Клаус Курон был, конечно, самой крупной, но отнюдь не единственной рыбой, которая добровольно зашла в наши сети. Один чиновник из Ведомства по охране конституции, которого мы вели под псевдонимом Гребер, пошел на контакт с нами, потому что тоже чувствовал себя недооцененным и обойденным в пользу менее стоящих, но располагавших более сильной протекцией конкурентов. Он состоял в Христианско-демократическом союзе и был руководителем отдела наружного наблюдения в ранге главного уголовного комиссара в нижнесаксонском министерстве внутренних дел, который был тесно связан с военной контрразведкой. Благодаря его сотрудничеству с нами мы были наилучшим образом информированы о любой деятельности нижнесаксонского земельного Ведомства по охране конституции и смогли на целый год парализовать всю контрразведывательную деятельность в Нижней Саксонии, касалось ли это пограничных вопросов или транзита. Однако, несмотря на успешное сотрудничество, накануне 1989 года Гребер порвал с нами контакты.
Последней наводкой Гребера был некто, имевший в Ведомстве по охране конституции репутацию серого кардинала. Этот человек — мы его именовали Маурер (Каменщик) — пришел к нам сам в конце 70-х годов и в течение всего периода сотрудничества отличался эксцентричным поведением. Свое настоящее имя он никогда не называл; встречи всегда должны были происходить в темноте и к тому же обязательно в каком-нибудь парке, независимо от погоды; количество его переодеваний превосходило все возможные представления; нашу шифровальную систему он отклонил и предпочитал ей простую кодовую систему, основывавшуюся на телефонной книге или на словаре Дудена. Короче говоря, Каменщик был настоящим персонажем из шпионского детектива. Но он оказывал нам важные услуги: от него мы узнавали, кто из наших сотрудников находится на подозрении у западногерманской контрразведки или даже под наблюдением; он разъяснял нам методы, с помощью которых Ведомство по охране конституции вычисляет среди бесчисленных посетителей страны наших курьеров, а также обратил наше внимание на ошибки, которые мы допускаем при подделке западногерманских документов.
Однажды один сотрудник IX отдела заявил, что Каменщик может нам выдать перебежчика Штиллера при условии выплаты ему миллиона марок. Он якобы готов при необходимости увезти Штиллера. Мы отказались от этого предложения. Нам так и не удалось его идентифицировать. Всякий раз, когда мы высказывали предположения, он пытался обратить их в шутку. Сколь бы нелепой ни казалась нам тогда его вечная игра в прятки, он продолжал твердо ее придерживаться. Ведомству по охране конституции и прокуратуре тоже долго не удавалось его идентифицировать. Но в начале 1996 года Каменщик был приговорен судом к семи годам лишения свободы.
В середине 1985 года, когда я собирался отправиться в санаторий в Венгрию, через спецсвязь из Магдебурга мне сообщили, что при переезде через границу в поезде некто по фамилии Тапперт обратился с требованием, чтобы его немедленно доставили в IX отдел Главного управления разведки. Я не верил своим ушам: совершенно очевидно, что руководитель группы Ведомства по охране конституции, который отвечал за работу с двойными агентами, решил перейти на нашу сторону.
Менее чем через два часа Карл-Кристоф Гроссман и один сопровождающий забрали его и доставили в Берлин. Тидге предстал перед нами со своими личными и служебными бумагами, назвал свое настоящее имя и псевдоним. После того как мы, к его удовлетворению, поместили перебежчика в особенно надежном доме, я сообщил обо всем Мильке, что оказалось весьма своевременным: над шефом управления в Магдебурге собиралась гроза, так как о появлении Тидге он сообщил мне, а не Мильке. Как он позже заявил, впредь обо всех “находках” следует докладывать лично ему.
Конечно, доя бульварных газет Тидге был лакомым куском — проблемы с алкоголем, расшатанные семейные отношения, трудности по службе. Однако не только желтая пресса, но и моя служба, равно как и Ведомство по охране конституции, долгое время ломали голову над причинами, приведшими его к бегству. В том, что он не коммунист, сомнений не было. На нашу разведку прежде не работал ни в какой форме. С другой стороны, скоропалительным его поступок ни в коем случае не был, так как его переход был явно тщательно обдуман. В конце концов я пришел к выводу, что уход его покровителя Хелленбройха привел Тидге к выводу, что его дни в ведомстве сочтены, так как ничего, кроме риска для безопасности этого учреждения, он теперь не представляет.
