Ренар тоже увидел сестру и с улыбкой пошел ей навстречу.

— Я надеялся, что ты придешь, — сказал он. — Люк заставил меня поклясться, что я не пошлю за тобой, однако я был уже близок к тому, чтобы нарушить клятву.

Мадлен увидела тревогу в его глазах, и тут же змея страха заползла ей в душу и свернулась там холодным кольцом.

— Он ранен, да?

Ренар кивнул.

— Люк получил пулю в плечо во время нашей вылазки прошлой ночью. Утром ее удалили. Не думаю, что он умрет, но ты, Мади, сейчас ему очень нужна.

Поднимаясь с Ренаром по крутой тропе к форту, Мадлен чувствовала, как сжимают ее сердце железные тиски судьбы.

— Мы выяснили все, что требовалось, но на обратном пути наткнулись на республиканский патруль, — объяснял брат. — Произошла ожесточенная стычка. Мы смяли их, но Люк был ранен.

Он провел ее через высокие ворота, бросив несколько слов караульному, затем повернул налево, к одной из пристроек. После яркого солнечного дня они оказались в очень темном, низком, одноэтажном помещении. Когда глаза привыкли к полумраку, Мадлен увидела на полу несколько набитых сеном матрасов.

Люк лежал далеко от двери. Голова его покоилась на стопке одеял. Он был без рубашки, но кто-то набросил ему на плечи изодранную в клочья зеленую куртку. Под ней виднелись белые бинты, туго охватывающие грудь и левое плечо. Он был ужасно бледен, и опущенные ресницы выделялись угольно-черными полукружьями на белизне щек. Вся любовь, которую Мадлен пыталась подавить в себе, поднялась в ней не знающим преград приливом.

— Он потерял сознание во время операции, — сказал Ренар. — У нас нет настойки опия, a eau-de-vie[26] он пить отказался.

— Он ее ненавидит, — подтвердила Мадлен, вспомнив такой далекий теперь вечер на ферме, когда все мужчины перепились.

Не обращая внимания на грязный пол, она опустилась на колени перед мужем. Неважно, что произошло между ними, — она не может оставить Люка в таком состоянии! Мадлен бережно убрала ему со лба мокрые от пота волосы и нежно коснулась пересохших губ, которые он прикусил, сдерживая крики боли. Как это похоже на него, еще одно свидетельство его непомерной гордыни!..

Дурачок, с любовью подумала она. Кто осудил бы, сорви ты хоть горло криком!

Ренар наблюдал за ней с чувством печального удовлетворения.

— Насколько я понимаю, ты остаешься тут?

Она кивнула.

— Ты можешь передать записку Тьери?

— Да. — Ренар одобрительно улыбнулся и похлопал ее по склоненной над Люком голове.

Это движение потревожило раненого, и он открыл полные боли глаза. Узнав Мадлен, Люк устремил обвиняющий взгляд на Ренара.

— Я не посылал за ней. Она пришла сама, — спокойно сказал тот. — Оно и к лучшему. Мадлен будет заботиться о тебе.

— Черта с два! — с видимым усилием произнес Люк. Он попытался приподняться, но тут же упал, застонав от боли. — Откуда вдруг такая… супружеская… забота? — процедил он сквозь сцепленные зубы. — Вчера ты не переносила моего прикосновения. Я не хочу… тебя… здесь!

Мадлен постаралась подавить обиду, причиненную этими словами. Он может не хотеть ее, но сейчас у него нет выбора. Когда он поправится, тогда другое дело, тогда она не станет навязывать ему себя.

— Я останусь, и ты тут ничего не сможешь сделать, — решительно сказала она.

Капля пота стекла по его заросшей щеке.

— Командуешь… — прохрипел он, потом вздохнул, очевидно не чувствуя в себе силы для дальнейшего спора. — Оставайся, если тебе это нужно. Я не могу… помешать… тебе.

Весь этот день Мадлен просидела возле Люка, время от времени смачивая его лицо и шею, давая ему пить. Он, очевидно, испытывал сильную боль, но не позволял себе ни малейшей жалобы. Ей тяжело было смотреть на его страдания, и Мадлен почувствовала настоящее облегчение, когда поздним вечером он впал в лихорадочный сон.

