Кабинет у него был небольшой, но достаточно уютный, с той необходимой долей прайвеси и неуловимой гармонии, которые по замыслу должны снижать давящий элемент чужого – то есть его – присутствия до минимума. Он постарался избежать нагромождения мебели, и, кроме рабочего кресла, журнального столика и удобного диванчика для пациентов, все остальное – высокая амфора у окна, односекционный стеклянный книжный шкаф у двери и настенная вешалка в углу, казалось, принадлежали к плеяде молчаливых слуг, не показывающих свое присутствие до того момента, пока их не окликнут. Две нейтральные фотографии на стене, словно потайные окна, струили в комнату неяркий свет приглушенной реальности.

Аскезу интерьера смягчало несколько предметов, примостившихся на журнальном столике: неглубокая круглая ваза, в которой мягкой грудой лежало саше, диспенсер с салфетками и простенькая багетная рамка, в каких обычно держат семейные фотографии. В рамку, однако, было вставлено зеркальце – элемент, необходимый Юлиану по той простой причине, что ему не всегда удавалось контролировать выражение лица во время приема пациентов. Когда он только начинал свою карьеру психолога, его старший брат, служивший менеджером в большой ювелирной компании, как-то сказал ему: «Для психотерапевта ты очень прозрачен. Поработай с мимикой. Я уже несколько раз замечал, как кривится твоя улыбка, когда ты вынужден слушать какого-нибудь зануду. Создается впечатление, что ты мужественно терпишь зубную боль, а если личность говорящего тебе неприятна, то кажется, что у тебя болят все зубы сразу».

Зеркальце на журнальном столике стало своего рода контрольной лампочкой. Юлиан заглядывал в него довольно часто, проверяя «статус лица», как он любил говорить. Статус нередко выглядел весьма кисло. «Я, оказывается, не умею скрывать самую опасную эмоцию в моей профессии – скуку, – сказал он однажды Виоле. – Если человек несет чушь или переливает из пустого в порожнее, я начинаю смотреть на него, как инквизитор на еретика…».

Юлиан взял рамку в руки. «Кушать не хочется, а выбросить жаль» – произнес он, подражая голосу Варшавского. Зеркальце без уловок показало кривую ухмылку на лице Юлиана. Он что-то вспомнил, взглянул на часы, затем достал из своего «дипломата» маленький диктофон и скороговоркой произнес: «Не забыть в понедельник позвонить доктору Ле Беллу в связи с транссексуалом и поделиться своими соображениями».

Он выключил диктофон, и в ту же секунду в дверь вежливо постучали. Юлиан быстро встал из-за стола, несколько секунд помедлил и негромко произнес: «Входите, Леонард». Дверь отворилась.

– Не помешаю? – спросил Варшавский, переступая порог.

– Нисколько. Мы же договаривались. Присаживайтесь, – Юлиан качнул головой в сторону диванчика.

Но Варшавский будто не слышал его. Он закрыл глаза и сложив ладони лодочкой приблизил их ко лбу.

Магнолия за окном вдруг вся затрепетала от резкого порыва ветра, и одна из веток даже ударила в стекло, словно просила впустить ее.

«А ведь такое уже было… в моем сне», – мелькнуло в голове Юлиана.

– Вы давно сняли это помещение? – спросил Варшавский.

– Не очень. В начале июня.

– А вы помните детали?

– Какие детали?

– Вы сами нашли это место? По объявлению?

– Нет, конечно. В Америке для этой цели существуют специальные агенты. А почему такой интерес к скромной обители психотерапевта?

– Объясню. Скромная обитель психотерапевта на самом деле таковой не является. Почему именно вы стали счастливым избранником? Случайность ли это или преднамеренный, далеко идущий расчет – не знаю. Но в случайности такого рода я не верю. Так вот: по невероятному разбросу вероятностей в масштабе единица на миллион именно ваш офис оказался открыт для максимального проникновения энергии космоса – чистой праны в ее наиболее мощном проявлении. Прибор зашкаливает, понимаете?

– Какой прибор, Леонард? Не говорите загадками.

