Озорные огоньки засветились в его глазах, а рот растянулся в знакомую ухмылку.

— Может быть, но только чуть-чуть.

«Помимо всего прочего, — подумал Прескотт, — жизнь с тетей, кузинами и Хлоей научила меня ценить женщин».

Вообще-то, он больше, чем просто ценил их. Он настолько уважал их и восхищался ими, что был бы постоянно страстно влюблен в каждую встречную на своем пути, если… — если бы не одергивал себя.

— Нам следует возвратиться к работе, — сказал он.

— Да, вы правы. Стригали, вероятно, уже давно закончили свой обед.

Когда они уже собрались было спускаться с холма, Прескотт остановил ее.

— Спасибо за то, что вы привели меня сюда и рассказали о переработке шерсти и обо всем остальном.

— Это было мне в удовольствие.

— Может быть, мы сможем сделать это опять?

— Что, поговорить о шерсти?

— Нет, прийти сюда и просто побеседовать. Убежать подальше от замка, только вдвоем, и сидеть часами, глядя друг другу в глаза и делясь друг с другом своими воспоминаниями о прошлом и заветными мечтами. А может быть, даже взять с собой корзинку для пикника?

— Пикник?! О, это было бы просто замечательно. Может быть, после того, как стрижка овец будет позади?

— Это когда, через неделю?

— О, даже меньше того. Стригали быстро справятся со своей работой.

— Тогда заметано.

Но спускаясь с холма вслед за Люсиндой, Прескотт думал о том, сможет ли он ждать так долго момента, когда будет опять с ней наедине.

«Черт, я должен дождаться, буду ждать всю свою жизнь, если это потребуется!» — воскликнул Прескотт про себя, боясь испугать Люсинду своей торопливостью.

Люсинда не спеша спускалась по лестнице к завтраку, напевая себе под нос веселую незатейливую мелодию. Она слышала, как Прескотт пел эту песню вчера утром, когда она проходила мимо его комнаты — что-то про желтую розу в Техасе. Хотя она находила слова песни лишенными всякого смысла, мелодия была живая и легко запоминающаяся на слух, и она хорошо подходила под ее прекрасное настроение этим утром.

Как странно, что было так чудесно на душе — ведь не прошло и трех недель с тех пор, как она потеряла свой дом и сад.

Но Люсинда действительно чувствовала себя просто превосходно и была готова любить эту жизнь, хотя и терпела в ней много несправедливости и жестокости. Да и как можно было ее не любить?

Сезон стрижки овец закончился уже несколько дней назад, и, к всеобщей радости, шерсти настригли гораздо больше, чем в прошлом году.

Теперь, когда у Прескотта не осталось больше никаких важных дел на ближайшие дни, он хотел выехать с Люсиндой на пикник, как они и собирались.

Она уже сошла с последней ступеньки лестницы, когда увидела камердинера Прескотта, собирающегося подниматься наверх.

— Доброе утро, мистер Харгривс, — сказала она с сияющей улыбкой.

— Мисс Люсинда.

С бесстрастным выражением лица слуга слегка наклонил голову в знак почтения и поспешил мимо нее вверх по лестнице.

«Какой-то очень угрюмый человек, — думала она, направляясь через холл к кухням. — И к тому же довольно странный». Он всегда был вежлив, когда она встречалась с ним в коридорах замка, но ему, казалось, всегда не хватало времени на то, чтобы сказать больше двух слов приветствия. «Доброе утро» или «добрый вечер» — до сих пор их разговоры не заходили дальше этого.

Являясь камердинером графа, Харгривс, безусловно, занимал среди слуг более высокое положение, но если все остальные держались вместе, то о нем этого никак нельзя было сказать. Он, казалось, намеренно сторонился всех людей в замке. Хотя его обязанности были, без сомнения, ничуть не обременительнее чем у других, он никогда ни с кем не разговаривал, как будто у него не было даже свободной минуты.

Уже не однажды Прескотт говорил ей, что очень редко прибегает к услугам Харгривса, предпочитая в основном все делать сам. И ей приходилось только удивляться, почему камердинер всегда казался таким занятым, и куда он вечно спешил, если у него было так мало дел.

