Временами, из телефонных разговоров она узнавала, что среди местных жителей ее называют «Железная Лошадь». Это ее ничуть не смущало. Уж лучше иметь репутацию сурового и трудного человека, чем сговорчивого и податливого.

С женщинами, время от времени приходившими из-за горной гряды с отдаленных ферм или из рыбацких хижин, она обращалась точно так же. Никто не жаловался на ее неисполнительность или грубость. Наоборот, она временами бывала даже полна сочувствия, если вдруг срочно требовалось вызвать по телефону врача к заболевшему ребенку или позвонить в больницу и сообщить о рождении ожидающему появления младенца.

— Она хорошо знает свое дело и даже по-своему мила, — говорили жители окрестных мест, и это мнение так или иначе достигало ее слуха. — Но с ней никогда никто не сходился близко. Трудный характер. Наверное, из-за неудачного брака. С этим красавцем-летчиком. Говорят, он был маг и волшебник в воздухе, да, видимо, и с женщинами тоже… Неужели вы ничего о нем не слышали? Он женился на ней, когда она работала секретаршей у старого командира эскадрильи на запасном аэродроме под Дулинбой. Он тогда прослыл счастливчиком: многие ребята Дулинбы засматривались на нее. Теперь это даже представить себе трудно, глядя на ее непроницаемое лицо.

Никто не знал всей правды о ней, и ей было спокойнее в одиночестве.

Сейчас она вспоминала Дерека таким, каким увидела его впервые, когда он стремительно вышел из самолета, как какое-то яркое чудо, опустившееся на взлетную дорожку, и когда первый раз сел на край ее письменного стола и глаза его горели таким огнем, что мгновенно зажгли ответное пламя. Они, как два пожара, неотвратимо шли навстречу друг другу. Она не противилась, когда на следующий день, уходя, он наклонился и поцеловал ее. Она жила мечтой до следующей недели, когда он снова прилетел и снова поцеловал ее. Теперь она не прощала себе своей слабости. Она не имела права ссылаться на молодость. Ей было уже двадцать три, а в двадцать три года большинство девушек в Дулинбе уже были замужем и сами решали свою судьбу.

О нет, это не было ошибкой молодости. В то время она не задумывалась, что ж это было такое, а сейчас уже невозможно объяснить те чувства, которые бросили ее в объятия Дерека. Поэтические мечты, наполнявшие ее в школьные годы, обрели реальность.

Теперь она оценивала прошлое хладнокровно, словно рассматривала далекие миры, такие далекие и чужие, что трудно связать их с реальностью.

На лице командира эскадрильи она читала тогда предостережение. Ведь это он выбрал ее для работы в своей конторе, потому что за ней укрепилась репутация серьезной и сдержанной девушки. Мать и отец с тревогой поглядывали на нее.

— Будь осторожнее, — предупреждала миссис Браун. — В войну мой старик служил в штабе летной части. Он говорит, эти летчики — как моряки. У них на каждом аэродроме жена.

Бренда смеялась над этими разговорами. Что могли они знать, ведя такое унылое, замкнутое существование! Её отец всю свою жизнь занимался лишь марками да почтовыми отправлениями; мать вообще ничего не видела, прикованная к инвалидной коляске, в которой провела долгие годы. Разве дано им что-нибудь понять? Откуда им было знать, что Дерек отдал ей всего себя, ничего не оставив для другой, на другом аэродроме? В этом-то ее не стоило разубеждать. Дерек сам говорил ей об этом. Вопрос о женитьбе встал как-то сам собой, когда его остановки на аэродроме в Дулинбе увеличились до двух дней и трех ночей в неделю. Она пыталась убедить, что не может оставаться с ним на всю ночь в его комнате на аэродроме. Это бы означало публично раскрыть отношения, а этого она не могла допустить. О себе она не задумывалась. Она могла бы с высоты колокольни объявить о своей любви к Дереку. Но преданность родителям не позволяла ей вести себя так, чтобы доставить им страдания. Что и говорить, у них устаревшие взгляды, но все равно они были милыми стариками, и она не могла их огорчать.

Дерек ушам своим не поверил, когда она отказалась остаться с ним на всю ночь. Он даже зло засмеялся.

