Сестра Конрик останавливалась у каждой койки.

— Ну, а ты что выберешь, Робби? Ты здесь уже давно, так что на твой выбор можно положиться.

Мисс Робертсон, иссохшая тоненькая женщина, близкая подруга сестры, только заморгала в ответ.

— Что хотите, дорогая.

— Ну, мне просто стыдно за вас, Робби.

Сестра Конрик сердито отправилась к следующей койке.

— А вы, миссис Эверет?

Миссис Эверет повела своими большими грустными глазами и глухо прохрипела, что она бы лично хотела по-настоящему приличную женскую передачу с рецептами приготовления пищи, чтоб раз уж им приходится есть эту мерзость, что здесь дают, так хоть вспомнить можно было бы, что есть на свете такая вещь, как хорошая кухня! Несколько человек поддержали миссис Эверет.

Шерли заказала джазовую музыку.

— Ну-ка, дайте нам джазуху, сестра, — умоляла она, прищелкивая языком.

Но Шерли никто не поддержал. Ходили слухи, что ее снова положили в постель потому, что она тут как-то опять исчезла на два часа и «дала жизни»: на языке Шерли «дать жизни» означало провести время в одной из лачуг среди зарослей с любым мужчиной, который согласится ее туда сопровождать. И теперь женщины все, как одна, ненавидели Шерли за то, что у нее, кажется, не было никакого обострения, хотя она нарушила правила и ушла из палаты ночью, чтобы провести время с кем-то из санитаров. И потому сегодня палата скорей согласилась бы слушать репортаж о крикетном матче, чем дать Шерли послушать ее «джазуху».

Миссис Холл, темноволосая хрупкая женщина с огромными зелеными глазами на тонком личике, мечтательно посмотрела на сестру.

— Если бы это было утром, я бы хотела услышать детскую передачу — знаете, эту — «Детский сад у микрофона». Я всегда слушала ее с моей малышкой.

Миссис Лэмберт снова разрыдалась.

Сестра Конрик в отчаянии всплеснула руками.

— Ну, вы просто невозможный народ, больше я ничего не могу сказать, все вы, все, все! Вот я пойду и сама выберу программу, а если вам не понравится, можете выключить.

Она возмущенно отправилась к выходу и в дверях остановилась, чтобы погрозить им всем кулаком.

— Если я вернусь и вы не будете слушать, я вам, ей-ей, головы всем поотрываю вместе с наушниками.

И вся третья палата, даже миссис Лэмберт, послушно надела наушники и стала слушать программу, выбранную сестрой Конрик, — смесь убогих мелодий, музыкального сопровождения рекламы и бесконечных увещеваний принимать то-то и то-то, чтобы улучшить здоровье, носить то-то и то-то, чтобы улучшить фигуру, и употреблять такой-то и такой-то крем, чтобы улучшить цвет лица.

Джэн оглядела длинный ряд коек, но ничего не смогла прочитать на лицах больных. Все они лежали с полуприкрытыми веками, откинувшись на подушки, прижав к голове наушники, и лица их такие различные и по чертам своим и по цвету: круглые и розовые, иссера-желтые и худые, огрубевшие или тонкие и красивые, — все эти лица были схожи в одном — на всех них лежал отпечаток какой-то скрытности. Даже когда глаза у них были открыты, как у маленькой миссис Холл, которая, не отрываясь, смотрела через противоположное окно на узкую полоску неба, зажатую между краем окна и стоком наружной веранды, даже тогда нельзя было понять, о чем они думают.

«Тра-ла-ла-ла-ла-ла… — плыли звуки „Голубого Дуная“. „Где второй, там и третий“, — слова эти помимо ее воли настойчиво звучали у нее в голове.

«Это глупо, — говорила она себе, — это просто суеверие, правильно говорит Барт, что даже когда это случается, это, конечно, простое совпадение».

Джэн аккуратно сняла пепел от сигареты, попавший в послеобеденную чашку молока. Она должна пить молоко, она должна есть все, что ей приносят. Она не поддастся этому постыдному суеверию. Взять, к примеру, хотя бы Линду и Дорин. Да и сама ведь она уже начала поправляться. Она не будет, как миссис Лэмберт, лежать здесь и реветь в платок. Она достала печенье, которое принес ей Барт, и стала угощать миссис Лэмберт. Но та только покачала головой. Сестра Конрик остановилась у них в ногах.