«Да, это действительно странно», — еще раз подумала Люсинда, входя в кухню и увидев там экономку и горничных, с головой погруженных в работу.

— Доброе утро, миссис Свит.

— Доброе, мисс Люсинда. Вы будете завтракать в малой столовой, как обычно?

— Да. Но прежде я решила забежать на минутку сюда и попросить вас, если это будет не трудно, приготовить для нас маленькую корзинку для пикника.

— Для вас и его светлости?

Люсинда хотела уже было ответить, но промолчала, заметив на себе любопытные взгляды Миранды, Ровены и Урсулы. В одно мгновение она поняла, что почти забыла свое место и перешла ту невидимую черту, которая отделяла ее от других людей. Ведь она была ничем не лучше их. В действительности, если смотреть правде в глаза, ее положение в замке было самым ничтожным из всех. Ведь она всего лишь бедная, бездомная родственница графа.

— Да, для его светлости, — сказала она. — Теперь, когда мы закончили стрижку овец, перед началом сенокоса он хочет получше осмотреть имение.

— Он сейчас этим и занимается, — сказала Ровена с фальшивой любезностью.

— Его светлость уже покинул замок?

— Да, его нет здесь уже давно, — сказала Миранда. — Он уехал рано утром, дав распоряжение Тому оседлать его коня еще до рассвета.

— О, тогда ничего не нужно. Я думаю, он будет занят до конца дня. Извините, что я понапрасну побеспокоила вас, миссис Свит.

— Ты ничуть не побеспокоила меня, дитя. А теперь лучше отправляйся-ка поскорее есть свой завтрак.

Расстроенная тем, что ее пикник с Прескоттом сегодня не состоится и будет отложен неизвестно на какое время, Люсинда развернулась и пошла к выходу. Но она слегка замедлила шаги, когда подошла к обитой сукном двери, ведущей в холл.

— Это поставило ее на место, не правда ли? — услышала она шепот Миранды.

— Нахалка, она этого заслужила, — ответила ей Ровена. — Всегда ведет себя так, как будто чем-то лучше нас.

— И к тому же всегда гоняется за его светлостью, — сказала Урсула. — Пусть не думает, что мы этого не заметили.

Стараясь не обращать внимания на обидные слова прислуги, Люсинда гордо подняла голову и открыла дверь. В ту же секунду Прескотт без рубашки с чем-то большим в руках, завернутым в тряпку, ввалился на кухню, чуть не сбив Люсинду с ног.

— Боже всевышний, Люсинда, несите мне скорее теплое молоко.

— Теплое молоко? Конечно. Миссис Свит, его светлости нужно немного теплого молока.

Экономка засуетилась, с недоумением глядя на них обоих.

— Теплого молока?

— Да, — сказал Прескотт. — И налейте его в бутылку.

— В бутылку, милорд?

— Да в маленькую бутылку с соской, если такая найдется под рукой. Ну, а если нет, то ему придется обойтись кусочком сахара.

Миранда и Ровена словно окаменели от удивления, превратившись в мраморные статуи, когда Прескотт положил свою ношу на стол, за которым они работали.

У них от изумления раскрылись рты, а глаза загорелись восторженным восхищением при виде больших крепких мускулов на его руках и плечах и широкой обнаженной груди, слегка покрытой темными вьющимися волосами.

Хотя и Люсинде вид обнаженного, как из бронзы вылитого торса Прескотта доставлял огромное наслаждение, в голове у нее крутилась одна единственная мысль: какими же все-таки наглыми девицами были эти сестры-служанки. По необъяснимым причинам их поведение неимоверно злило ее.

— Девушки! Делайте то, что вам сказал его светлость. Найдите ему бутылочку.

— Но у нас нет ни одной, мисс, — сказала Ровена.

— В замке не было младенцев уже долгие годы, — подтвердила Урсула с недовольной гримасой на лице.

— Тогда принесите мне полотенце, — сказал Прескотт и начал осторожно разворачивать свою ношу.

— Ой! — взвизгнула Миранда, когда из тряпки показалось шевелящееся, мокрое существо. — Миссис Свит, его светлость принес ягненка в ваши кухни.