— Да, мой господин! — вкрадчивым голосом отвечал Толкователь Снов. — Но его кровь напоила Иц-Дзамна и воскресила умирающее Солнце!

— А как же Большие Игры? — спросил Верховный. — Если кровь Золотого Ягуара напоила Солнце, к чему проливать ее на арене?

— Для огромного Солнца мало одного сердца, — продолжал Толкователь, оставляя кровавые сетчатые метки на острых скулах Катун-Ду, — к тому же твой народ жаждет зрелищ… Большие Игры отвлекут праздные умы от бесплодных размышлений, погасят блуждающие огоньки назревающей смуты…

— Смуты?!. Какой смуты? — Катун-Ду резко оттолкнул от себя сухую, как птичья лапка, ладонь Толкователя.

— О мой повелитель! Неужели до твоих всеслышащих ушей не долетают отголоски праздной пьяной болтовни на Центральной Площади?

— Мой ум не занимает трепотня бездельников и глупцов.

— Напрасно, ибо они в большинстве своем и составляют тело твоего народа…

— Я не боюсь толпы, — перебил Катун-Ду, — толпа подобна круторогому быку с отсеченной головой!

— Но бык смертен, а толпа — нет, а что касается ее головы, то на тысячу трусов и глупцов непременно найдется один сумасшедший, который вскарабкается повыше и во всеуслышание проорет то, о чем остальные едва осмеливаются шептать на ухо собственным женам…

— Имя! — коротко приказал Катун-Ду, в упор глядя на Толкователя.

— Сизакль, мой повелитель, каменотес Сизакль! — прошептал Толкователь, приблизив губы к окольцованному уху Верховного.

— И что болтает этот рубщик булыжников и пожиратель песка?

— Так, чушь… — уклончиво ответил Толкователь. — Да и что может взбрести в тупую голову простого каменотеса, наблюдающего только поверхность вещей и явлений…

— Не юли! — оборвал Катун-Ду, перехватив тяжелый жезл, увенчанный сверкающей бугорчатой булавой.

— Что ты стареешь, повелитель… — чуть слышно прошептал Толкователь, глубоко втягивая в плечи крапчатую матовую плешь. — Что ты уже не можешь вызвать дождь и отвратить засуху от наших полей!.. Что умные люди уподобляются крысам, делая запасы зерна, ссужая заимодавцев под немыслимые проценты и переводя часть будущего долга на жрецов, составляющих расчетный договор, а это немалые деньги! Знатные жены приносят в жертву последнее, а блудницы, обитающие при храмах, обвешиваются драгоценностями и бесстыдно выставляют свои прелести прямо на папертях городских храмов…

— И его слушают? — перебил Катун-Ду.

— Еще как! — вздохнул Толкователь. — Ремесленники бросают работу, а кормящие матери приходят на Площадь с младенцами на руках…

— А что младенцы?.. Мочатся?.. Орут?..

— Мочатся, мой повелитель, и даже, извиняюсь, испражняются, но… молчат!

— Неужто слушают?

— Не знаю, мой повелитель, но стоит Сизаклю раскрыть свою поганую пасть, как эти сосунки замолкают и начинают так блаженно причмокивать, словно их рты разом припали к набухшим соскам огромной самки ягуара…

— Довольно, — нахмурился Катун-Ду, — так ты говоришь, что этот рубщик любит быть на виду? А он не боится?

— Маленький петух порой будит целый город — маленький болтун иногда отбрасывает большую тень!

— Густую?

— Достаточно густую для того, чтобы скрывать тех, кто стоит за его спиной…

— Тростинка, поднесенная к губам охотника и отброшенная при виде обманутой дичи, — жестко усмехнулся Катун-Ду, — что ж, пусть поиграет на арене, если ему так хочется поклонения черни! Большие Игры! Старик, скажи этим бородатым пришельцам, что состязания начнутся завтра утром! Пусть они займут лучшие места с первым лучом солнца, чтобы не упустить ни одной мелочи и достойно представить на арене свою далекую страну!