— Странно видеть в тебе такую ханжу. Значит, в лесу можно, а здесь нельзя, потому что узнают другие?

— Вот если бы мы были в большом городе.

— Или были бы женаты… Конечно, если бы мы были женаты, то все было бы чинно и благородно. Да?

Она нерешительно кивнула.

— О'кей, — подхватил он. — Давай поженимся. И тогда будем иметь право, не задергивая занавесок, сбрасывать с себя одежды. Я не намерен терять по три ночи в неделю, сидя в этой удручающей дыре и не находя ни в чем утешения.

Она была счастлива. Их любовь станет вечной. Ведь он не из тех мужчин, кто мог переметнуться к другой, когда его переведут на другой аэродром.

Радостным весенним днем они поженились. Она видела себя в новом белом платье. В местном магазинчике никогда не имелось ничего нарядного, но миссис Малланд позвонила в Ньюкасл и получила оттуда красивое платье. Она почувствовала на себе его мягкий шелк, вспомнила его белизну, шуршание длинной, до пола, юбки и короткой развевающейся при каждом шаге фаты. До чего же она была глупа, заплатила огромные деньги за платье, которое ровным счетом ничего не символизировало.

Выйдя на паперть маленькой деревенской церкви, она подняла голову — от гордости и от демонстративного неповиновения, потому что знала, о чем шепчутся обыватели. Слишком хорошо знала она Дулинбу и ничуть не сомневалась, что им все известно. Она ловила понимающие усмешки и еще выше поднимала голову. Ну и что же из того, что всем известно, какие отношения были у них до свадьбы?

Она радовалась своей неслыханно удавшейся судьбе. Да, теперь уж ничего не привязывало ее навечно к Дулинбе. У Дерека были крылья, в один из дней она тоже упорхнет вместе с ним.

Глупая, жадная до жизни, опьяненная романтикой, она желала лишь одного — получить какую-нибудь службу в летной части, когда в Дулинбе возобновил работу аэродром. Мать предупреждала, что эта работа может быть временной и кончиться ничем, что в ее же интересах лучше остаться на почте, где она будет рядом с отцом, ведь теперь она уже окончила школу.

Мать всегда была слишком осторожной, всегда боялась, что какой-нибудь неверный шаг выбьет ее из привычного, маленького мирка, в котором она прожила всю свою жизнь.

Отец молчал. Он разрешил ей уехать, словно ее выбор был единственно правильным. И она уехала. Распрощалась с крошечным домиком, его старомодной верандой и уехала.

База представляла собой просто-напросто запасной аэродром для военных самолетов. Кроме небольшого административного здания да взлетной площадки, расчищенной среди леса, там ничего не было. И все же новая работа явилась для нее именно тем, о чем она мечтала. Она с удовольствием приезжала в небольшую аккуратную контору с желтыми лакированными столами и хромированными современными стульями, и ей казалось, будто она вступала в иной, совершенно новый для нее мир, такой не похожий на все, что она видела и знала в Дулинбе.

Она жила, напряженно прислушиваясь к звукам прилетавших самолетов, они зачаровывали ее.

Работа на машинке уже не была для нее скучным и нудным делом, и даже заполнение листов прибытия и вылета самолетов не обременяло ее. Явившимися из мира приключений казались ей летчики, стремительно входившие в контору. Все они были чуть заносчивы и самовлюбленны, все заговаривали с ней и мерили ее взглядом с головы до пят, а она, чтоб хоть как-то быть похожей на них, специально для этого носила темно-синюю юбку и светло-голубую кофточку. Она знала, ей к лицу был этот наряд. Об этом убедительно говорили взгляды летчиков, и ей еще больше хотелось, чтобы эти молодые, энергичные парни смотрели на нее с явным обожанием, а не осторожным оценивающим взглядом, какие бросали на нее фермеры и рыбаки из-за конторки почты.

Теперь она могла здраво оценивать все, вспоминая те давно минувшие дни. Странно, но все ее страдания и унижения, так долго не дававшие ей покоя, закончились вместе с лесным пожаром. Они просто сгорели. Точно так же, как сгорела и она сама. Но она была не из того материала, из которого сделаны эвкалипты и хинные деревья. Она не сможет, как они, возродиться к жизни. Из ее сгоревшего сердца уже никогда не потянутся новые побеги.