Осенью 1990 года, будучи в Австрии, я узнал из прессы, что мои прежние лучшие источники Габриэла Гаст, Клаус Курон и Альфред Шпулер арестованы. Я ни на мгновение не усомнился в том, кто был доносчиком. Им мог быть только Карл-Кристоф Гроссман, бывший заместитель руководителя IX отдела.

У нас он пользовался репутацией успешного практика, но одновременно и легкомысленного азартного игрока. За долгую службу он научился деловой активностью маскировать свои слабости. Когда же промахи в его работе становились все-таки явными и граничили со злоупотреблениями по службе, поднимался скандал. В подобных случаях мы очень часто старались свести ущерб к минимуму: не доводили дело до суда, а довольствовались тем, что освобождали его от постоянных обязанностей, направляя на выполнение отдельных поручений.

Курон никогда не скрывал, что опасается, когда в курсе его дел оказывается слишком широкий круг лиц, а Гроссману он не доверял никогда и, как оказалось в дальнейшем, был абсолютно прав. Габриэла Гаст не была известна Гроссману, но по косвенным данным он знал, что это женщина с больным ребенком, требующим специального ухода, и что она была одним из лучших источников в западногерманской разведке. Все это дало возможность ее разоблачить и арестовать.

Западногерманской юстиции все же понадобилось еще полтора года, чтобы осудить Клауса Курона на двенадцать лет лишения свободы. Курон стоически принял приговор. Последний раз я встретился с ним в сентябре 1993 года, когда он выступал как свидетель на моем процессе. На вопрос о своих мотивах он не сбиваясь отвечал, что был охвачен чувством бессилия и ярости, что социальное государство — Федеративная республика — оставило его в беде, а на вопрос, как он умудрялся служить двум господам одновременно, холодно ответил: “Согласно моему решению, моим господином по службе было Главное управление разведки ГДР, с западногерманской разведкой я порвал”. О западной службе он говорил только с сарказмом и презрением. Сравнения, которые он проводил между этим ведомством и разведкой ГДР, могли доставить мало удовольствия представителям Ведомства по охране конституции.

Я прекрасно понимаю, что отношение к предательству и предателям зависит от позиции самого судящего, и легко могу себе представить, что думали прежние коллеги Курона о его переходе. В моих глазах действительно достойным презрения предателем является тот, кто использует человека до той поры, пока тот остается полезным для его карьеры, а как только ветер начинает дуть в другую сторону, он, подобно Гроссману, хладнокровно продает себя за известные сребреники.

Иные предатели стоят своей оплаты, иных оплачивают слишком высоко, а порой в действительности все выглядит, как в шпионском боевике, где секретные службы без лишних церемоний устраняют своих предателей, а то и пытаются сделать то же с неудобными политиками. Действительно безупречных доказательств в подобных случаях, конечно, не собрать, и даже если они есть, их, как правило, следственные органы пытаются затушевать.

В примерах нет недостатка: можно вспомнить о покушениях посредством укола отравленным острием зонта, которые считались “специалитетом” болгарской разведки, или о попытках ЦРУ с помощью специального яда отравить Фиделя Кастро. От Джонса Пэйсли, вице-директора Бюро стратегических исследований ЦРУ, не осталось ничего, кроме пустой парусной лодки; Франк Ольсен, эксперт по биологической войне, выпив стакан куантро, в котором был явно не только ликер, выбросился с десятого этажа отеля в Нью-Йорке.

Излюбленной ареной убийств и похищений секретными службами долгое время была столица Баварии. Там бесследно исчез полковник Аргу, бывший начальник штаба французской ОАС[8], там нашли трупы Степана Бандеры и Льва Ребеца, руководителей украинских националистических организаций, у которых врачи констатировали остановку сердца. А через несколько лет действительный убийца, Богдан Сташинский, уточнил диагноз, заявив, что он убил политиков-эмигрантов по заданию КГБ. Точно так же в Мюнхене Роберт Вуд, служащий консульства США и высокопоставленный агент ЦРУ, выбросился с 14-го этажа высотного дома гостиницы “Арабелла”.

