Длинная вереница мулов, двигавшихся неспешным шагом, и их погонщики с безучастными лицами проходили через торговые ворота прямиком на рыночную площадь Аолянь, еще полстолетия назад носившего имя Джанханагир. О былом сиртакском владычестве здесь еще напоминали округлые каменные башни, вздымавшиеся над обновленным городским пейзажем, и пустующие постаменты на перекрестках дорог. Без стороннего ухода старые постройки быстро покрылись сетью трещин, а ползучие лианы и голуби, облюбовавшие пустующие этажи, быстро довершили разрушительную работу времени. Впрочем, мужчины с характерной смуглой кожей и черными бородами, в закрученных тюрбанах и свободных одеяниях по–прежнему попадались на этих улицах довольно часто, и причиной тому, прежде всего, был здешний базар.

Узкая полоса земли вдоль извилистого русла зеленого Шаанга была одним из немногих мест, где непроходимые джунгли Умбея расступались на достаточную ширину, чтобы город, возведенный здесь, не приходилось бы каждый год отвоевывать заново у буйной растительности. Именно здесь, подобно Аоляню, и располагалось больше десяти пограничных поселений, чье существование обретало смысл лишь в краткие промежутки перемирий, случавшиеся между магараджами северных владений и царскими генералами Юнь. За считанные месяцы торговый оборот каждого городка превышал годовой доход иных зажиточных регионов, и как мотыльки на пламя свечи слетались сюда со всех сторон купцы всех рас и народов, хитрые менялы, иные искатели легкой наживы и те, кто просто надеялся на Судьбу. Любому было понятно, что новая череда войн, как это бывало и раньше, сметет благоденствие этого края, но слишком уж велика была выгода. И хотя мало кто мог похвастать, что сумел пережить больше двух пограничных конфликтов, не покидая устья болотистой реки, но торговый обмен на мелководных переправах порою шел даже в разгар самых жестоких противостояний сиртаков и юнь.

Древесное масло было одной из множества редких вещей, пользовавшихся неизменным спросом к северу от Шаанга. И именно оно, судя по всему, было в больших толстобоких горшках, которые висели в веревочных корзинах по бокам у мулов, входивших в город. Круглые крышки были запечатаны желтоватым воском, а погонщики внимательно следили за тем, чтобы ни одно из животных не решило сократить путь, размолотив свою поклажу о ближайший каменный угол. Двигаясь мимо опустевших деревянных рядов, в которых раньше обычно крутились шустрые приказчики имперских торговых домов, караван вытянулся вдоль крепостной стены, направляясь в сторону базарных складов и резиденции рыночного начальства.

У ворот остались лишь хозяин каравана и два десятка его охранников. Командир караула с удовлетворением принял от торговца маленькое подношение, полученное за быстрый пропуск в обход общей очереди, и ответная улыбка караванщика была столь же искренней. Рассматривая золотую монету, выуженную из холщового кошеля, офицер стражи, чья смуглая кожа выдавала примесь сиртакской крови, удивленно нахмурился.

— Откуда это такие?

Безупречно гладкий кругляш не имел на своей поверхности никаких знаков, но по весу и форме походил на «неразменный» дихрам.

— Я не задаю таких вопросов своим покупателям, — пожал плечами рослый торговец в сером дорожном одеянии.

— Разумно, — согласился стражник, пряча звенящий кошель в один из накладных карманов на дубленом поясе. — Сколько там получилось?

Базарный писарь, стоявший неподалеку, пошевелил губами, заканчивая свои подсчеты, и сделал несколько грубых пометок на прямоугольной «табличке», которую держал в руках. Свинцовое стило оставило на растянутой тонкой коже характерный след.

— Получается… порядка… около семидесяти мулов и два десятка лошадей.

— Обычная пошлина за средний караван, — сделал вывод начальник караула.

— Разумеется, — кивнул торговец и полез обратно за пазуху туда, откуда недавно уже извлек один мешочек с монетами.

