— Миледи! — воскликнула она. — Я думала, вы придете еще не скоро!

— Увы, я не танцую! — Элайя покружилась по комнате, словно желая опровергнуть свои же слова.

— Помочь вам раздеться, миледи?

— Да. И сложи платье поаккуратнее, хотя одному Богу известно, когда оно понадобится мне снова. — Элайя с трудом заставила себя стоять неподвижно, пока Эльма распускала тугую шнуровку. Наконец она осталась в одной лишь тонкой нижней сорочке. — Здесь очень жарко, правда? — заметила она и, подойдя к окну, раздвинула льняные занавеси, пока Эльма складывала платье. — В жаровне слишком много угля. Но сейчас уже лето, так что нет нужды разжигать жаровню.

— Верно, сэр Джордж не хочет, чтобы вы замерзли, миледи.

— Скажи лучше: боится замерзнуть сам. Ты только посмотри, сколько одеял на кровати! — Элайя спохватилась и покраснела. — Ладно, завтра мы уберем половину из них.

— Как прикажете, миледи.

— А сколько свечей! Нечего устраивать белый день, когда на дворе ночь! — Элайя быстро задула горевшие в большом кованом шандале восковые свечи.

— Расчесать вам волосы, миледи?

— Нет, спасибо. С этим я справлюсь сама, Эльма. Почему бы тебе не присоединиться к слугам в кухне? Уверена, что сэр Джордж распорядился приготовить для вас угощение на славу.

— Доброй ночи, миледи.

— И тебе, Эльма.

Едва дверь закрылась, как Элайя поддалась давно мучившему ее искушению. Разбежавшись, она высоко подпрыгнула и со смехом повалилась на мягкую перину.

— Такая роскошь — грех, — пробормотала она, касаясь шелкового покрывала.

— Не вижу в роскоши ничего греховного, поскольку стараюсь не забывать о бедных и нуждающихся.

Ахнув, Элайя выпрямилась, глядя на своего мужа, который стоял с недопитым кубком в руке, прислонившись к закрытой двери, словно неведомая сила перенесла его из пиршественного зала.

— Я… я не слышала, как вы вошли!

— Я умею двигаться неслышно, как кошка, когда пожелаю, миледи, — ответил он вкрадчивым, будто мурлыкающим голосом. Допив вино, он поставил серебряный кубок на туалетный столик и подошел к кровати, на ходу расстегивая пояс. — Боюсь, я повел себя неучтиво с гостями. По всем правилам мне следует сейчас быть с ними, как и положено гостеприимному хозяину.

Сэр Джордж окинул ее долгим взглядом, и Элайя не нашлась что ответить, так как в горле у нее пересохло. Внезапно она поняла, что ее сорочка поднялась слишком высоко. Скромная девушка давно бы одернула подол пониже.

Однако она не пошевелилась, чувствуя, что силы покинули ее. Джордж положил пояс на стул и принялся расшнуровывать ворот своего одеяния. Взгляд его, неподвижный и по-кошачьи непроницаемый, не отрывался от фигуры Элайи.

Камзол с тихим шуршанием упал на ковер. Видя столь бесцеремонное обращение с дорогой вещью, Элайя возмутилась. Вскочив с кровати, она подобрала его и бережно сложила, наслаждаясь прикосновением к мягкой ткани.

— Виноват, миледи, — с улыбкой сказал Джордж.

Вот именно, подумала Элайя, укладывая камзол на одном из сундуков. Когда она обернулась, Джордж уже был без сорочки.

Он стоял перед ней полуобнаженный, грудь его матово поблескивала в красноватом свете жаровни, а волосы падали на широкие плечи.

Он пожирал Элайю глазами с выражением страстного, неукротимого желания. Всегда спокойный, вежливый и красноречивый сэр Джордж де Грамерси остался, казалось, где-то за дверью. Сейчас перед Элайей стоял мужчина, жаждущий овладеть женщиной. И этой женщиной была она.

Девушка припомнила все, о чем слышала, и ей захотелось проделать все это сразу. С ним. Для него. Элайя быстро шагнула к нему — не скромная девственница, робеющая и замирающая от страха, а страстная женщина, сгорающая от столь же неудержимого желания. Желания, сильнее которого ей не доводилось испытывать.