До закрытия государственной границы ГДР в 1961 году Берлин, как Эльдорадо для тайных служб всех мастей, далеко превосходил Мюнхен.

Если бы моя служба когда-либо пользовалась подобными методами, то предатель Карл-Кристоф Гроссман не ушел бы безнаказанным, отделавшись лишь понижением по службе, а был бы выведен из игры, как только мы заметили, что он представляет угрозу безопасности. Когда я перебираю в памяти имена перебежчиков, которые нанесли моей службе тяжелейший ущерб, я могу только сказать, что все они живы, если не умерли естественной смертью. Их адреса и условия Жизни были нам известны, и, тем не менее, мы не предпринимали никаких серьезных попыток рассчитаться с ними на манер дикого Запада или Джеймса Бонда.

Примеры, подобные Курону и Тидге, могут создать впечатление, что успех моей службе падал с неба. Но предложение само по себе — еще не гарантия успеха: как раз работа с тем, кто предложил себя сам, требует в высшей мере аналитического подхода и обостренной интуиции.

Наряду с финансовым мотивом, с мотивом задетой чести и ущемленного самолюбия были всегда и мотивы, связанные с убеждениями, как результаты происхождения и воспитания или длительных дискуссий и разговоров. Например, братья Альфред и Людвиг Шпулеры предоставляли моей службе бесценную информацию из западногерманской разведки потому, что политику НАТО они считали опасной для мира и свою нравственную задачу видели в том, чтобы помочь предотвратить третью мировую войну.

В общении с нашими источниками мы старались к каждому подходить индивидуально, идти навстречу его представлениям и обеспечить ему безопасность, насколько это было в наших силах. Все они знали, что мы не оставим их в беде, если они попадут в руки контрразведки, а постараемся добиться обмена. Отсюда возникала атмосфера доверия, объясняющая, почему со многими из наших источников мы сотрудничали годами и даже десятилетиями. Относительно соответствующих служб Федеративной республики мне не известен ни один подобный случай.

В этой связи возникает и вопрос о персональной преемственности, которому мы придавали большое значение. Когда Тидге осел в ГДР, Хериберт Хелленбройх, который как раз тогда был выдвинут на должность президента БНД, вынужден был уйти в отставку. Меня подобные испытания миновали, хотя история с Гийомом или случай со Штиллером могли дать повод к моей замене. Мильке мог очень агрессивно реагировать внутри ведомства, однако от чрезмерных требований политического руководства он постоянно ограждал свой аппарат, в том числе и мою службу.

Те, кто связывал свои иллюзии с политикой разрядки Вилли Брандта, быстро отрезвели в эру Гельмута Шмидта. Руководство СЕПГ не было обеспокоено сменой канцлера в Бонне. Прагматика Шмидта, казалось, легче было принимать в расчет, чем визионера Брандта. Кроме того, мы делали ставку на то, что годы правления Шмидта сочтены.

Несколько месяцев спустя после выборов 1976 года с разочаровывающими для СДПГ результатами Герберт Венер сообщил своему другу Эриху Хонеккеру через Фогеля, что Шмидт находится в политическом, физическом и личном кризисе “небывалой до сих пор глубины”. Венер полагал, что “возможно самое худшее”. Во всяком случае, коалиция вряд ли протянет дольше 1980 года, доверительно сообщил он своему связному Вольфгангу Фогелю.

Сообщения Фогеля и Шалька стали любимым чтением Мильке. Опираясь благодаря этим контактам на свою исключительную осведомленность, он надеялся обеспечить себе преимущество во внутреннем политическом противостоянии в руководстве СЕПГ. От случая к случаю информацию о разговорах с Венером и другими ценными источниками Фогеля или Шалька он показывал и мне или ограничивался устными намеками на них. В этой тартюфовой игре он, однако, не учел, что и моя служба имела непосредственный доступ к этим политикам, например через Карла Винанда. Этот источник подтверждал мрачные прогнозы относительно будущего социал-либеральной коалиции. Осенью 1979 года Винанд сообщил о доверительном разговоре между Шмидтом и Штраусом, в котором обсуждалась возможность большой коалиции после выборов будущего года. В таком варианте Штраус должен был стать вице-канцлером.