— Ну вот и все! — облегченно вздохнул тэум. — А ты боялся…

Он неожиданно засмеялся сухим потрескивающим смешком и, выпустив шар из ладони, слегка подтолкнул его вверх. Шар на какое-то мгновение завис в воздухе, вновь окружив себя сплошным туманным облачком, а затем стал медленно подниматься вверх, заливая поляну и неподвижные фигуры спящих ровным холодным светом, не порождающим теней, но странным образом создающим вокруг спящих причудливые мерцающие ореолы. При этом Свегг продолжал все так же бесшумно переходить от дерева к дереву, держа наготове поднесенный ему шечтлями костяной топорик на длинной рукоятке; привязанные лошади с легким шорохом обмахивались хвостами, сбивая с широких крупов поблескивающие чешуйки ночных насекомых; и только падре, подняв голову над своим сундучком, смотрел на шар неподвижным, зачарованным взглядом.

А он все поднимался, поднимался, продолжая медленно и плавно набирать обороты и даже как будто слегка увеличиваясь в размерах. Редкие ночные бабочки беспорядочно вились вокруг шара, но когда какая-нибудь по неосторожности подлетала к нему слишком близко, шар замедлял вращение, летунья на миг зависала перед ним, мелко трепеща крыльями, а затем сухим листом соскальзывала в матовое облако и растворялась в нем. Воспарив к нижним ветвям плотно сомкнутых над поляной древесных крон, шар замер, словно высматривая проход, а затем описал широкую дугу и стал как бы по спирали ввинчиваться в расходящуюся перед ним листву. Попутно он легким прикосновением слизнул с провисшей лианы сухую корзинку птичьего гнезда, бесследно поглотил задремавшую на обломанном суку обезьянку и, воспарив над лесом, стал ярким стремительным пятном уноситься к едва различимым звездочкам, оставляя за собой широкую ленту бледно мерцающего света.

Поляна вновь погрузилась в густую тьму, и лишь в том месте, где сидел тэум, еще светилось слабое бесформенное сияние.

— Вот так-то, — раздался посвистывающий шепот где-то совсем рядом с Эрнихом, — вот так стараешься, делаешь, — глядишь, что-то из всего этого и выйдет… Правда, тяга слабовата… Слабовата тяга…

— Какая… тяга? — пробормотал Эрних, судорожно сглатывая подкативший к горлу комок.

— Ничего-то вы еще не знаете, ничего, — разочарованно просвистело в отдаленье.

Эрних хотел еще что-то спросить, но вдруг почувствовал на себе чей-то тяжелый пристальный взгляд. Он повернул голову и увидел, что падре бесшумно бродит по краю поляны, собирает сухие сучья и, не глядя, точными движениями бросает их на тлеющие угли кострища. Сучья обугливались, на них сухо лопалась и стружкой завивалась кора, а когда в их густом пересечении вспыхнул первый язычок пламени, падре подошел к костру и, подняв голову, опять молча посмотрел на Эрниха.

— Ну что вы так на меня смотрите, падре? — с улыбкой спросил Эрних. — Лучше садитесь и пишите, пишите…

Утром начали устраивать и укреплять лагерь. С корабля на шлюпке были доставлены железные пилы, лопаты и тяжелые топоры, с одного удара перерубавшие ствол толщиной в человеческую ногу. По работе, с виду неспешной, размеренной, несуетливой, было видно, что гардары знают свое дело и что устройство укрепленного лагеря им не в диковинку. В одном только они изрядно уступали кеттам — в силе. Никто из них не мог так быстро и легко свалить дерево, как это делали Бэрг или Янгор, не говоря уже о Дильсе или Свегге. Оба воина, выбрав себе топоры потяжелее и собрав в пучок на затылке длинные жесткие волосы, высматривали в чаще самые толстые, самые корявые стволы, но, прежде чем нанести дереву первый удар, подзывали Эрниха. Он подходил, плевал на ствол, а потом опускал на глаза широкий кожаный ремешок и срезал кусок коры, обнажая сочную свежую древесину. Затем все так же, на ощупь, откалывал острую щепку и с размаху втыкал ее в подставленную грудь воина. Выступившая кровь стекала по щепке, и когда первая ее капля падала на лезвие топора, воин издавал резкий отрывистый клич и, крутанувшись на месте, глубоко вгонял топор в основание древесного ствола. Вырубив в дереве глубокий, заходящий за середину ствола косой клин, вальщик переходил на другую сторону и врубался в ствол на локоть-полтора повыше.

