Сиртаки, как и ожидалось всеми, включая юнь, первыми начали искать спасения в бегстве. По большому счету никто не препятствовал им в этом, позволяя смуглым матросам и капитанам вносить дополнительную панику и неразбериху в происходящее. Третья колонна имперского флота, направление атаки которой пришлось именно на скопление каперов, понесла наиболее незначительные потери. Это позволило ее хайтинам быстро перестроиться, чтобы прийти на помощь второй, наиболее многочисленной, группе, которую тайпэн Шень лично вел в бой, и которая теперь оказалась в самом тяжелом положении, вынужденная ожесточенно сражаться с лучшими силами царских эскадр. Между тем, полтора десяток куай–сё, появившихся из портовой гавани чуть позже остальной эскадры, двинулись вдоль берега с явным намерением атаковать баркасы, использовавшиеся флотом юнь как средства обеспечения и сообщения с главной полевой ставкой. Защищать береговой лагерь, где было собрано больше половины флотских запасов, могли сейчас лишь немногочисленная охрана и слуги. Это также могли бы делать солдаты–юнь из основных наземных сил, но у них на данный момент были куда более важные дела.
Занятия и тренировки городской стражи заметно отличались от тех, что проводились в регулярной армии, да и задачи, которые ставились перед хранителями спокойствия многолюдных кварталов, серьезно расходились с тем, что требовалось от солдат самой лучшей армии в известной части мира. И все же стражники могли и умели действовать как военизированные отряды, когда ситуация требовала от них чего–то большего, чем ловля карманников и поддержание общественного порядка во время многолюдных гуляний. Порою только эти люди и были способны защитить простых обывателей, как это в свое время случилось в Ланьчжоу, и пускай доблесть и ревностное следование долгу редко ассоциировались у жителей имперских провинций с городскими стражниками, свою работу они делали всегда, по мере способностей и умений.
Штурм земляного форта силами трех тысяч воинов под командованием тайпэна Ханя был определен как тактическая цель для стражи потому, что, несмотря на возможные трудности, для них это было вполне выполнимой задачей, а с другой стороны простые ополченцы с такой работой могли и не справиться. Присутствие императорского посланника должно было вдохнуть в солдат дополнительные силы, да и невероятные возможности демонов из свиты Ли совет обороны Таури оценивал очень высоко. Вероятно, даже чересчур высоко.
Впрочем, в тот момент, когда его усиленный самострел стал добивать до позиций юнь, всякие посторонние мысли разом покинули Борынчи, и обратного пути назад уже не было. Вместе с бойцами из своего десятка, стражник–хшмин двигался в четвертом ряду восьмого отряда, оказавшись практически в центре ударного построения.
За сотню шагов до редутов, сложенных из земли и бревен, им пришлось остановиться, пока первые группы имперских воинов ринулись на штурм. Задачей стрелков оставалось поддерживать наступление плотным огнем, а в нужный момент прийти на помощь товарищам в рукопашном бою. События на невысоких стенах развивались стремительно, и если на флангах юнь сопротивлялись упорно, заставив стражу Таури увязнуть на покатых насыпях, то в центре стремительный прорыв, возглавляемый кумицо, закончился тем, что оборону врага удалось прорвать сразу в нескольких местах.
Сигнальщики взметнули вверх желтые полотнища с черными лентами, и стрелки, споро убрав свои самострелы в заплечные футляры из кожи и дерева, быстро обнажили широкие палаши и короткие цзун–хэ. Кто–то прихватил с собой округлые топоры или кривые абордажные сабли, но большинство бойцов остановили свой выбор на привычном оружии, к которому за годы службы уже успели привыкнуть руки. Еще несколько бамбуковых жердей поднялись между замерших рядов, и стражники дружно бросились вперед, переходя с шага на бег.
