Бэрг отступил на полшага и чуть отвел правое плечо, принимая летящий мяч. Панцирь прогнулся от удара и спружинил, откинув набитую песком голову на подставленный локоть Люса. Пушкарь плавно перебросил ее Свеггу, и тот точным ударом стопы послал снаряд в просвет каменного кольца.

Трибуны одобрительно зашумели, и даже судьи, бесстрастно отмечавшие ход Игры на мягких глиняных табличках, восторженно подняли руки с зажатыми в пальцах стилусами. Бородатые пришельцы играли действительно красиво: они словно парили над каменной, очищенной от песка и крови площадкой, точно перебрасывая друг другу принятый от противника мяч и сильными ударами посылая его в кольцо. Такая игра гораздо сильнее возбуждала и захватывала зрителей, нежели то кровавое побоище, которое устроили между собой шечтли и накау, разорвавшие одиннадцать мячей и сломавшие одно из каменных колец. Впрочем, мячей в запасе было достаточно; кольцо, естественно, заменили, но судьи как ни прислушивались к воплям и свисту трибун, так и не смогли согласиться между собой в определении победителя. Тогда четверо врачей спустились на площадку, привели в чувство по одному игроку от каждой команды и, уложив их на носилки, по очереди пронесли вдоль трибун под хриплые вопли зрителей.

Против пришельцев играли горожане, привыкшие к жесткому боевому стилю и не сразу сообразившие, что их нарочито неточные удары почему-то не причиняют бородачам ни малейшего вреда.

«Каменные они, что ли?» — подумал Катун-Ду, увидев, как мяч ударился о плечо Нормана и с треском лопнул, запорошив песком глаза огненно-рыжего пришельца. Игра на миг остановилась, Янгор ногой отшвырнул к стене ошметки кожи, а игроки обеих команд сгрудились в центре площадки, не сводя глаз с нового мяча в руках главного судьи. И лишь Норман все еще стоял в стороне от играющих, протирая глаза смоченными слюной пальцами.

Мяч вновь взлетел над площадкой, вызвав волнение на трибунах. Катун-Ду видел, как сидящие в первых рядах осведомители как бы невзначай, похлопывая в ладоши, подбрасывают под ноги пришельцам колкие шипы лукку, видел, как лучники ловкими движениями выдергивают из колчанов стрелы и смазывают ядом зазубренные наконечники.

— Нет-нет! — растерянно бормотал он. — Отставить!.. Прекратить немедленно!.. Кто приказал?!.

— Но ты же сам хотел, чтобы все оставалось так, как есть! — зло прошипел плешивый бродяга, повернув к нему темное крючконосое лицо.

— Нельзя, Верховный, Гора гневается! — услышал Катун-Ду громкий возглас Слушателя Горы за своей спиной.

Он быстро обернулся. Слушатель Горы возвышался над каменной спинкой трона и что-то быстро и жарко бормотал, выкатив воспаленные глаза и выбросив руку в сторону изрубленного трещинами склона. Гора слегка вздрагивала, и в какой-то миг Катун-Ду даже ощутил, что ее толчки передаются трону. Трещины курились бледными молочными змейками, ползущими к зубчатому краю кратера и оплетающими плоскую вершину Горы пышным облачным венцом. Ничего необычного или опасного в этой картине Катун-Ду не увидел.

— Ты сошел с ума! — крикнул он в самое ухо глуховатого Слушателя.

— Надо уходить!.. Останови Игры, Верховный!.. — хрипел Слушатель, до боли стискивая плечо Катун-Ду.

Верховный молча отбросил его руку и опять повернулся к площадке. Дильс, прыгая на одной ноге, выдергивал из босой подошвы глубоко впившийся шип лукку. Мяч от ноги жилистого пастуха перелетел кольцо и ударил воина в висок, прикрытый кожаным обручем с трехпалыми отпечатками вороньих лап. Дильс упал на руки лицом вниз, едва успев локтем отбить мяч Янгору.

— Дети мои!.. Дети мои!.. — шептал падре, держа в ладонях вздрагивающую руку Тинги.

Норман все еще протирал глаза, поплевывая на кончики пальцев и выворачивая покрасневшие веки.

Дым над вершиной Горы расползался по всему небу, затягивая слоистой пеленой перевалившее зенит солнце. Над кратером взбухало и опадало кровавое зарево, похожее на живое сердце, вырванное из груди жертвы и брошенное к стопам Иц-Дзамна. Внезапно в недрах Горы раздался грохот, по трещинам на склоне пробежали огненные змейки, и над облачной шапкой взметнулся серебристый пепельный столб.