При этом Дильс не просто валил дерево, но еще и развлекал работавших поблизости гардаров. Когда между зарубами оставалось расстояние не больше ладони, он быстро, цепляясь пальцами за трещины в коре, взбирался вверх по стволу, ловил брошенный ему снизу топор, отсекал самые толстые, опутанные лианами сучья и бесшумно, как огромная ящерица, соскальзывал на землю. Теперь все дерево удерживалось от падения лишь силой недорубленной, проходящей через весь ствол пластины. Дильс отступал на три коротких шага, поворачивался к дереву спиной, чуть приседал, сжав колени жилистыми ладонями, а затем резко вскрикивал, подскакивал на месте и с разворота наносил по стволу страшный удар оттянутой стопой. Кора трескалась, дерево вздрагивало от корней до самой макушки и тяжело, натужно хрястнув, начинало медленно заваливаться набок, сминая соседние кроны и разрывая густые сплетения лиан.

Свегг не одобрял этих представлений и беззлобно поругивал Дильса.

— Похваляется, — нарочито громко ворчал Свегг, подходя к новому дереву и внимательно осматривая ствол от корней до нижних сучьев, — шут гороховый!..

Суетливый Люс, успевший с утра хлебнуть рома, попробовал было раззадорить Свегга, цокая языком и на пальцах объясняя ему, что Дильс-то валит дерево побыстрее, чем он, Свегг. Воин вначале сделал вид, что не понимает, но когда Люс стал откровенно передразнивать его неторопливые и как бы несколько сонные движения, Свегг молча вогнал топор в недорубленный ствол, сгреб тщедушного полупьяного гардара в охапку, раскачал и бросил в кучу свежесрубленных веток. Потом вернулся к дереву, выдернул топор, постучал обухом по замшелой коре и, вбросив топорище в кожаную петлю на поясе, быстро полез вверх по стволу, не обращая внимания на истошные вопли любопытных обезьян, перескакивавших с ветки на ветку и швырявших в Свегга надкушенные, истекающие липким соком плоды.

Сперва воин с некоторой опаской поглядывал на эти красные, как обожженная глина, шары и даже пытался уворачиваться от них, но когда один пахучий плод угодил в его исцарапанную острыми щепками грудь, Свегг прижал его ладонью и ощутил легкое приятное жжение. Он присел на сук, отнял от груди ладонь, всмотрелся в пузырчатую волокнистую мякоть плода, отколупнул ногтем кусочек глянцевой пористой кожуры, понюхал его, лизнул языком липкий палец, а затем прикрыл веками глаза и выжал в рот несколько капель сладкого, пахучего сока Во рту стало свежо, приятно. Свегг открыл глаза и посмотрел на рассевшихся тут и там по веткам хвостатых зверьков с умными лукавыми мордашками. Один из них подбросил лапкой красный глянцевый шар размером с крупное яблоко, надкусил его и вдруг с визгом запустил в голову Свегга. Воин поймал плод на лету, тоже надкусил и ответным броском сшиб зверька с его насеста. Тот совсем по-человечески раскинул мохнатые лапки, испуганно заверещал и, пролетев несколько локтей, зацепился хвостом за обрывок лианы. Но как только Свегг захохотал, глядя, как зверек болтается между небом и землей, хватаясь за воздух всеми четырьмя лапками, как снизу раздался громкий насмешливый возглас Дильса.

— Похваляется! — кричал тот, передразнивая интонации Свегга. — Шут гороховый!..

Воин выругался, выдернул из петли на поясе топор и, по рассеянности перерубив изогнутую под его собственной тяжестью ветку, полетел вниз и рухнул в кучу свежей листвы, чуть не раздавив разморенного послеполуденной духотой Люса.

Когда пространство вокруг поляны было расчищено, Норман широкими шагами промерил размеры укрепления, маленьким топориком вытесал четыре коротких толстых колышка и вбил их в землю по углам будущего лагеря. Затем он огляделся вокруг и, заметив сквозь изрядно поредевший лес поблескивающее под солнцем зеркало лагуны, приказал прорубить широкую просеку, выходящую к самому побережью. Впрочем, приказы свои он издавал больше для вида, потому что к полудню каждый уже представлял себе окончательную цель всей работы и старательно делал свое дело: самые сильные мужчины валили деревья; те, кто был послабее, обрубали сучья, стесывали со стволов лобастые бородавчатые наросты, длинными рваными полосами снимали ломкую кору, обнажая влажный костяной глянец древесины; женщины оттаскивали в стороны ветки и сучья, наваливая у самой кромки леса огромные вянущие кучи. Кору отделяли и, сняв с нее длинные широкие волокна лыка, раскладывали тяжелые корявые пластины поверх лежащих на земле жердей из толстого коленчатого тростника. По этому же тростнику мужчины на корабельных канатах подтаскивали к намеченным линиям будущих стен скользкие голые бревна, подправляя их движение короткими толстыми баграми с коваными крючьями на концах.