Тогда операция была предпринята против Коссира, где не составляло большого труда захватить Гнея Папирия Карбона и других марианистских руководителей, находившихся с ним. В соответствии с приказами, отданными Помпеем, Карбона заключили в цепи, чтобы отправить на Сицилию, остальных прирезали. Молодой претор настоятельно хотел, чтобы консул предстал перед ним; его привели в трибунал, Помпей ознакомил с эдиктом проскрипций, в котором тот значился, и приказал приступить к казни. В этот момент произошел тягостный инцидент, который древние авторы интерпретируют по-разному, но более обвиняют Карбона. В самом деле, последний, видя, как готовят орудия казни, охваченный паническим страхом, попросил дать ему время, чтобы отойти опростать свой желудок, который его беспокоил. Для Валерия Максима, преувеличившего трусость этого лица, речь шла только о ничтожном средстве «продлить на несколько мгновений наслаждение такой презренной жизнью». Во всяком случае, когда топор опустился на него, Карбон плакал.

Эта казнь стоила Помпею многих упреков, и Цезарь напомнит о ней в 49 году, когда новая гражданская война противопоставит его, наследника марианских традиций, старому сулланцу, которого его пропаганда будет упрекать в том, что он обагрил себя кровью консула, и к которому должен был проявить больше почтения. По правде говоря, Помпей не был магистратом того же уровня, и его власть пропретора не давала ему права обращаться так, как он это сделал, с личностью, исполнявшей свой третий консулат: он должен был отдать приказ убить его в момент задержания, как других. И особенно хорошо было бы вспомнить, что Карбон пощадил его в 86 году, когда марианцы намеревались лишить его родового поместья, и он сделал все, чтобы сохранить его. Но упрекать Помпея в приказе казнить Карбона в этих условиях — значит отказаться признать, что он должен был приказать выполнить эдикт, то есть следовать процедуре, предназначенной придать очистке форму, которая отличала бы ее от простого сведения счетов. Во всяком случае, Помпей отправил к Сулле вместе с головой Квинта Валерия Сорана, убитого им таким же образом, голову консула.

Едва прекратил Помпей наводить порядок в делах Сицилии, как получил от сената декрет, предписывающий ему дела Африки, где сформировалось второе ядро сопротивления вокруг неразоружившегося Гнея Домиция Агенобарба, женившегося, как и Цезарь, на дочери Цинны. Положение в этой провинции было особенно тревожным, и если в общем марианцам удалось установить здесь солидную базу (уже в 88 году Марий и многие другие из его друзей нашли здесь убежище), промагистрат, направленный туда в 82–83 годах как противник Суллы, нашел здесь трагический конец. Нужно сказать, что Гай Фабий Гадриан был особенно одиозной личностью: в продолжение всего своего правления он отличался жадностью и жестокостью настолько, что римские и африканские граждане, устав от лихоимства пропретора и его рабов, осадили их в его резиденции Утик, с которой расправились, предав огню со всеми ее обитателями. Через несколько лет Цицерон утверждал: «Эта смерть казалась такой оправданной, что вызвала общую радость, и не было издано никакого предписания, чтобы наказать ее авторов». Нужно сказать, что в середине 82 года в Риме было чем заняться, кроме как делегировать расследование поджога резиденции пропретора Африки. Домиций, высадившись на континент с остатками консульских армий, стал, так сказать, преемником Фабия Гадриана и занялся организацией солидной армии, перегруппировав 30 000 человек с помощью хотя бы Гиарбаса, которого посадил на трон Ну мидии, согнав с него законного владельца Гимпсала.

Помпей же, оставив Сицилию на попечение своего деверя Гая Меммия, приказал отплыть своим войскам, которые он высадил частично в У тике, частично в Карфагене. Едва он ступил на африканскую землю, как солидный контингент армии Домиция (7 000 человек) перешел на его сторону и встал в его ряды. Очевидно, дела представлялись скорее хорошо. Однако один инцидент произошел во время развертывания лагеря в Карфагене, который указывал на ограниченность власти шефа, будь то сам Помпей: во время земляных работ солдаты обнаружили клад с большим количеством золотых предметов, вероятно, закопанных в момент разрушения пунической столицы в 146 году. Как только распространилась эта новость, солдаты забросили все другие дела, оставаясь глухими к приказам, и принялись рыть равнину, убежденные, что найдут другие клады. Только через несколько дней, устав переворачивать понапрасну землю, они снова вернулись под знамена своих соединений. Неспособный воспрепятствовать повальному стремлению к золоту, Помпей предпочел посмеяться над ним, и только когда восстановился обычный порядок, он принялся за кампанию.