Ее руки начали нетерпеливо ласкать безупречное тело мужа. Несколько мгновений Джордж стоял неподвижно, однако почти сразу стал отвечать ей с таким же жаром. Застонав, он крепко обнял ее и с силой привлек к себе, так что она ощутила его возбуждение.

Ей было известно — и неизвестно — так много! Столько способов доставить ему наслаждение! Именно этого сейчас ей хотелось больше всего на свете — подарить ему настоящее, неземное наслаждение.

Глухой стон сорвался с губ сэра Джорджа, когда язык Элайи прикоснулся к одному из его сосков, затем к другому. Прикосновения ее губ и языка стали смелее, а нежные и сильные руки ласкали его грудь, спину и бедра, поддразнивая и воспламеняя. И сдвигая пояс его бриджей все ниже и ниже…

Властно завладев губами Элайи, Джордж сорвал с нее тонкую сорочку, уложил жену на постель и, с трудом переводя дыхание, накрыл ее своим телом. Губы его снова сомкнулись на ее горячих губах.

Теперь Элайя уже ни о чем не думала. Чуть раздвинув ноги и выгибаясь навстречу мужу всем телом, она повиновалась только древнему зову плоти. Джордж мощным рывком ворвался в нее, и она закусила губу от резкой боли, стараясь не закричать.

Боль быстро прошла, и Элайя тут же забыла о ней, уступая могучему ритму, с которым муж увлекал ее все дальше в неведомые выси. Тело ее напряглось от сладостно-невыносимого ожидания, а его губы и руки лишь усиливали ее нетерпение.

Она обвила его тело стройными ногами, побуждая не останавливаться, наконец напряжение отпустило ее, и Элайя приветствовала это протяжным криком. Почти в то же мгновение Джордж издал сдавленный, гортанный возглас и упал на нее, обжигая ее грудь влажным дыханием.

Удовлетворенные, уставшие, они погрузились в глубокий сон, не выпуская друг друга из объятий.

Джордж проснулся с блаженным вздохом. Наступило утро — даже сквозь закрытые веки ощущался солнечный свет.

Счастливая улыбка заиграла на его губах при мысли о том, как стремительно он овладел вчера своей женой. Господь свидетель, он никогда не испытывал такой страсти, такого желания. И такого потрясения.

Он потянулся, припоминая, что собирался не спешить, быть нежным и внимательным. А получилось так, что он потерял голову, едва войдя в комнату и увидев обнаженные ноги Элайи на шелковом покрывале. В первые минуты ему было очень нелегко говорить спокойно и притворяться невозмутимым, хотя он и чувствовал себя так, словно никогда в жизни не желал женщину.

Конечно, ему было приятно, когда она так смело первая поцеловала его. Честно говоря, он никак не ожидал, что его молодая жена поведет себя таким образом в первую же брачную ночь, вернее, не смел надеяться на это. Ощутив прикосновение ее губ, он уже не владел собой.

Перестал владеть собой…

Он протянул руку, желая обнять Элайю, снова стать с ней единой плотью, подарить ей наслаждение.

Постель была пуста. Джордж сел и осмотрел комнату. Его бриджи были аккуратно сложены на сундуке возле двери, как и прочая одежда.

Пожалуй, надо радоваться, а не удивляться тому, что дочь сэра Томаса сумела подняться на рассвете в первое утро своей замужней жизни, не потревожив при этом супруга.

Джордж поздравил себя с тем, что у него такая заботливая жена, и, весело насвистывая, принялся одеваться.

Вопреки своим ожиданиям, он не обнаружил Элайю в зале, хотя был уверен, что она находится там, отдавая распоряжения по хозяйству. Несколько слуг вяло собирали из-под столов кости, оставленные наевшимися до отвала собаками. При виде хозяина движения их стали чуть более энергичными. Он расспросил их, и каждый старался подчеркнуть, что взялся за работу по собственной инициативе: новая хозяйка Равенслофта прошла мимо, не сказав им ни слова.

Голодный и озадаченный, Джордж проследовал в кухню, где царил еще больший разгром, чем в зале. Горшки и вертелы были не вычищены, столы покрыты липкими пятнами, даже огонь в очаге не горел. Он увидел лишь громко храпящего Гастона, который лежал на полу, прижимая к жирной груди пустой мех от вина.

Джордж на ходу прихватил засохшую горбушку хлеба и пошел дальше, напряженно раздумывая о том, куда же, черт побери, девалась Элайя и чем она может заниматься.