Майкл лишь усмехается. И шутит. Томас Мор тоже шутил, поднимаясь на эшафот: «Сэр, помогите мне подняться по этим ступеням, — сказал он палачу, — а вниз я уж как-нибудь сам». Эта его острота включена даже в школьный курс истории, как образец британского самообладания. Томас Мор, конечно, великий пример для подражания… Но сегодня, вероятно, уместнее купить побольше сахара и лука, подумать о запасах мыла и спичек, иначе с детьми будет очень туго. «И как будет страшно, — подумала миссис О'Брайн, — когда бомбы посыплются на нас прямо из пелены тумана! Ведь когда видишь вражеские самолеты, то готовишь себя заранее…» Она посмотрела на портплед, который укладывала для мужа, вспомнила про ладанку. Конечно, ладанка отцу не помогла — он был убит. Но все-таки спокойнее, есть надежда, что господь охранит. Ладанки у миссис о'Брайн не было, поэтому она сняла свой медальон с миниатюрным изображением мук святого Себастьяна и засунула его в кармашек портпледа, куда муж не имел привычки что-либо класть, — Майкл может не понять ее тревоги и надежды.

Грейс услышала, как наверху стукнула дверь детской. Няня повел а детей завтракать. Ну что ж, в таком случае пора и ей выйти к семье.

Майкл пил кофе, и его вид показался миссис О'Брайн довольно беспечным. «Он думает, конечно, о войне. Действительно, слишком много говорят об этой войне. Но почему же не принимают мер?! Ведь нужно же что-то делать, пока она не началась, а эти сильные мужчины, от которых все зависит, лишь говорят, говорят… Вот сейчас Майкл закончит завтрак и пойдет в палату слушать, как говорят о войне. А слабым женщинам ничего не остается, как заранее делать то неприятное, что должно отвести голод, вшей, боль, холод хотя бы от детей. Я верно поступила, сказав кухарке, чтобы пока не готовила пуридж, овес может долго храниться. Эти новые маленькие пачки по три фунта… Моя мать в свое время покупала мешком — сейчас это было бы кстати», — подумала Грейс.

— Я снял со счета триста фунтов, — вдруг отрывисто, не поднимая на жену глаз, сказал О'Брайн. — Кроме того, если я не вернусь после 1 октября, получи в редакции мой гонорар за полмесяца. Тебе должны выплатить.

Зачем он это сказал? Чтобы не оставить семью без денег? Значит, он считает, что уже ничего не изменить? Тогда зачем он едет на континент? Грейс, кажется, догадалась и проговорила со всей осторожностью, со всей предупредительностью:

— Боюсь, дорогой, мистер Пойнт, дружба с которым никогда особенно не восхищала меня, втянет тебя в неприятности. Без него ты вряд ли стал бы добиваться поездки в Гаагу.

— Вероятно, я поеду в Мюнхен. Гитлер отказался проводить конференцию там, где предложил Рузвельт, он предпочитает свои стены.

— В Германию?! — ахнула миссис О'Брайн. — Как же так? Нет, Майкл, у нас дети, и ты имеешь определенные обяза… — она осеклась, потому что вошли Стив и Энн, их сын и дочь. — И зачем только господин Рузвельт вмешался в эту историю!

«И действительно, обывателю неясно, — думал О'Брайн, спускаясь в подземку, — какого черта нужно было господину Рузвельту посылать Гитлеру эту телеграмму с предложением созыва конференции всех стран, заинтересованных в споре. Он что, хочет присвоить себе лавры миротворца?»

Пойнта О'Брайн увидел у входа в палату лордов. Он только что поговорил с лордом Пассфильдом — Сидней Вебб резко порицал действия Гитлера, предрекал правительственный кризис во Франции, скорое падение Чемберлена, но был уверен, что войны никто не допустит.

— Старый утопист тебе не предсказал, как отзовутся на действия Рузвельта простые американцы? Не спросил тебя, зачем вообще Рузвельту чехи, если даже мы, живущие в Европе, не слишком заинтересованы в их судьбе? — насмешливо спросил О'Брайн Пойнта.

— А затем, чтобы максимально раскалить события, и тогда начавшаяся война приведет к уничтожению и фашизма, и большевизма одновременно, этих двух крайностей, мешающих дышать всему миру. Таким образом, идейные и экономические конкуренты США будут устранены. Больше нам ничего не надо. Мир будет представлять собой большой-большой американский рынок. Извини, Майкл, но ты же знаешь, это не мои мысли.