События разворачивались очень быстро: Помпей добрался до Домиция, разбившего свой лагерь под защитой каменистой лощины и рассчитывавшего использовать преимущества своей позиции. Но так как с рассвета разыгралась гроза, Домиций приказал дать сигнал к отступлению, используя наступление противника. Помпей, несмотря на дождь и порывы ветра, приказал пересечь лощину и атаковать: замешательство войск Домиция помешало им эффективно сопротивляться, тем более что ветер и дождь стали для них большой помехой. И опять была резня, во время которой 18 000 солдат Домиция остались на месте. Войска же Помпея приветствовали своего командира званием император. Однако последний заявил, что отказывается от почета до тех пор, пока не будет взят и разрушен лагерь противника. Тотчас вернулись к сражению, чтобы уничтожить 3 000 обороняющихся. Помпей руководил операциями, но он на этот раз снял шлем: видимость была такой плохой, что его чуть не убил свой же солдат, так как, замешкавшись, он не сразу назвал пароль, который спрашивал солдат. Гней Домиций Помпей был взят во время захвата лагеря: его постигла та же участь, что и Карбона, то есть привели в трибунал Помпея, который ознакомил его с эдиктом проскрипций прежде чем обезглавить топором. Его голова была отправлена в Рим.

Благодаря своей победе и сдаче большинства городов, Помпей достаточно глубоко проник на нумидийскую территорию, чтобы напомнить племенам варваров, что Рим намеревается властвовать над всем этим районом. Он восстановил Гипсала на его троне, захватив и убив узурпатора Гиарбаса. И затем, воспользовавшись несколькими мгновениями досуга, он поохотился на львов и слонов: его миссия была завершена раньше, чем кончился 82 год, и возраст его не достиг еще двадцати пяти лет.

Значительной военной силой, способной оказать Сулле серьезное сопротивление, оставалась только армия Сертория в Испании, служившая теперь убежищем для всех проскрибированных, рвущихся продолжить борьбу. Но Испания была далеко и не угрожала Италии ни войной, ни ее снабжением; следовательно, можно было отложить на некоторое время организацию экспедиции (которую Сулла хотел поручить Квинту Цецилию Метеллу Пию), чтобы заняться италийскими проблемами.

В общем, все те, от кого можно было ждать организованного нападения, в данный момент были мертвы, ослаблены, как Марк Парперна или еще один Марк Юний Брут (трибун плебса в 83 году и отец тирании), или слишком удалены, чтобы быть опасными. Нужно также сказать, что проскрипция способствовала с особой действенностью уничтожению этих людей. В самом деле, с одной стороны, расправа, коллективно осуществленная в Риме над теми, кого захватили и кого наметили опустить ниже, чем мертвых, конечно, принижала достоинство тех, кому не оставалось ничего другого, как бежать, чтобы не разделить подобную участь. Кроме того, даже формы проскрипции, то есть ее зрелищный характер, так же как ее юридическое обоснование, позволяли превратить тех, кого она считала «осужденными», в обесчещенных граждан. Даже сам термин «проскрипция», употреблявшийся раньше главным образом, чтобы обнародовать имена банкротов и объявить о продаже имущества, уже представлял собой элемент, который имел тенденцию к подрыву уважения к этим жертвам. Общественное мнение, созданное вокруг имен проскрибированных лиц, так же, как и вокруг их тел (головы, выставленные на Форуме, тела, протащенные по улицам Города и брошенные в Тибр), было решающим элементом в этом процессе разрушения: в глазах других это представляло собой бесчестье, и в Риме больше, чем в других местах, потому что римское общество — это общество престижа и хвастовства.