После того как Виланд получил от нас задание установить контакт с сотрудниками Ведомства по охране конституции, он сразу же попал в результате своих действий в поле зрения этой организации. Один из сотрудников ведомства, которого Виланд попытался было подкупить и завербовать, некоторое время явно колебался и в конце концов посчитал разумнее проинформировать своего начальника о попытках Виланда.
После этого однажды вечером на улице два господина, представившиеся сотрудниками Ведомства по охране конституции, заговорили с Виландом и предложили ему следовать за ними. Автомобиль подвез их к одному из отелей Кёльна, где они представились как Клюге и Тапперт. Опуская некоторые подробности, я могу раскрыть, что Клюге и Тапперт были оперативными псевдонимами, соответственно, Клауса Курона и Ханса-Йоахима Тидге, и таким образом началась в высшей степени сложная интрига двойного и тройного шпионажа.
Оба высокопоставленных чиновника Ведомства по охране конституции потребовали от Виланда под угрозой длительного тюремного заключения стать двойным агентом и работать на их организацию. Из страха он согласился, после чего они пошли с ним вместе на его квартиру и скопировали шифровальные документы, что дало им возможность слушать все радиопередачи, которые для него вещала наша разведка.
Однако им не могло прийти в голову, что Виланд во время ближайшей поездки в Берлин уже в качестве двойного агента Ведомства по охране конституции (псевдоним Кайль) первым делом расскажет обо всей этой истории своему ведущему офицеру в нашей службе. Перевербовка длилась недолго. Виланд (он же Кайль) стал тройным агентом.
Ведомству по охране конституции, несомненно, было настолько важно иметь новую связь внутри нашего Главного управления разведки, что Виланду — дабы не возбудить у нас недоверия — сообщили из самых доверительных данных (NADIS) компьютерной программы по учету лиц более тысячи позиций, содержащих подлинные даты и имена граждан ФРГ, включая и те данные, под которыми велись их досье в Ведомстве по охране конституции. Среди этих лиц числились чиновники министерств, ведущие сотрудники правительственных учреждений и даже лица, которые находились под подозрением в шпионаже в пользу ГДР или других восточных служб, кроме того, мы были информированы обо всех сотрудниках Ведомства по охране конституции, которые надзирали за телефонами и почтовыми отправлениями. Эти действия превосходили все допустимые нормы. В 1990 году Виланд был арестован и осужден. Я увидел его вновь в 1993 году, когда он, доставленный из заключения, выступал свидетелем на моем процессе.
Таким образом сложились в высшей степени гармоничные отношения между Ведомством по охране конституции и нашей разведкой, хотя кёльнской службе об этом было неизвестно. Это продолжалось до тех пор, пока однажды летом 1981 года неизвестный не положил в почтовый ящик нашего постпредства в Бонне объемистый почтовый конверт. В конверте находилось письмо руководителю IX отдела моей службы — внешней контрразведки, постоянно действующей против западных служб, и купюра в 20 марок, номер который был явно предназначен для будущего кодового ключа.
Отправитель представился как сотрудник секретной службы и изъявил готовность за 150 тыс. немецких марок, а также за ежемесячное вознаграждение в размере его двойного жалованья в Ведомстве по охране конституции активно работать на нас в роли “крота”. Письмо было написано от руки прописными буквами. В качестве своеобразного аванса-приманки неизвестный сообщил нам о планировавшейся в Вене акции против ведущего офицера нашего сектора НТР.
Мы сравнили этот почерк с тем, которым была написана записка, переданная нам Виландом после одной встречи со своим западным начальником Клюге. Не было никакого сомнения в том, что это тот же почерк. Клаус Курон, который в Ведомстве по охране конституции вел дело Кайля, добровольно предложил себя нашей службе. Но до той поры, пока он не демаскировал себя на встрече в Вене, должен был пройти еще почти целый год, поскольку как мы, так и Курон соблюдали все меры предосторожности, чтобы в конце концов не оказаться в дураках. Даже само решение послать в Вену, буквально кишевшую агентами всевозможных секретных служб, ведущих офицеров нашей службы далось нам нелегко. Что, если вдруг мы не найдем нового сотрудника, а потеряем своих старых сотрудников?