— Надеюсь, — коротко бросил О'Брайн.

Он увидел, как в палату общин в окружении приверженцев направляется Черчилль. Видимо, здесь сегодня будет жарко, если прибыли и сэр Уинстон, и сэр Роберт Ванситарт, о, и даже Иден.

— Неужели они сегодня наконец-то вставят кляп этому старому дураку Чемберлену? — спросил Пойнт.

— Это будет сенсация… — без надежды отозвался О'Брайн.

Пойнт нарочито серьезно глянул на приятеля и вдруг рассмеялся:

— Сенсация… Что вот-вот Чемберлена свалят или старикан сам упадет, к этому публика готова. Вот я действительно нашел сенсацию. Для рождественского номера «Лайфа». Это будет материал номер один.

— Что такое?

— Скажу, только не приставай потом, где я достал это.

— Даю слово.

— Я уже переправил материал в Вашингтон. Это всего лишь географическая карта. Подпись же под ней будет такая, — Пойнт сделал многозначительную паузу. — «Германская атака на СССР, сопровождаемая нападением Японии с востока, назначена на март 1939 года».

— Странно, — задумчиво сказал О'Брайн, — а мне говорили о сильной офицерской оппозиции Гитлеру в Германии.

Пойнт потер руки:

— Все это так. Я тоже слышал о недовольных генералах. Но в Берхтесгадене я сам видел истеричек, которые орали в экстазе: «Хочу ребенка от фюрера!» — едва завидев эту весьма не донжуанскую фигуру на прогулке. А потом эти бабы собирали песок с его следов на дорожке. Эти истерички самые обыкновенные немки, дочери, жены и сестры самых обыкновенных немцев… Верхушечная оппозиция и оболваненный народ — ты знаешь в истории примеры, когда им удавалось сойтись воедино? И потом… Генералы составляют заговоры от безделья. Скоро Гитлер им даст много работы, и они успокоятся. Когда я увидел эту карту со стрелками, нацеленными на Москву, меня оторопь взяла… Одно дело — натравливать на русских, совсем другое — разъярить этот народ. Война с Россией!

— Посторонние, шапки долой! — раздалось по гулким коридорам.

Появился спикер.

О'Брайн наблюдал за депутатами оппозиции. Казалось, они готовы к бою. Иден опустил голову, не желая даже видеть передней скамьи, где сидит улыбающийся, совершенно безмятежный премьер.

Наконец Чемберлен поднялся:

— Все эти дни я получаю письма британских матерей, обращающихся ко мне в тревоге за своих сыновей, которые могут стать жертвами войны. Как ужасно, нелепо, немыслимо, что нам приходится рыть траншеи и надевать противогазы из-за ссоры в далекой стране между людьми, о которых мы ничего не знаем! Благодаря усилиям большого политика и миротворца Бенито Муссолини, перед чьим талантом невозможно не преклоняться, господин Гитлер отсрочил свое выступление против непреклонной Праги, и, таким образом, мы, борцы за европейский мир, получили возможность встретиться и мирно обсудить все возникшие между нами вопросы. Я принял приглашение на конференцию глав правительств Германии, Франции, Италии и Великобритании с легким сердцем. Я с легким сердцем отправляюсь в Мюнхен. Я думаю, что на сей раз… — взрыв аплодисментов такой силы, словно палату наводнили платные клакеры, прервал премьера.

Сквозь шквал рукоплесканий прорвался высокий, пронзительный женский голос:

— Благодарим бога за премьер-министра!

— Это кто, сумасшедшая Нэнси Астор? — спросил у О'Брайна знакомый журналист из Швейцарии.

— Нет, это не она. Ее сегодня что-то вообще не видно. Посмотри, Джек, — О'Брайн тронул за плечо Пойнта, — видишь женщину? Она рыдает счастливыми слезами.

— С ума можно сойти от британской чувствительности… — хмыкнул американец.

Со своего места вскочил лидер лейбористов Эттли. Продолжая рукоплескать, он проскандировал:

— Переговоры сохранят мир! Мы душой будем в Мюнхене!

— Все мы испытываем облегчение! — кричал со своей скамьи лидер либералов Синклер.

«Уж не разыгран ли этот спектакль по написанной пьеске с выверенными репликами? — вдруг подумал О'Брайн. — Экий всеобщий восторг! А где же наши традиционные парламентские разногласия, гордость нашей монархической демократии? Черчилль шел сюда с крайне решительным видом, однако его голоса не слышно».