Ренар вернулся сразу после наступления темноты, привезя одеяла и кувшин сидра. Некоторое время он пробыл с ней и подкрепился рыбой и хлебом из корзины. После его ухода Мадлен свернулась калачиком на полу и чутко задремала. Брат вернулся на рассвете. Люк еще спал, они говорили приглушенными, чтобы не потревожить его, голосами.

Обеспокоено нахмурившись, Ренар смотрел, как она отщипывает кусочки от остатка хлеба. Наконец он сказал:

— Я говорил с Жоржем, Мади. Мы оба считаем, что ты должна увезти Люка.

Запив хлеб большим глотком сидра, Мадлен покачала головой:

— Он еще слишком слаб. Ты сам видишь.

— Но это необходимо. — Ренар перешел на шепот: — Видишь ли, пока мало кому известно то, о чем я тебе скажу. Сейчас готовится наступление. Жорж поведет нас, как только стемнеет, на материк. Британский адмирал Уоррен обеспечит лодки, и, кроме того, некоторые рыбаки согласились помочь нам. Когда выступит Д'Эрвили, мы, шуаны, должны напасть на Гоша с тыла. Я бы не возражал, чтобы ты оставалась здесь, если бы мог защитить тебя и если бы в форте был сильный гарнизон. К сожалению, сейчас не тот случай. Мади! Я не поручусь за боеспособность или хотя бы за преданность тех, кто останется здесь после ухода Д'Эрвили. Он принял в свои ряды перебежчиков, а те, кто один раз сменили цвет формы, могут сделать это и во второй. Если его атака закончится неудачей… — Брат поморщился. — Я, в самом деле, считаю, что вам нужно уехать. Я могу добыть фургон, который доставит вас обоих к Тьери.

Мадлен привела его в настоящее отчаяние, уклончиво ответив:

— Послушаем, что скажет врач.

Доктор Орлаж, осмотревший Люка тем же утром, высказался вполне определенно:

— Если вы повезете мужа, рана, скорее всего, откроется и он истечет кровью.

Это решило вопрос.

Мадлен отказалась уезжать, с Люком или без него, и Ренару пришлось смириться. Однако он ужасно волновался, а когда шел попрощаться, то прихватил с собою маленький заряженный пистолет. Посмотрев на Люка, пребывавшего в забытьи, Ренар покорно вздохнул.

— Вряд ли он когда-нибудь простит, что я позволил тебе остаться. — Он протянул ей пистолет. — Надеюсь, эта штука тебе не понадобится, сестренка.

Она пожелала ему удачи. На что Ренар ответил с теплой улыбкой:

— И тебе, малышка.

Следующие несколько дней у Мадлен не оставалось времени на мысли о войне, поскольку все ее силы и внимание были заняты метавшимся в лихорадке Люком. Он явно нуждался в ней, хотя в минуты просветления и отрицал это.

— Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь, — сказал он однажды вечером, когда Мадлен закончила менять повязки. — Возвращайся… к… Тьери. — Но его пальцы не выпускали ее руку — даже во сне Люк держал ее.

Его слова выражали одно, а действия — другое. Его отношение к ней слишком часто бывало именно таким, и Мадлен уже привыкла к этому.

За другими ранеными ухаживали под руководством врача девушка-крестьянка Бабетт и молодой священник. После того как Люку стало лучше, Мадлен получила возможность помогать им, и она была невероятно подавлена, когда один из раненых — юноша в возрасте не старше Ги — умер. В эти минуты Люк забыл, что должен быть холодным и отстраненным. Невзирая на собственную слабость, он сполз с постели, чтобы обнять жену.

— Я должен был избавить тебя от этого, — хрипло прошептал он ей на ухо. — Тебе, в самом деле, нужно было уйти.

Она ушла бы немедленно — вместе с ним, но ей хватило благоразумия не просить мужа об этом. Его рана заживала, и он считал, что должен продолжить борьбу.

Когда она взглянула на Люка полными слез глазами, он вздохнул.

— Мади, я хочу, чтобы ты ушла, потому что здесь ты подвергаешься опасности.

В ее душе росла надежда. На мгновение он стал так похож на прежнего Люка — человека, который защищал ее и заботился о ней по дороге из Парижа.

— Почему ты не сказал мне этого раньше? Я уже начинала считать тебя неблагодарным негодяем, — сказала она.

Он не ответил на шутку.

— Значит, ты уходишь?

— Через день-другой.