленным лицам; любого могли приговорить к смерти, кто был бы уличен в приеме, укрывании указанного в проскрипциях или помогшего ему сбежать. С другой стороны, было обещано вознаграждение в размере 12 000 денариев (48 000 сестерциев — для раба сумма была меньше, но зато он приобретал свободу), выплачиваемое квестором из общественных фондов тем, кто принесет голову проставленного в проскрипциях; наконец, текст определял также вознаграждение всем тем, кто своим доносительством облегчит захват. Сулла изобрел в некотором роде форму абсолютного приговора, окружив свои жертвы одновременно запретом на право предоставления убежища, любое нарушение которого сурово наказывалось, и очень сильным финансовым подстрекательством к выдаче или расправе.

Наконец, последний элемент эдикта — список восьмидесяти имен, где, в самом деле, фигурировали все сановники Мария, которые были уличены в отказе от переговоров. Двумя первыми были консулы этого 82 года, Гней Папирий Карбон и Гай Марий, за которыми следовали консулы года предыдущего — Луций Корнелий Сципион и Гай Норбан. Следом шли, распределенные в зависимости от иерархии должностей, которые они занимали, преторы Луций Юний Брут Дамасипп (задушенный Сцеволой), Марк Марий Грацидиан, Марк Перперна Вентон — сын цензора 86 года, к которому Сулла отправил эмиссаров (в Сицилию, где тот находился), чтобы предложить ему переговоры, потому что его отец уже присоединился, но тот ничего не хотел слушать и даже угрожал вернуться в Италию и разблокировать Пренесте. Другой претор фигурировал в списке на хорошем месте: Гай Карринас, командовавший правым флангом сил Мария в сражении у Коллинских ворот, он сбежал с Цензорином, но они были схвачены через день и доставлены к Сулле, который приказал отрубить им головы и отправить их в Пренесте, чтобы пронести вокруг городской стены, как это было сделано с головой Телезина.

Трибун плебса Квинт Валерий Соран был тоже сторонником Мария. Но, кроме того, он совершил ужасное святотатство, которое могло привести к трагическим последствиям для выживания Рима: в одном из своих произведений он открыл имя богини, защитницы Города, секрет, который свято хранился, чтобы враг не мог «вызвать» ее, как сами римляне вызывали некоторые божества, покровительствовавшие их врагам: следовательно, нет ничего удивительного, что его имя фигурировало среди лиц, подлежавших уничтожению. Затем шли все магистраты, ожесточенно продолжавшие сражение, несмотря на просьбы, с которыми к ним обращались, начиная, конечно, с самого опасного среди них (и чье сопротивление, действительно, продолжалось много лет), Квинта Сертория, его имя предшествовало имени Гнея Домиция Агенобарба, державшего Африку. В конце списка фигурировали имена последователей Мария, не осуществлявших в этом году магистратуры, но либо они были облечены ею в предыдущие годы, как Марк Юний Брут (отец убийцы Цезаря), либо были слишком юны, чтобы приступить к ней (таким образом, Луций Корнелий Цинна, Гай Норбан, Луций Корнелий Сципион, сыновья своих отцов), либо, наконец, они принадлежали к римским всадникам, как Гней Тициний и Гай Меценат, игравшие решающую роль в политических событиях последнего десятилетия и, вероятно, были причиной того, что большое количество представителей их сословия последовали за Марием.

Расправы начались немедленно: Карринас и Цензорин, без сомнения, стали первыми жертвами, а за ними последовали все те, кого могли схватить. Примечательно в данном случае то, что из тридцати шести несчастных, о которых нам известно, что они были убиты, ни один не был убит на месте захвата. Однако так как эдикт не давал никакого указания на способ экзекуции, нашедшие указанного в проскрипциях могли бы обезглавить его на месте и отнести только голову. Они этого не делали и ограничивались лишь арестами, потому что им казалось, что способ умерщвления должен быть торжественным. Исходя из этого, приговоренные отводились на Марсово поле, где располагался Сулла, и получали основное наказание топором с предварительной экзекуцией розгами: связав приговоренному руки за спиной, его освобождали от одежд и по сигналу магистрата, который накрывал голову полой тоги в знак скорби, били розгами — в некоторых случаях с изощренной жестокостью, заключавшейся в ударах по глазам, — затем его укладывали на землю, чтобы разрубить с одного (или нескольких) ударов топора. Сулла приказывал отнести голову на Форум, чтобы она была выставлена либо на рострах, либо на фонтане (Servilius lacus), то есть в наиболее людных местах, где до него уже Марий выставлял головы своих жертв. Но на этом все не кончалось: если некоторые сопровождали голову, которую несли на Форум, другие предпочитали присутствовать на зрелище, связанном с трупом. И в самом деле его методично уродовали с помощью крюков, которыми потом тащили по улицам города до моста Эмилия, откуда сбрасывали в Тибр, и некоторое время наблюдали, как плавают кровавые останки в желтых водоворотах реки.