– Поверь, я бы подумал о нем намного лучше, если бы он принес мне кусок жареного мяса… Я бы, возможно, стал называть его братом… А ты знаешь, в Техасе есть такой городок, называется Туна. Представляешь? Жизнь – как в консервной банке. Заходишь в дом – пахнет туной, открываешь холодильник – видишь туну, заглядываешь в спальню – и там туна.

– …Или тунец, – ехидно поправила Виола. – Ты уж соблюдай хоть какое-то равноправие полов…

К ним бесшумно подошел официант.

– Желаете еще чего-нибудь? – спросил он.

– Хорошо бы стейк…

– Кухня уже закрыта.

– Тогда принесите счет. – Он проводил глазами официанта и подмигнул Виоле: – Заметила?

– Что я должна была заметить?

– В продолжение нашего короткого разговора он ни разу не повернул голову в мою сторону, хотя я с ним разговаривал. Смотрел только на тебя.

– Ревнуешь?

– Ничуть. Он ведь гей.

– С чего ты взял?

– Моя профессия – собирать картинку по мозаичным кубикам взгляда, жеста, случайно оброненного слова…

– Ну и почему же он гей?

– Потому что он подчеркнуто был мил с тобой. Он смотрел на тебя и думал: «Как жаль, что она не мужик. А ведь она – окажись это он – совсем в моем вкусе».

– А ты в его вкусе?

– Нет. Я ведь с тобой. То есть в его глазах я как бы узурпировал тебя, хотя в действительности – это ты узурпировала меня. Но для него я – холостой выстрел. А ты при другом раскладе могла оказаться одиноким гомиком и постучаться в его конуру в безоблачный сентябрьский денек сего года…

– Вы неизлечимый фантазер, маэстро…

Официант принес счет и протянул его Юлиану, при этом он улыбнулся женщине какой-то жалкой измученной улыбкой.

– Долейте-ка мне еще кофе, – небрежно бросил Юлиан, глядя на Виолу и кривя губы в усмешке.

Несколько минут они сидели молча. Солнце начинало клониться на запад. Тени чуть удлинились, и даже повеял легкий ветерок.

– Посмотри, Жюль, что это за птица, неужели чайка? – тихо спросила Виола.

– Где?

– Там, на столбе…

Он последовал за ее взглядом.

– Вообще, если не присматриваться, так я бы подумал, что это фарфоровый изолятор. Но ты права. Это чайка.

– Откуда она здесь… в пустыне?

Юлиан пожал плечами. Птица сидела на перекладине столба неподвижная, как изваяние, глядя куда-то в сторону холмов, уже подернутых сиреневой дымкой.

– Может быть, она больная…

– Вполне возможно. Я однажды видел птичку, которая влилась в поток машин на фривее и не могла вырваться. Так и летала по синусоиде от одного края дороги к другому. Может, и эта сошла с ума, потеряла ориентиры и теперь думает, что она изолятор.

Виола нахмурилась, тряхнула головой, затем поднялась, подошла к столбу и стала рассматривать птицу более пристально.

– Слушай, Жюльен, подойди-ка поближе, – сказала она… – Посмотри туда, куда смотрит чайка. Там мираж… Как океан, понимаешь? Это марево над дорогой очень похоже на воду.

– А ведь ты права, – согласился Юлиан, подойдя к Виоле и всматриваясь в иллюзорную дрожащую дымку, – типичный влажный мираж пустыни, возникающий нередко в жаркие безветренные дни над дорожным полотном.

– Это значит, она так и перелетает с одного столба на другой, а мираж отодвигается все дальше и дальше… Слушай, – Виола сжала его запястье, – давай ее спасем.

– Как ты это себе представляешь?

– Ну, есть же здесь где-то служба такая, по спасению животных. Они кошек снимают с деревьев. Подбирают брошенных собак. Можно позвонить по срочной линии…

– Виолетта, – насмешливо сказал Юлиан, – ты понимаешь, что городишь? Мы с тобой в пустыне, больше сотни миль от города. Никто в эту глушь не будет тащиться, но, если случится чудо и они приедут, им несчастную птицу надо сначала поймать, а в результате она сдохнет в их душегубке, прежде чем попадет на родной океанский пляж.

