Высокий, светловолосый парень в очках… Она мотнула головой, чтобы стряхнуть наваждение воспаленного сознания. Но наваждение приблизилось, ведя за руку пышногрудую брюнетку в ярко-алом коротком платье с глубоким декольте.

– Саша, – прошептали ее губы, машинально давая имя этому миражу.

И он тут же обернулся на ее шепот. Выронил руку своей спутницы и подошел к Ане. Молча присел перед ней на корточки…

– Это ты?

– Здравствуй, Герасимов…

Ее голос прозвучал так же глухо, как обычно.

– Гера? – позвала девушка в красном.

– Пойди – мороженое съешь! – отмахнулся он безразлично, и в тот же миг его спутница исчезла.

А он остался, словно и не исчезал на семь лет.

– Ты здесь отдыхаешь? – улыбается Аня, пытаясь казаться веселой.

– Отдыхаю…

– С женой?

– Нет, с проституткой. А ты здесь живешь?

– Нет, проездом. Через неделю уезжаю.

– Далеко?

– На Восток.

– Ты довольна?

– Чем?

– Тем, как ты живешь?

Снова она улыбается. И от улыбки на глазах выступают серые слезы. И хмурый день под крытым небом Татилии не светлеет…

– Я в «Хилтон-Истанбул» остановился, – говорит Сашка. – Вид на Босфор, очень красиво. Пойдем? – предлагает внезапно.

– К тебе?

– Я соскучился по тебе.

Аня отмечает про себя, что Сашка стал проще. А может, жизнь его настолько  сложна, что у него не остается сил на пышные фразы, которые он так любил раньше.

– Я бы пошла, – говорит Аня. – Но не могу. Я только что от турка сбежала. И я венерически больна. Запустила болезнь, чуть не подохла здесь, в этой Турции. 

При этом ее беззащитное лицо остается таким же беззащитным, только в глазах прибавляется беспомощной злости, словно она готова убить саму себя в этот же момент. Но и на это Сашка реагирует спокойно.

– Не СПИД?

– Нет.

– Ну, и слава Богу. Такое случается. Это ничего. Я бы все равно тебя пригласил, но тебе неприятно будет. Хочешь – просто пойдем ко мне, поговорим?

– Не хочу говорить.

Он кивает. Наконец, поднимается с корточек и садится рядом, обнимая ее за плечи и чувствуя холод ее полуживого тела.

– Не делай больше глупостей, Аня. Если ты сейчас согласишься, мы будем вместе. Это наш шанс. Все плохое кончится…

– У тебя тоже есть… плохое?

Аня сомневается. Герасимов производит впечатление обеспеченного человека, вполне довольного своей жизнью.

– Я уже решила для себя все. Если выживу – уеду. Я уже все зацепки нашла. Заработаю приличные деньги. Или погибну нафиг – все равно лучше будет, чем теперь.

– Тебе нужны деньги? – Сашка достает из кармана тугую пачку. – Возьми…

– Нет, я сама заработаю.

– Возьми. А потом сама заработаешь, ок?

Она, еще не веря в то, что пачка настоящая, торопливо прячет ее в сумочку и защелкивает на замок. И Сашка понимает вдруг, как она бедна, как больна и несчастна. Намного несчастнее, чем он сам.

– Жаль, что так у нас все… не складывается.

– И мне жаль. Но у меня теперь одна дорога. Другой не будет.

Он поднимается. Нестерпимо больно вдруг становится говорить с ней, слышать этот глухой, немелодичный, ломающийся, как у подростка, голос. Бог дал ей такую красивую оболочку, но что там внутри? Что заставляет ее голос дрожать и ломаться?

Он всматривается в нее пристально, прежде чем оставить одну на скамье в парке развлечений, одну – в чужой Турции, одну – во всем мире.

– Бабушка знает, где ты?

– Я ей письма пишу. Хорошие письма. За бабушку не волнуйся…

Дух противоречия – вот, что рвет на части ее слова. Вот, что заставляет колотиться ее сердце в таком бешено-хаотичном ритме. Но чему она противоречит? Кому? С кем спорит? С самой собой?

– Ты не любишь меня? – спрашивает вдруг он.

– Люблю. Я очень тебя люблю, Саша. И я никого так не любила, как тебя.

– Что же тогда? Как ты рассуждаешь? Почему ты здесь?! Что тебя ждет здесь? Что толкает тебя на все это? Я обеспечен, у меня есть средства, мы могла бы быть счастливы…

Она качает головой.

