Лавр Георгиевич поручил своему ординарцу составление тех служебных документов, которые требовали литературного изложения. Естественно, что Завойко определял и их политическое содержание. Вскоре он стал в буквальном смысле слова правой рукой генерала, начав рекламу Корнилова по всей стране и особенно в армии.

«Знакомство нового командующего с личным составом началось с того, что построенные части резерва устроили митинг и на все доводы о необходимости наступления указывали на ненужность продолжения «буржуазной» войны, ведомой «милитарищиками»... Когда генерал Корнилов после двухчасовой бесплодной беседы, измученный нравственно и физически, отправился в окопы, здесь ему представилась картина, какую вряд ли мог предвидеть воин любой эпохи. Мы вошли в систему укреплений, где линии окопов обеих сторон разъединялись, или вернее сказать, были связаны проволочными заграждениями...

Появление генерала Корнилова было приветствуемо... группой германских офицеров, нагло рассматривавших командующего русской армией. За ними стояло несколько прусских солдат... Генерал взял у меня бинокль и, выйдя на бруствер, начал рассматривать район будущих боевых столкновений. На чье-то замечание, как бы пруссаки не застрелили русского командующего, последний ответил: «Я был бы бесконечно счастлив — быть может, хоть это отрезвило бы наших солдат и прервало постыдное братание».

На участке соседнего полка командующий армией был встречен... бравурным маршем германского егерского полка, к оркестру которого потянулись наши «браталыцки» — солдаты. Генерал со словами «Это измена!» повернулся к стоящему рядом офицеру, приказав передать «браталыцикам» обеих сторон, что если немедленно не прекратится позорнейшее явление, он откроет огонь из орудий. Дисциплинированные германцы прекратили игру... и пошли к своей линии окопов, по-видимому, устыдившись мерзкого зрелища. А наши солдаты — о, они долго еще митинговали, жалуясь на «притеснения контрреволюционными начальниками их свободы».

На фронте имелось немало офицеров, которые противились его развалу. Через несколько дней после вступления Корнилова на должность командующего армией на его рабочий стол легла записка капитана М. О. Неженцева, помощника старшего адъютанта разведывательного отделения штаба армии. В рапорте военный разведчик предлагал сформировать ударные отряды из добровольцев для пресечения случаев мародерства и неповиновения солдатских масс командованию.

Командующий вызвал офицера на беседу и выслушал его планы спасения армии. Корнилова захватили идеи фронтового офицера: главное — решительные меры, исходящие от «верховной власти», и разумное проявление инициативы «снизу».

В конце мая Неженцев приступил к формированию 1-го ударного Славянского полка, названного Корниловским. Ему предстояло, по замыслу командующего армией, внести перелом в настроение на фронте. В стальных касках, с черно-красными погонами, с эмблемой на рукаве, изображавшей череп над скрещенными мечами, корниловцы одним своим видом должны были наводить страх на тех, кто подвергся влиянию анархии и разложения.

Конечно, один пехотный полк, готовый пойти в атаку на вражеские позиции по первому приказу, не мог «оздоровить» армию на фронте. Но Корниловский полк вместе с Текинским конным полком, состоявшим главным образом из туркмен, стали личной охраной решительного на поступки генерала. Текинцы были лично преданы Корнилову, хорошо говорившему на их языке, и его слово было для них законом. В белых папахах и малиновых халатах, с кривыми кинжалами у пояса, они производили грозное впечатление.

Как опытный военачальник, воочию видевший состояние фронта и тыла, Корнилов не ожидал от формирований ударников-добровольцев многого — они просто не могли восстановить боеспособность распропагандированных воинских частей. Поэтому приходилось рассчитывать только на одно средство — кропотливую воспитательную работу с солдатскими массами. Командующий армией почти ежедневно бывал в полках, разъяснял солдатам необходимость дисциплины и организованности, готовил их к предстоящим боевым операциям. Среди личного состава армии его личный авторитет заметно возрос, чего нельзя было сказать о многих фронтовых генералах.

В отношении солдатских комитетов, которые нарушили стержень любой армии — единоначалие, подчиненность командирам, Корнилов занял твердую позицию. Он постепенно вводил их в рамки законной деятельности, внушая, что главнейшая задача — подъем наступательного духа войск, а не вмешательство в вопросы перемещения офицерских кадров.

Генерал-лейтенант Л. Г. Корнилов сумел во многом восстановить вверенную ему армию. И это выявилось довольно скоро. 18 июня 1917 года Юго-Западный фронт перешел в наступление. На направлении главного удара наступали 7-я и 11-я армии, но они смогли продвинуться на глубину всего два километра и после этого стали топтаться на месте. Солдаты замитинговали и не желали выполнять приказы командования.

Спустя три дня в наступление пошла 8-я армия, которая по плану июньского наступления наносила лишь вспомогательный удар. Ее полки и дивизии в той ситуации действовали просто отлично. Преодолевая сильное сопротивление неприятеля, корниловская армия за шесть дней наступления углубилась в месте прорыва вражеского фронта на 18—20 километров и овладела городом Калушом. В плен было взято 800 офицеров и 36 тысяч солдат противника, захвачено 127 орудий и минометов, 403 пулемета. Потери русской армии убитыми, ранеными и без вести пропавшими составили 352 офицера и 14 456 солдат.

Действия 8-й армии генерал-лейтенанта Л. Г. Корнилова в июньском наступлении Юго-Западного фронта вошли в летопись первой мировой войны как последний яркий след разрушающейся старой армии России.

Юго-Западный фронт, как и другие фронты, разваливался, но не под ударами германских и австрийских войск. Военный совет фронта доносил Временному правительству: «Начавшееся 6 июля немецкое наступление на участке 11-й армии разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, может быть, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперед героическими усилиями меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении не может быть и речи, уговоры и убеждения потеряли силу — на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами, почему поддержка опаздывала на сутки. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подхода противника...

На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них — здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходят целые части... Положение требует самых крайних мер... Пусть вся страна узнает правду... содрогнется и найдет в себе решимость беспощадно обрушиться на всех, кто малодушием губит и продает и Россию, и революцию».

На этом фоне состояние 8-й армии генерала Корнилова выглядело не просто впечатляюще. Летом 1917 года многие увидели в нем человека, способного уберечь русскую армию от развала, а государство — от военного краха.

Положение на Юго-Западном фронте, по оценке Верховного главнокомандующего генерала от кавалерии А. А Брусилова, становилось катастрофическим. Командующий фронтом генерал А Е. Гутор был уже не в состоянии изменить обстановку к лучшему. В подобных ситуациях высшее руководство шло по накатанному пути, ставя нового руководителя войсками.

Ни Временному правительству, ни Ставке верховного главнокомандующего выбирать не приходилось. Выбор пал на генерала Корнилова. За него говорило главное: в последние недели лишь он один проявил способность управлять войсками в сложных ситуациях и ему подчинялись.

Корнилов оправдал возложенные на него надежды: он сумел спасти положение и остановить бегство с фронта. Наследство ему от генерала Гутора досталось, как командующему фронтом, самое плачевное. 11-я армия, имея превосходство в силах и средствах перед атакующими ее германцами, отступала в беспорядке. Водоворот вражеского прорыва захватил и правый фланг соседней, 7-й армии.