— Ну-ка, миссис Лэмберт, выпейте свое молоко и съешьте печенье, которым вас душечка миссис Темплтон угощает. И чтоб я больше не слышала от вас всей этой ерунды!

Миссис Лэмберт смотрела вслед сестре, как будто не понимая, о чем она говорит.

— Сестра, — умоляюще прошептала она, не шелохнувшись. — Сестра!

Сестра Конрик обернулась.

— Ну, будете умницей?

Миссис Лэмберт теперь сидела на постели, и глаза ее лихорадочно сияли на исхудавшем сморщенном личике.

— Сестра, вы не могли бы вызвать по телефону моего мужа?

— Звонить вашему мужу? Боже мой, деточка! Чего ради звонить среди недели? Вы же знаете, доктор даже не позволит вам подойти к телефону.

— Знаю, но вы не смогли бы сами ему позвонить, ну, пожалуйста, сестрица, и попросите, чтоб он приехал за мной. Я хочу домой.

Сестра Конрик удивленно взглянула на больную, потом рассмеялась с напускной веселостью.

— Так вам домой хочется, правда, девочка? — Она подошла к ней ближе и потрепала ее по влажным волосам. — Хорошенькие вы мне вещи говорите после того, как я для вас специальной передачи по радио добилась и все такое прочее. Ну-ну? Так мы вам больше не нравимся?

Миссис Лэмберт взяла в свои тонкие ручки большую и ловкую руку сестры и любовно сжала ее.

— Вы же знаете, что это не так, сестра. Просто… Просто я хочу домой — вот и все.

Сестра обняла миссис Лэмберт за дрожащие плечики и прижала к себе, словно испуганного ребенка.

— Ну, ну, детка, теперь вам уже недолго осталось ждать, — уговаривала она. — Последний снимок у вас был хороший, и доктор был вами очень доволен. Так что уж вы теперь не портьте все. Вы же помните, что случилось, когда вы домой вернулись в последний раз.

— Тогда совсем другое дело! Тогда у нас настоящего дома не было, мы жили в заливе Херн Бей в военном бараке из кровельного железа, знаете?.. Он сильно нагревался в жару, от этого мне и хуже стало. У меня б никогда этого кровоизлияния не случилось, если бы не жара, — она вцепилась в руку сестры.

— Ну вот, а теперь подождите немножечко, пока муж достанет для вас подходящее жилье, а вы чуть-чуть окрепнете, и тогда он приедет за вами в настоящей сказочной карете, и детишки ваши будут рядом скакать на белых лошадках, и мы устроим вам замечательные проводы тогда, правда, детка?

Миссис Лэмберт подняла на сестру Конрик умоляющий взгляд.

— Но я не могу ждать, сестра! Я должна сегодня же уехать домой.

— Ну хорошо, хорошо! — Сестра Конрик потрепала ее по плечу. — Вы ложитесь, а я пойду поговорю с доктором.

Через несколько минут сестра вернулась со шприцем. Миссис Лэмберт не протестовала. Она лежала молча, и ее широко раскрытые, полные муки глаза, не отрываясь, смотрели куда-то мимо сестры, словно видели что-то там вдали, чего не видел никто из них.

Сестра Конрик повысила голос:

— А ну, кто здесь еще в палате радио не слушает и молоко не пьет, а?

Замелькали десятки рук. Женщины поправляли наушники и подносили чашки к губам.

Сестра Конрик медленно шествовала вдоль палаты, поглядывая по сторонам, и с напускной свирепостью грозила им уткой.

— Если я увижу, что кто-нибудь из вас не ест, не пьет и не слушает радио, то тут же кверху попой поверну и приложу ей вот это судно другой стороной, да так, что не поздоровится. Слышали?

Со всех сторон послышался нервный смех, забулькало молоко, взволнованные глаза следили за сестрой. В наушниках слащавый тенор уверял каждую в том, что пойдет рука об руку с нею через просторы прекрасной золотой страны.

Кашель миссис Лэмберт пробудил Джэн от беспокойного сна. Больше никто во всей палате не пошевелился. Джэн не знала, сколько сейчас времени, в узкой полоске неба, что виднелась в противоположном окне между стоком веранды и подоконником, все еще светилась одинокая звезда. Джэн пошарила рукой, ища выключатель, и в тусклом свете надкроватной лампочки увидела, что миссис Лэмберт всем телом подалась вперед, словно это могло дать воздух ее страждущим легким. Джэн услышала, как она, всхлипывая, глотает воздух, как сдавленно шепчет, задыхаясь: «Сестра, сестра!»