Борынчи тоже несся в атаку вместе со всеми, но в отличие от остальных он не кричал что–то вдохновляющее и не прятал за спину своего любимого оружия. Десятник хорошо понимал, что в схватке лицом к лицу от него будет не больше проку, чем от любого из его подчиненных. Драки в закусочных или пьяные потасовки на улицах были не лучшей практикой для блестящего овладения искусствами ближней схватки, да и раньше Борынчи как–то никогда не стремился проявить себя на этом поприще, предпочитая всем известным видам ножей тот, что подавался к столу вместе с мясом и птицей. Зато у беглого ётёкабу был наметанный глаз и твердая рука, которые вполне могли сослужить ему верную службу, даже здесь и сейчас.
Когда его товарищи начали карабкаться вверх по насыпи, на гребне которой все еще продолжался бой, Борынчи немного отстал от своего десятка и скатился по краю склона в относительно безопасное укрытие небольшой канавы у основания редута. Опустившись прямо в грязь на одно колено, хшмин чуть сдвинул на затылок шлем–цунари, смахнул пот, скопившийся над бровями, и вскинул к плечу свой обожаемый самострел. Резной приклад дальнобойного оружия удобно прильнул к толстой накладке из хлопковой ткани, которую Борынчи собственноручно смастерил поверх правого наплечника на своем кожаном доспехе еще на второй день после вступления в ряды городской стражи. А вот костяная «рогатка» из птичьей кости, закрепленная на торце зарядного короба таким образом, чтобы болт из наводящего желоба непременно бы проходил между ее тонких «ребер», уже не была собственным изобретением десятника. Такие приспособления хшминские охотники использовали на своих луках еще не одно столетие до того, как в землях, граничивших с их лесами, появились первые разведчик и колонисты стремительно растущей Империи. Да и сама имперская армия заимствовала эту «находку», используя при обучении совсем юных новобранцев специальные луки с железными кольцами, заставлявшими стрелы лететь на первых порах, хотя бы, в нужном направлении.
Выбор первой цели был быстрым. Поймав мгновение между двумя ударами сердца, Борынчи плавно на выдохе потянул спусковой крючок. Короткий толстый болт с каленым четырехгранным наконечником послушно перечеркнул прозрачный воздух, а на его место из зарядного короба, повинуясь повороту боковой рукояти, тут же выскочил новый. Знаменосец юнь, вскарабкавшийся на уцелевшую рогатку и возвышавшийся над рядами своих бойцов, хрипло булькнул и повалился головой вперед, покатившись вниз по насыпному склону и выронив многохвостый штандарт под ноги императорским солдатам. Правый уголок губ на лице Борынчи медленно вытянулся вверх с явным удовлетворением. За несколько следующих коротких мгновений, пока раскосые глаза стражника искали новую жертву, бой продолжался без ощутимых изменений. В окружающем лязге и грохоте вновь неслышно щелкнула спусковая скоба, и вражеский сотник, больше всех крутившийся, кричавший и размахивавший руками за спинами первого ряда южных захватчиков, осел на землю изломанной куклой, нелепо пытаясь зажать грубой латной перчаткой кровавый фонтан, бьющий из пробитого горла тонкими ручейками между колец бармицы.
До того момента, когда стража Таури окончательно сломила сопротивление растерянных царских солдат, опрокинув их отряды по всей линии полевых укреплений, Борынчи успел подстрелить еще семерых. Ими стали четыре офицера, два сигнальщика и могучий воин–великан, стоявший на пути у противника подобно скале и долгое время казавшийся просто неуязвимым для вражеских клинков. Ровно до той секунды, когда стрела самострела угодила ему в левый глаз, повалив гиганта на землю.
Имперцы ворвались на внутренние площадки форта туда, где располагались склады и места для отдыха. Остатки юнь, потерявшие на насыпях и валах не меньше шести сотен убитыми и еще столько же ранеными, хаотично отступали по траншеям на север и к центру, а также в сторону морского берега, спасаясь от преследователей на песчаных отмелях и каменистых пляжах. Преследовать бегущих воинов у стражников не было никакого желания, и только редкие стрелы летели вслед пехотинцам мертвого генерала Окцу, больше для острастки, чем из реального желания достать кого–либо еще.