В этот момент охрана купца набросилась на немногочисленных солдат, выхватывая длинные кривые ножи. Ранджан ударил офицера стражи снизу в живот чуть выше железной пряжки на поясе, легко пробив каленым клинком грубый панцирь из кожаных полос, представлявший единственную защиту нечистокровного юнь. Оттолкнув умирающего в сторону, раджа зашагал к воротам, открывая первый элемент катха, походя полоснув лезвием по горлу писца, все еще стоявшего на прежнем месте и удивленно таращащегося на происходящее.

Бой за старые деревянные ворота был недолгим. Срывая крышки и разбивая глиняные стенки, солдаты Отрекшегося выбирались из пузатых горшков наружу, яростно набрасываясь на защитников Аолянь и всех, кому не посчастливилось оказаться поблизости. По дороге, поднимая облако пыли, к городу стремительно приближались передовые отряды первой тысячи под командованием Нагпура.

Местная стража, едва насчитывавшая четыре неполных сотни, и личная свита царского наместника были не в состоянии оказать достойное сопротивление опытным убийцам Ранджана, и уже к вечеру последние очаги сопротивления были подавлены. Грабежи и пожары прокатились по Аоляню жестоким штормом, завершившись пьяным весельем в уцелевших домах и постройках.

Командиры отрядов до поздней ночи продолжали подвозить к подворью наместника добытые ими трофеи, сваливая в общую кучу долю раджи и его приближенных. Сам Ранджан вышел на улицу и разлегся под большим навесом, едва окончательно насытился плотскими утехами с дочерьми убитого градоправителя. В окружении верных солдат, никто из которых так до сих пор за этот вечер и не притронулся к выпивке или опиуму, Отринувший с мрачным наслаждением наблюдал за тем, как росла перед ним гора из золота, серебра и самых редких вещей.

Нагпур, сидя на корточках рядом с хозяином, по очереди брал в руки мечи и кинжалы, чье качество и стоимость, по мнению сотников, делали их достойным подношением радже–безбожнику. Первый воин Ранджана выбирал подарок не кому–нибудь, а себе, ведь его покровитель никогда не забывал вознаградить Нагпура за собачью преданность, и обрести подобную милость мечтал, наверное, каждый воин в маленькой армии Хулителя.

— Джанханагир пал, на очереди Дзеригихар и Отому, — оглянувшись на повелителя, Нагпур усмехнулся. — Захватить их будет так же легко.

— Их захватывают всегда, — небрежно кивнул Ранджан. — В каждую войну их разоряют подчистую, после чего бросают, как выеденный плод. Их богатства приходят и уходят вместе с кошельками торговцев и поклажей телег. Нам нужно лишь успеть собрать весь урожай в долине Шаанга.

— Ты разрешил своим людям грабить не только всех юнь и иных чужеземцев, но и купцов–сиртаков, невзирая на их статус и земли, из которых они явились, — глаза тысячника прищурились, пристально ловя каждую деталь на лице у раджи. — Кое–кто не слишком одобряет такие действия. Слишком много врагов, слишком много проблем…

— Кое–кто? — рассмеялся Отрекшийся. — Назови имена, и я вырву им языки!

Взгляд Нагпура потяжелел, а его разноцветная улыбка угасла уже окончательно.

— Успокойся, — все также безмятежно продолжил Ранджан. — Я знаю, что если бы имена и были бы, то ты бы назвал их мне. А что касается твоих собственных сомнений, то, пожалуй, мой первый воин — один из немногих, кому я сам захочу давать объяснения.

Из алых складок адхивасы в руках у раджи появился его любимый ритуальный нож.

— Я не просто разрешил грабить всех и каждого, невзирая на имена и происхождение. Я приказал это делать, и никто не смеет ослушаться моего приказа. Но если бы я не отдал его, то чтобы случилось тогда? Меня бы прозвали милосердным и справедливым? Навряд ли. А вот зато «кое–кто» сразу бы стал говорить, что раз я велел не трогать караванщиков–сиртаков, то значит, боюсь гнева Шикавы, — лицо Ранджана приняло сурово выражение. — Но я не боюсь, ни ее, ни кого–либо другого из этих пародий на небожителей. После той ночи в храме Сорока Покровителей, когда девственная кровь так часто и бессмысленно проливалась потоками во славу многоруких, я перестал их бояться.