Само собой, Тидге полагал, что он может передать нам самые секретные сведения, поскольку не подозревал, что на нас работает Курон. И я должен согласиться, что многое из его информации действительно было чрезвычайно ценным, хотя уже не было для нас большой новостью. Память Тидге, работавшая почти как компьютер, позволила нам в ближайшие месяцы систематически “разработать” все его сведения, что в ином случае при крайней ограниченности времени встреч, а также сжатости объема информации было бы просто немыслимо.
Поскольку как физически, так и духовно Тидге представлял собой развалину, нашей первой задачей было опять поставить его на ноги. Он должен был похудеть и заняться спортом; необычная встряска ему понравилась и принесла свои плоды быстрее, чем мы надеялись. Здоровый дух в здоровом теле потребовал новой пищи. Он читал не только все доступные ему газеты и журналы, но и книги по истории, геологии и искусству и через короткое время занялся подготовкой диссертации на юридическую тему, которую и подал в Университет им. Гумбольдта. Кроме всего прочего, он считал себя приверженцем парламентской демократии и морщил нос, говоря о политической системе ГДР. Тем не менее он осознавал необходимость приспособиться к жизненным обстоятельствам. Через некоторое время Тидге познакомился с женщиной, на которой женился. Три дочери могли его посещать в любое время — такие вещи были для моей службы сами собой разумеющимися, — и он, находясь в ГДР, все время следил за тем, чтобы могила его первой жены в ФРГ содержалась в порядке.
Когда в 1989 году с падением стены падкие до сенсаций журналисты установили пикетирование вокруг его домика, время его пребывания в этой стране истекло. Не дожидаясь объединения, супруги Тидге уехали в Советский Союз, который тогда еще существовал и казался им куда более надежным местом.
Побочным эффектом перехода к нам сотрудников секретных служб было выявление двойных агентов, ранее находившихся вне подозрений. Так, например, мы узнали от Курона, что два наших сотрудника, один под псевдонимом Вольфганг, внедренный нами в Федеративной республике, другой под псевдонимом Понтер, бывший связным для Вольфганга, давно уже стали перевертышами и работают в качестве двойных агентов в Ведомстве по охране конституции. Памятуя об обязательстве, данном Курону, мы выжидали, пока наши агентурные мероприятия независимо от Курона подтвердят, что Понтер в ближайшее время собирается с женой перебежать в Федеративную республику. Этого бегства мы допустить не могли, и эту супружескую пару пришлось арестовать. К счастью, разоблачение этого агента совпало с переходом Тидге. С человеческой точки зрения этот случай закончился трагически: хотя жена и была через несколько месяцев освобождена из-под стражи, к ее мужу ГДР не желала проявлять никакого снисхождения, а Федеративная республика, в свою очередь, не приняла никаких мер, чтобы обменять его на нашего шпиона. Когда по прошествии трех лет никакого просветления в ситуации не обозначилось, он — человек чувствительный и впавший в депрессию — повесился.
Не менее трагично закончился и случай с Теске. Вернер Теске был последним, к кому в ГДР в январе 1981 года была применена смертная казнь. Ему пришла в голову несчастная идея последовать примеру Штиллера, с которым он работал в одной области, но, когда при ревизии была вскрыта пропажа важных документов и предпринят тщательный обыск, обнаружилось, что они припрятаны у него дома в стиральной машине, чтобы в подходящее время предъявить в качестве подарка западной службе. То, что Теске был предан военному суду и приговорен к смерти, с юридической точки зрения не было оправданным, так как предательства он все же не совершил. Непонятна была суровость этого приговора, который не мог иметь устрашающей силы, поскольку не был оглашен. По этим же причинам я не могу понять, почему не было возможным помилование, а приговор приведен в исполнение.