– Прану, которая пронизывает космос, можно представить в виде энергетического столба, несущего в себе молекулы мировой души и даже отголоски высшего разума. Таких мест на планете немного. Это дыры в биосфере, через которые проникает космический поток невероятной потенции. Они встречаются на Тибете, в Сибири, на Амазонке… Но там, где пустила корни цивилизация, подобное явление – чрезвычайная редкость. Вы, сами того не подозревая, стали обладателем немереного богатства.

– А мой сосед со второго этажа, тот парень, что подо мной, тоже сейчас балдеет от присутствия мировой души, сам того не подозревая?

– Юлиан, отбросьте в сторону ненужный сарказм. Все очень сложно… и одновременно просто. Когда я говорю «столб космической энергии», не превращайте его в столб пыли, которую сейчас высветил луч солнца. Ваше трехмерное видение мира не вмещает в себя многомерность космоса. Эта энергетическая река может прерываться здесь, на уровне Агни, то есть вашего третьего глаза, чтобы возникнуть вновь где-нибудь в пустыне Гоби или в глухой литовской деревушке, куда я попал много лет назад, в начале семидесятых. Знаете, какая произошла со мной интересная история? Я со своим приятелем – он года на три старше меня – решил прокатиться по Прибалтике на новом «Запорожце», который папа моего приятеля приобрел, простояв в очереди почти двадцать лет. Этот красный карлик в те годы нам казался даром небес, хотя долго после нашей поездки мне вспоминался его капризный нрав и изнурительные попытки постоянно прикупать у каких-то жуликов жиклеры – простую резиновую прокладку, из-за которой все время со всех дыр что-то подтекало. И вот, недалеко от Пане-вежиса мы остановились в небольшой деревне, где крестьяне по сходной цене продавали домашнее пиво, которое сами же и варили. Мы зашли в покосившуюся хату, похожую на хлев, и я тут же понял, что над этой развалюхой находится истинный рог изобилия космической праны. Я даже ощущал покалывание на коже – благодатный дождь мудрости и любви… И мне хотелось тут же поделиться несказанным чудом с людьми, которые из поколения в поколение ютились в этой хате с земляным полом. Но меня бы приняли за сумасшедшего. В доме жил глухой старик с культяпкой вместо ноги, молодая женщина с морщинистым изможденным лицом, немытые болезненные дети… Жалкий мир нищеты и запустения, слепые кроты, не ведающие о красоте окружающего мира. И надо же, сегодня – в Лос-Анджелесе, в этом капиталистическом гнездовье, второй раз за всю мою жизнь я сталкиваюсь с подобным откровением сил небесных.

Варшавский неожиданно стал строг лицом и, подняв глаза, произнес: «Отче наш! Да святится имя Твое!.. Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…»

Потом он размашисто перекрестился и сделал небольшой поклон в сторону амфоры у окна.

Юлиан стоял, прислонившись к своему книжному шкафу. Вид у него был довольно растерянный.

– Вы верите в карму? – неожиданно спросил его Варшавский.

– Я даже не знаю, есть ли у меня готовый ответ… – Юлиан потер ладонью лоб. – Карма, карму, кармой… Если слово часто повторять, смысл теряется. А именно это слово треплют языками все, кто только может. Кармические связи, кармический узел… Какая-то словесная эквилибристика.

– Вы правы, – согласился Варшавский. – Большинство употребляют понятие «карма» всуе, не вглядываясь в закономерность событий и в жизненные катаклизмы. Но в этой небольшой комнате, пронизанной божественным светом, карма переступает границу мифа и становится частью вашей, моей, любой жизни, которая окажется под этим сконцентрированным прожектором. – Варшавский подошел к дивану, погладил рукой высокую изогнутую спинку, усмехнулся и сел, поудобнее вытянув ноги. – Вот видите, я безо всяких колебаний оседлал ваш любовный диванчик и готов к перекрестному допросу.

– Перестаньте, – махнул рукой Юлиан, резко крутанул свое кресло против часовой стрелки, но также неожиданно остановил его. – Я здесь никого не допрашиваю. Люди делятся со мной своими переживаниями, страхами… Я приемник. Они – трансмиттеры. Влияю ли я на их судьбу – не знаю. Но определенно знаю из своей собственной жизни, что рок или карма, если угодно, преследует и настигает человека рано или поздно. Это случилось с моим отцом…