— Мы сохраним мир, не жертвуя нашими принципами! — не унимался Эттли.

Чемберлен вытащил белый платок. Казалось, он утирает слезы умиления.

Вдруг со своего места резко поднялся Черчилль и демонстративно направился к двери. За ним последовал Иден, за Иденом — Хор и Ванситарт. Спикер пытался вернуть их на место. Но Черчилль шел как танк на крепостной вал, притом именно к той двери, в которую обычно выходят депутаты, голосующие против проводимых палатой законопроектов.

В зале стало тихо. Паузой воспользовался депутат от коммунистической партии Уильям Галлахер:

— Никто не желает мира более, чем моя партия, — громко заговорил он. — Но это должен быть мир, покоящийся на свободе и демократии, а не на расчленении и уничтожении малого государства. Я утверждаю, что именно политика британского правительства привела к настоящему кризису. Я не присоединяюсь к тому, что здесь происходит. Я решительно протестую против расчленения Чехословакии! — и сел, не обращая внимания на враждебные взгляды и выкрики: «Нет!», «Палата не принимает!», «Благодарим премьер-министра!»

На галерее послов Джозеф Кеннеди сказал шведскому послу:

— Я чувствую такое облегчение, что готов любого обнять…

Пальмшерна невольно отстранился — он совершенно не желал обниматься с послом Соединенных Штатов.

Когда прения закончились и можно было уходить, О'Брайн никак не мог сдвинуться с места. Почему же Чемберлен не потерпел поражения? Что произошло? Он вопросительно глядел на Пойнта. Тот вдруг медленно сказал:

— Жаль, что здесь нет Дорна. Не кажется ли тебе, Майкл, что Дорн не зря уехал из Лондона? Дорого бы я дал, чтобы узнать, где он сейчас.

Остаток ночи ехали товарняком, потом на попутной машине и все утро, пока солнце не поднялось к зениту, шли лесом. «Ничего, — время от времени нервозно, не к месту, балагурил Лиханов, идущий впереди, — здесь леса культурные, волков нет, кабаны только на отстрел по частным угодьям. Прорвемся… Здесь леса культурные».

Дорн шел молча, он размышлял о неожиданном сообщении Фернандеса. Его отзывают в Москву. Почему? Дома ему перестали верить? «Конечно, похищение — мой огромный просчет. И я должен нести за это полную ответственность. Вот оно — главное испытание, которого я не выдержал. Соблазн получить хоть маленькую толику счастья для себя привел меня в Дюнкерк. Ради одного взгляда Нины… Я поставил личное над главным. Из-за меня рисковали товарищи», — он был суров к себе, готовясь к любым выводам в Центре. Да, он виноват.

Однако не покидала мысль, что похищение спровоцировано из Берлина. Тогда оно могло бы произойти где угодно, при любых обстоятельствах. Может быть, поэтому Центр считает необходимым вернуть Морозова в Москву? Чтобы он ушел неразоблаченным и не потянул за собой Багратиони и Велихову?

— Там, за речкой, смотрите, городок, — указал Лиханов на видневшиеся островерхие черепичные крыши и шпиль собора. Они остановились. Фернандес скептически оглядел товарищей.

— Я бы сказал, наш внешний вид не соответствует содержанию паспортов. Ты, Роберт, пожалуй, выглядишь приличнее всех, значит, тебе и идти туда, хоть я поклялся, что не отпущу тебя ни на секунду. Важно, во-первых, выяснить, где мы. В Люксембурге или уже в Бельгии. А во-вторых, приодеться.

— Если я не проглочу хоть маковую росинку, я не смогу идти дальше, — вздохнул Лиханов.

Фернандес невозмутимо ответил ему:

— На Галлиполи ты голодал дольше. Вчера тебя накормили на три дня вперед — да здравствуют гастрономические утехи французских инженеров!

— Все это хорошо, — сказал Дорн, — но Коленчук присвоил всю мою наличность вместе с бумажником, как ни жаль.

— Деньги есть. Держи. Тут хватит, — Фернандес протянул Дорну пачку франков.

Втроем они дошли до моста через речку. Дальше Дорн пошел один. Звон церковного колокола заставил его прибавить шагу. Полдень, скоро лавки и магазины закроются, и время, драгоценное для них время уйдет впустую.