– Значит, не любишь, – делает вывод Сашка и отступает. – Бог с тобой! Но почему же не сказать это прямо?

Он отворачивается, и в тот же миг от толпы отделяется Марианна и идет ему навстречу. Сашка привлекает ее к себе, обнимая за талию.

– Прощай, Аня!

– Прощай, Герасимов.., – откликается она едва слышно.

Наконец, наваждение исчезает. Сашка и его спутница тают среди туристов.

А Аня остается одна. Но совсем ненадолго. К ней подсаживается какой-то «руссо туристо» и предлагает, как обычно, составить ему компанию. Она поднимается и уходит.

Спешит покинуть Татилию. Объясняет самой себе, что Герасимов, внезапно материализовавшийся из ее воспоминаний, не может быть настоящим, как не может быть настоящей эта девушка с ярко-красными губами и черными волосами и не может быть настоящей эта тугая пачка денег в ее сумке. Но, разменяв в киоске одну сотенную купюру из сотни прочих, Аня убеждается, что деньги вполне реальны. Можно купить еды, чтобы лекарствам не было так одиноко в желудке.

Запасшись продуктами, она жует в своем полуподвале, как голодное животное, забившееся в нору со своей добычей. Жует и урчит, боясь, чтобы у него не отняли ни кусочка. Обгладывает куриные кости и, может, впервые за всю жизнь чувствует себя по-настоящему счастливой.

Девочка-ангел, девочка-волчица. Монстр, скрывшийся от людей в сыром подвале. Жует, давится, смеется и продолжает плакать.

Потом ложится, укрывшись с головой одеялом. И лежит неподвижно. Неподвижно и очень долго.

Наконец, приходит облегчение. Тело кажется невесомым, но вполне способно передвигаться без головокружения и боли.

В тот же день Аня отправляется на одну из американских военных баз. Ее ждет дальняя-дальняя дорога…

 8.  ДЖИП

Вернувшись, Сашка поспешил зарыться в дела. Гром принимал у себя депутатов какой-то новой партии и позвал его на вечеринку. Но и в клубе речь шла о политике – о том, на кого ставить на выборах, если ставить не на кого.

Сашка ушел раньше. Гром только на прощанье дернул:

– Как Турция? Ну, потом расскажешь…

А ему – не вспоминать бы о Турции. И о том, что он там увидел. Останки своей любви – убитые, но живые – до боли.

Выехал на ночное шоссе и остановился. И здесь, и над Турцией висят одни и те же звезды, одно и то же небо. Сейчас они видят ее. Эти звезды видят ее… Сашка выходит из машины и заглядывает им в глаза.

Потом возвращается и снова садится за руль. И вдруг небо падает. Что-то толкает со страшной силой… Он врезается грудью в руль, и только потом соображает съехать с сидения, чтобы укрыться от пуль. Выхватывает ствол… Снова догнали. Конкуренты, враги, менты, свои, чужие – без разницы. Сашка, сцепив зубы, ждет нападения.

Но стрельбы не последовало. Снаружи послышались только маты. Сашка вышел и увидел огромный джип-танк, стукнувший его «бэху» и сдавший назад. Рядом с открытой дверцей стояла девчонка лет девятнадцати – тонкая, невысокая, в черных очках, задвинутых в волосы. Не исключено, что только теперь сняла их. Иначе как можно было не заметить на трассе его машину?!

Мелькнула мысль о киллере, но Сашка все равно шагнул навстречу.

– Меня ищешь?

– А ты живой?

Она оглядела его недоверчиво и тут же перешла в нападение:

– Какого ты хрена остановился в темноте, козел?! Я чуть не убилась из-за тебя!

– И папкин джип помяла.., – Сашка оглядел покореженный бампер.

– Это не папкин джип. Это мой.

Она хлопнула тонкой ручкой по дверце железного зверя.

– А у папки?

– А у папки «лексус».

Сашка пожал плечами.

– А ты золотая девочка…

– Меня Лека зовут.

Она в знак примирения протянула Сашке свою изящную ладошку. Полные, темные губы заулыбались.

Не любит он таких имен: Лека, Лика, Ника. Коробит его это. Девчонки, которым все позволено их крутыми папашами. Сейчас она запросто могла убить его на этой дороге, могла переехать в темноте незадачливого пешехода, могла влететь во что угодно.