Но старик как будто не понял, что Верховный обращается к нему. Он слегка склонил голову к плечу, удивленно прислушиваясь к звукам человеческой речи, а затем качнулся вперед и пошел, постукивая подпорками по тесаным камням. Он двигался прямо на жреца, глядя перед собой ясным холодным взглядом светлых серых глаз и теребя губами кончик седого уса. Жрец вздрогнул и стал отступать, стараясь укрыться за высокой спинкой трона и делая неприметные знаки рабам, все еще растягивавшим на жертвенном камне вспоротое окровавленное тело рысенка.

— Хильд… Хильд… — приглушенно бормотал жрец, изгибая морщинистые пепельные губы, — что ты так смотришь на меня?.. Жертва, да?.. Мальчик?.. Но где, где он, твой мальчик?.. Может быть, и не было никакого мальчика!.. Оглянись, Хильд, — где ты видишь мальчика?..

При звуках собственного имени старик остановился и стал испуганно озираться вокруг, щуря глаза от слепящего солнца. Тем временем немые рабы Толкователя Снов быстро подступили к старику с двух сторон и, схватив его под локти, попытались быстрым согласным движением заломить ему руки. Но высохший, как мумия, старик остался неколебим. Он даже не пытался сопротивляться, и продолжал вглядываться в небо так, словно ему на плечи опустились две легкие шелестящих бабочки. На железных шеях нэвов вздулись пульсирующие бугры вен, цветные чешуйки глины шуршащими струйками посыпались с их каменеющих от напряжения мышц, из-под белых ногтей выступили малиновые серпики крови, челюсти сжались, обозначив ребристый рельеф острых скул, и падре даже расслышал звонкий щелчок ломающегося зуба.

— Хильд!.. Хильд!.. Хильд!.. Хильд!.. — испуганно зачастил Толкователь, отступая в тень каменного истукана.

Старик легким незаметным движением сбросил с плеч окровавленные ладони нэвов и посмотрел на Толкователя Снов долгим пристальным взглядом.

— Ты думаешь, я не знаю, кто скрывается в жалкой тени Сизакля? — быстро и отчетливо проговорил он. — Но мне дела нет ни до ваших ничтожных дрязг, ни до жемчужного порошка, обдающего пьянящей свежестью твой дряблый иссохший мозг!.. Рабы, все вы — рабы этого гнусного кровожадного чудовища, названного тобой величайшим из всех, когда-либо существовавших богов! Что ты знаешь о богах, ты — плюющий мокрой глиной на каменную стену?.. К кому обращаешь ты свой заклятья, ты — гнусный собиратель остриженных волос и обрезанных ногтей, провонявший паленым воском и гниющими листьями квоки?..

— Взять!.. Взять его!.. — яростно зашипел Толкователь, брызгая слюной и выставляя перед собой скрюченные пальцы.

— Взять?!. — холодно усмехнулся старик, легкими щелчками откинув в стороны подступивших нэвов. — Бери! На, возьми меня, убей, растяни на этом булыжнике, разбухшем от крови, проломи грудь, вырви сердце, брось к подножию своего ненасытного пучеглазого кумира. — На, бери!..

Старик отбросил подпорки, подвернул под себя единственную ногу, завис над каменной площадкой и медленно поплыл на Толкователя. Приблизившись к нему на расстояние вытянутой руки, старик остановился, развел в стороны широко расправленные ладони и слегка пошевелил в воздухе темными восковыми пальцами. Его длинные узкие ногти вдруг заострились и вспыхнули на солнце ярким нестерпимым блеском.

— Боги не рождаются и не умирают, подобно жалким рукотворным истуканам! — медленно и торжественно произнес он глубоким чистым голосом. — Бог един, имя ему — Вечность!

— Что?.. Как ты сказал?.. — засуетился Толкователь, поднимая набрякшие веки и складками собирая кожу на лбу.

Старик не ответил. Воздух вокруг него вдруг заискрился, словно кто-то невидимый просыпал над стариком горсть золотого песка, а когда блеск погас, над площадкой никого не было и лишь над переносицей Толкователя Снов мерцало бледное круглое пятнышко.