И тут, словно услышав его слова, чайка неожиданно расправила крылья и, сделав несколько тяжелых взмахов, полетела в сторону иллюзорного океана.

– Ключик, очнись… Ты ничем ей уже не поможешь. Попить воду она всегда сумеет из какой-нибудь помойной ямы возле придорожного ресторана. И там же съесть остатки гнилой туны… И кроме того, у нее есть одна недостижимая мечта – океан, и значит – бессмысленные попытки его достичь. Всё как у людей. Поехали…

– А мне почему-то грустно… – сказала Виола, когда они сели в машину. – Знаешь, я сейчас вспомнила один рассказ Капоте про хромую ворону. Такая простая житейская история о том, как человек где-то подобрал ворону – хромую, с подбитым крылом и обреченную на смерть. Он принес ее к себе домой и выходил. А в его квартире уже жили собака и кошка. Эта ворона, несмотря на хромоту, стала постепенно вроде главной фигуры в доме. Кошка не хотела с ней связываться, а собака ее даже боялась. Каждый день ворона вспрыгивала на подоконник и рассматривала окружающий мир. Хозяин не беспокоился, что она улетит, так как она и летать-то толком не могла, только прыгала. Но однажды мимо дома проезжал какой-то грузовичок с открытым кузовом, в котором, кроме рогожки да пары лопат, ничего не было, и вдруг эта ворона соскользнула с подоконника и приземлилась прямо в кузов. Так ее и увезли в неизвестность. Понимаешь, она себя обрекла на верную гибель. Но почему? Наверное, этот грузовичок напомнил ей о той жизни, когда она еще не была калекой…

– А может быть, ей просто надоело сидеть на подоконнике, – усмехнулся Юлиан. – Уж коль ты придаешь птицам человеческие привычки, не отступай с полдороги. Тоска заела твою хромую ворону. Ко мне такие пациенты часто приходят. Тоже хотят сигануть с подоконника или удавиться от тоски и однообразия жизни. Ну что ты надулась? Разве я не прав?

– Ты, как всегда, прав, Жюль, а птицу все равно жалко…

Он наклонился к ней, кося глазами в сторону дороги и щекоча губами мочку уха, шепнул:

– Жалко у пчелки…

Виола ничего не сказала, достала из сумки небольшое полотенце и, скатав его валиком, положила под голову.

– Я посплю немного… – грустно улыбнулась она Юлиану.

Он сочувственно кивнул.

– Ты о'кей вести машину? – спросила она.

– Все нормально, – ответил Юлиан, – отдыхай. Гарантирую доставку домой без новых приключений.

Он закрыл глаза, и на его веки тяжелыми горячими складками легли солнечные лучи. Небольшое чернильное пятно с желтыми разводами выплыло из глубинного закоулка мозга и улеглось на колючем островке сетчатки, слегка пошевеливая своими бесформенными крыльями. Форма пятна загадочно менялась, и внезапно оно обратилось в траурницу, которая быстро стала вырастать в размере, заполняя пространство вокруг, и он подумал, что сейчас поймает момент погружения в сон; сблизив ладони, он попытался накрыть ими бабочку тьмы, но тьма накрыла его быстрей, и он погрузился в сон, в котором тут же проснулся и начал осторожно осматриваться.

В его глазах медленно фокусировались контуры и силуэты богато убранной театральной ложи. Матовые бра на стенах струили вокруг тусклый холодный свет. Спинки обитых бархатом стульев, казалось, были покрыты инеем. Внезапно он узнал себя в этой ложе. Он был крохотной молью, затаившейся в складках бархата на изгибе бордюра, и из своего уютного укрытия с жадным интересом изучал толпу в партере – нарядных женщин в черных платьях и мужчин в смокингах. Они рассеянно крутили головами, то и дело посматривая в сторону ложи и переговариваясь почти шепотом, и лишь изредка из этого осторожного жужжания вырывался чей-то вежливый смешок или сухой кашель. Постепенно он стал распознавать отдельные звуки, потом слова и затем целые фразы, которые выплывали из людской массы, как на поверхность бокала, наполненного шампанским, выплывают пузырьки воздуха.

– …фюрер должен появиться с минуты на минуту…

– …именно в Парсифале он окончательно…

– …да-да, именно так – окончательное решение…

– …что мне до еврейского бога…