Человек, который условился встретиться в Шенбруннском парке с Карлом-Кристофом Гроссманом и Понтером Нельсом, ведущими офицерами нашего IX отдела, без околичностей представился Клаусом Куроном и открыто рассказал о своем положении, своих функциях и причинах, побудивших его предать свое ведомство. Его карьера застыла на мертвой точке, самолюбие было ущемлено, зарплаты едва хватало на жизнь без забот, но оплатить учебу своих сыновей он уже был не в состоянии. С горечью Курон говорил о реальной социальной ситуации в стране, где равные права граждан гарантированы только на бумаге, а в действительности всем, кто выбился из низов, все время создаются препятствия, в то время как ленивым сыновьям богачей неприкрыто помогают и протежируют.
Мои сотрудники быстро поняли, что Курон настроен серьезно. Во всех подробностях он рассказал историю с двойным агентом Виландом — в конце концов он не мог знать, что нам все это давно уже известно. Наши люди договорились о встрече с ним в ГДР, где будут согласованы все детали нашей договоренности и где он сам составит представление о нас. Чтобы рассеять его сомнения, ему пообещали разговор со мной. Любопытство пересилило осторожность, и осенью 1982 года я познакомился с ним на дрезденской вилле нашей службы, откуда не только открывалась волшебная панорама на долину Эльбы, но и было достаточно далеко до Восточного Берлина.
Клаус Курон держал себя непринужденно, без важничанья и наигранного простодушия. Разговор получился свободный и неофициальный. Так же, как и в Вене, он объяснил свой поступок и свои денежные запросы социальной ситуацией. В конечном счете, сказал он, качество жизни определяется только деньгами, а свое служебное положение в Ведомстве по охране конституции он воспринимал не только как несправедливое, но и унизительное. Над своими непосредственными начальниками, которые, по его мнению, занимают посты исключительно по протекции Христианско-социального союза, он ощущал большое превосходство. У Тидге, руководителя его группы, он, правда, признавал такие достоинства, как законченное юридическое образование и профессионализм, но, учитывая его образ жизни, давно не считал его пригодным для контрразведывательной работы.
В течение всей беседы я ни разу не почувствовал в нем корыстного или беззастенчивого человека. Большой риск, на который он шел, был ему совершенно понятен. Свое решение он давно и основательно обдумал и действовал в высшей степени последовательно. В сущности, он следовал устоям своего общества: действовал, опираясь на свои возможности, на свое профессиональное умение, продавая его тому, кто больше платил.
Я до сих пор тешу себя мыслью, что дорогу в нашу разведку Курон не в последнюю очередь избрал и потому, что он как настоящий профи видел и признавал высокий профессионализм нашей службы. Для встречи со мной он с помощью одного из своих ничего не подозревавших сыновей запрограммировал карманный компьютер так, что он мог быстро и относительно просто закодировать информацию. Позже мы только несколько усовершенствовали эту технологию, чтобы информация могла проходить по телефону по так называемой горячей линии с ускоренной передачей. Важным условием, которое он нам поставил, было то, чтобы по отношению к агентам и двойным агентам, на которых он нам укажет, мы не использовали штрафных санкций, иначе Ведомство по охране конституции сможет быстро напасть на его след. Так как и на самом деле он был не заурядным агентом, а в некотором роде звездой, он получил взамен ранее выбранного ему псевдонима Бергер более подходящий — Штерн (Звезда).
При следующем посещении ГДР Куроном я познакомился с его женой, которая, в отличие от сыновей, была посвящена в его планы. Я быстро понял, что она хотела убедиться собственными глазами в том, что ее муж оказался в лучших руках, нежели в кёльнском ведомстве, и прежде всего в том, оценили ли его у нас по достоинству или с ним будут обходиться, как с любым мелким агентом. С облегчении я увидел, как недоверчивое поначалу выражение сменилось удовлетворением, когда она поняла, что мы общаемся между собой дружески.