В ночь перед Большими Играми Катун-Ду не спал. Он бродил между колоннами Храма, жестом отсылая от себя то и дело возникавших из полумрака осведомителей. При этом его распластанная тень согласно кивала головой, словно подтверждая беспрекословный приказ своего повелителя. Катун-Ду вспомнил древнюю, выбитую в камне историю о том, как льстивый жрец, подкравшись в ночи, похитил тень Верховного Правителя, ловко подменив ее своей и обратив Повелителя в покорного исполнителя собственной воли. Слухи и донесения о грозящем бунте мало занимали ум Катун-Ду: чернь всегда глухо ропщет, всегда выдвигает и выталкивает на пьедестал какого-нибудь безумца, в слепоте своей полагая, что избранный ею самой кумир будет лучше того, что поставлен богами. Плоские, покрытые насечками камни почти дословно донесли до нынешних времен хвастливые речи таких же Сизаклей, тоже, наверное, убеждавших толпу в том, что с их воцарением над землей взойдет солнце новой жизни. Но почему они так спешат, почему не хотят мириться с естественным порядком вещей? Неужели этот каменотес не может подождать еще три-четыре а-туна, следующих Больших Игр, когда Катун-Ду уже не сможет одним ударом отсечь голову быку и Толкователь Снов в сопровождении понурых жрецов подведет Верховного Правителя к колодцу и сам застегнет на его лодыжках ремни сандалий с золотыми подошвами? Впрочем, этот глупый Сизакль — только тень, и хватать его, все равно что ловить дождь рыбачьей сетью. Хотя в его речах, если осведомители не согласовывают их пересказ заранее, есть большая доля правды, даже слишком большая для такого густонаселенного всевозможными проходимцами Города. Мало ли что может взбрести в головы этих бородатых бродяг, бог весть каким ветром занесенных на побережье. Пусть их немного, но их руки вооружены железными трубками, извергающими смертоносный огонь, а их единственная женщина легко становится верхней частью невиданного зверя на четырех каменных ногах, несколькими ударами которых он накануне вечером раскидал пьяную толпу, что по кличу Сизакля ринулась во двор хатанги. Осведомители донесли, что при этом было проломлено несколько черепов. Настораживало другое: в толпе не было ни одного шечтля. Правда, шечтли всегда исправно давали дань амброй и перламутром и без малейшей задержки доставляли к подножию пирамиды Иц-Дзамна юношей и девушек, облаченных в свадебные наряды, густо унизанные черным жемчугом, но дань и жертвы никогда не означали вечной и безусловной покорности. Двое осведомителей накануне вечером донесли, что сами видели, как один из бородатых пришельцев щедро отсыпал шечтлю горсть монет из своего мешочка, а когда случившийся неподалеку стражник грубо крикнул ему, что он нарушает Закон, бородач легким молниеносным движением ладони сбил с блюстителя порядка гребенчатый шлем, не коснувшись его ни единым пальцем. При этом он даже не потрудился встать с места, что вначале привело стражника в ярость, тут же перешедшую в оцепенение: воин застыл, нелепо расставив руки и выпучив на преступника налитые кровью глаза, и стоял так до тех пор, пока призванный хозяином кабака дозор не унес своего незадачливого товарища, подхватив его под негнущиеся растопыренные локти. А старик? Чего стоило одно его преображение? И что оно означало? Если знамение, то какое? Сияющий призрак не оставил после себя ничего, кроме темного, поросшего тонким золотистым пушком пятнышка над переносицей Толкователя Снов. Бесчувственные нэвы очнулись и как ни в чем не бывало стали сдирать шкуру с Золотого Ягуара, чье сердце присохло к камню и покрылось бурой ноздреватой коростой. Да и сам Толкователь после полудня необыкновенно оживился и, вызвав на вершину пирамиды Созерцателя Звезд и Слушателя Горы, принялся витиевато и многосложно объяснять Катун-Ду причины угасания Солнца и подземных содроганий.