Городок был тих, опрятен, мал. Дорн вышел на центральную площадь и огляделся, отыскивая глазами тумбу с афишами и рекламой — обычно на эти тумбы и клеют местные газеты. Да, вот газета — «Новости Антюса». Вчерашняя. Антюс — это Бельгия! Самая граница с Францией и Люксембургом. Тогда все объяснимо: мятый костюм, утомленный вид. Он же турист, с трудом выбрался из Франции, там паника, он спешит домой. Ему нужно в Брюссель, к самолету. И скорее, скорее — мир ждет войну Дорн пробежал глазами газету. Ни слова о совещании глав правительств в Мюнхене… Может быть, его отложили? Или потому не вывесили сегодняшний номер, что редактор ждет не дождется известий из Германии?

Дорн решил, что магазин на площади, поблескивающий надраенными до хрустального сияния витринами, самый подходящий для него. И он не спеша направился к его дверям. Площадь была почти безлюдна. Только молочница катила тележку с пустыми бидонами, да в сквере у собора сидели чистенькие, разомлевшие на солнце старушки.

— Добрый день, мсье, — сказал Дорну хозяин, праздно сидевший у шкафов с товаром, — Что угодно?

— Здравствуйте. Я хотел бы присмотреть для себя костюм и сорочку. Если возможно — то и обувь.

Хозяин подозрительно покосился.

— Могу вам объяснить — я мирный человек. Вот мои документы. Но мне пришлось так быстро уехать из Франции, что…

— Я все понимаю, и я не полицейский, чтобы заглядывать в чужие паспорта, — вдруг смутился хозяин магазина, — Неужели там так все серьезно воспринимают?

— Да, настоящая паника. Уехать невозможно, от границы я шел пешком. Мне нужно срочно в Брюссель. Как лучше туда добраться? Я совсем не знаю этих мест.

— Что вам необходимо прежде — одежда или совет?

— Пожалуй, начнем с одежды.

— Прошу сюда, — указал хозяин на маленькую кабинку, а сам направился к длинной вешалке, где, как солдаты при построении в затылок, висели костюмы: двойки, тройки, фраки, смокинги, брюки со штрипками и расклешенные — на любой вкус.

Дорн прошел в примерочную, снял пиджак, критически осмотрел себя. Да… И впрямь беженец.

Хозяин принес два костюма, которые пришлись Дорну так, словно специально шились для него.

«Видно, этот человек давно торгует одеждой», — подумал Дорн. — Второй костюм более или менее подойдет Фернандесу, а вот что делать с Лихановым? У него настолько люмпенский вид, что любой полицейский задержит его с паспортом на имя бельгийского биржевика по подозрению в преступлении против добропорядочной личности».

Он взял оба костюма, три рубашки, четыре галстука и пару ботинок. В конце концов, Лиханов и Фернандес смогут купить себе ботинки в другом месте, подумал Дорн и как мог застенчивей сказал:

— Мне так нравится ваш товар, да и цены у вас куда ниже, чем в Париже или Орлеане, где я был совсем недавно. Надеюсь, вы не осудите меня, если я к взятым для себя костюмам посмотрю еще один — для отца? Он чуть ниже ростом, слегка полнее и шире в плечах. Неудобно являться без подарков, но сейчас во Франции не до сувениров.

— Все понял, — с улыбкой отозвался хозяин. — Вашему папе, пожалуй, подойдет вот это, — он бросил на прилавок темно-зеленый в коричневую крапинку костюм. — Вполне элегантен! Может быть, мсье воспользуется случаем и посмотрит еще что-то для отца и других родственников? — хозяин хитровато прищурился. — Известно, как война взвинчивает цены. А я пока готов на скидку за оптовую покупку.

— Я так благодарен вам! — сказал Дорн и достал деньги. — А теперь подскажите, как лучше добраться до Брюсселя?

— Поездом до Арлона. А до вокзала ходит автобус. Остановка через квартал, за собором.

Дорн взял увесистый сверток, пошел к городскому кладбищу, где Лиханов и Фернандес должны ждать его.

— Товар, предупреждаю, лежалый, — сказал товарищам Дорн. — Такое носили лет десять назад.

— Биржевики — люди консервативные, — усмехнулся Фернандес, без всяких церемоний начав переодеваться. Дорн порадовался, что костюм не выглядел на нем будто с чужого плеча. Чуть-чуть подвела жилетка, никак не хотела сходиться на груди. Но Фернандес быстро снял ее, накинул пиджак, не стал его застегивать и засмеялся от удовольствия. Впрочем, в распахнутом пиджаке он смотрелся даже с эдакой небрежной элегантностью.