Камень, упавший с неба, убил лучника, и сорвавшаяся с тетивы стрела, прошив ладонь и глаз Нормана, на треть ушла в его рыжеволосую голову. Командор страшным усилием выдернул стрелу из глазницы и пошел через площадку, вытянув руки и глядя перед собой оставшимся глазом. Кровь стекала по его бородатой щеке на белую блузу, и намокший шелк складками облипал поддетый под нее панцирь. Игроки отбивали удары, перебрасывая мяч через голову командора, но, когда кожаная голова оказалась по ту сторону разделительной линии, рослый горбоносый ветеран принял ее на грудь и, откинув на ногу, страшным ударом послал мяч в грудь раненого. Норман вскрикнул, отступил на полшага и, выдернув из-под блузы кинжал, метнул его в своего обидчика. Клинок по рукоятку вошел в ямку под татуированной скулой ветерана, и тот рухнул, заливая площадку хлынувшей изо рта кровью. Главный судья неистово заколотил в подвешенный на цепи золотой диск, но эти жалкие звуки мгновенно потонули в страшном грохоте пробудившейся Горы. Раскаленный камнепад ливнем обрушился на замершие в предсмертном ужасе трибуны, проламывая черепа, спины и в клочья разрывая растрепанные зонты в руках неподвижно застывших телохранителей. Падре видел, как лопнул панцирь на плече Нормана, обнажив мускулистую лопатку, и как сквозь кожу командора проступил маленький темный крестик.

— Сын мой!.. Это мой сын!.. — крикнул он, вскакивая с места и оборачиваясь к трибунам.

Но никто уже не слушал его. Уцелевшие после камнепада зрители беспорядочно лезли вверх по скамьям, телам и циновкам, устремляясь к двум воротам в сплошной наклонной стене, прикрывавшей трибуны от палящего солнца. Но в тот миг, когда вскинутые на руки толпы привратники уже готовы были расстаться со своими ключами, бревенчатые створки ворот затрещали, срываясь с кованых петель, и опрокинулись, выдавленные жаркими языками раскаленной лавы. Потоки хлынули поверх взлохмаченных голов, захлестывая кипящей грязью орущие распяленные глотки, достигли барьера и стали быстро заливать беспорядочно мечущихся по площадке игроков. Падре прикрыл полой сутаны устремленные вниз глаза Тинги и в последний раз взглянул на солнце, затянутое рваной кровавой дымкой. Лава быстро заполнила площадку и теперь поднималась по скамьям, окружая мутными лопающимися пузырями бедра и грудь Катун-Ду, неподвижно сидящего на своем каменном троне.

Падре почувствовал, как лава обжигает его ступни, колени, и увидел, как вспыхнули полы его выцветшей лиловой сутаны. Кровавый пузырь всплыл со дна черепа, лопнул, орошая липкой влагой иссушенный мозг, и навеки задернул глаза священника жаркими угольными шторками.

— Как вам понравилось нынешнее воплощение? — Продолговатое туманное облачко парило в прозрачной тьме, издавая легкое колкое потрескивание.

— Мне кажется, мы выбрали не самое удачное время и место. — Бледный призрак сбросил на спину остроконечный капюшон и провел прозрачной ладонью по гладкому серебристому лбу.

— Как раз напротив! — с жаром возразило облачко. — Мне были чрезвычайно любопытны все эти переходы, странствия, схватки, идолы!.. Нет-нет, это было просто потрясающе!..

— Нет-нет, это было мучительно! — воскликнул призрак. — И самое ужасное то, что нам так и не удалось ничего добиться!.. Они остались такими же твердолобыми, жестокосердными, верящими только в силу, от кого бы эта сила ни исходила. Ужас!.. кошмар!..

— Оставьте, Эл, это все — эмоции! И к тому же не все остались такими уж жестокосердными, так что будьте объективны!..

— Что вы имеете в виду?

— Вон те серебристые хлопья, парящие в голубом тумане, окружающем эту беспокойную планету, — приблизимся к ним!..

Призраки преодолели ном, отделяющий их от плотной стайки прозрачных пепельных чешуек, при приближении распавшейся на отдельные расплывчатые силуэты. Зависнув над ними, они довольно явственно различили, как сквозь сплошной и ровный гул потоков пробиваются легкие посторонние шумы.