Но вот я здорова. Княгиня уже в России, она присылает письмо, в котором предлагает на выбор либо тотчас вернуться, либо пробыть под опекой до следующей весны. «Зима у нас прежестокая, — писала она, — у тебя есть резон укрепить свое здоровье в мягком климате, для чего вместе с отцом Евгением ты могла бы совершить поездку в один из южных краев, а я знаю, что отец Евгений такой вояж собирается совершить».
Я без колебаний приняла это предложение. Мне хотелось, но и страшно было возвращаться в Россию, откуда еще маленькой девочкой я уехала много лет назад. Что ждет меня там? Замужество, о котором, без сомнения, будет печься княгиня, жизнь в глухом имении или, напротив, в шумном Петербурге. И то и другое меня страшило, ибо все воспитание, которое я получила за эти годы, звало к более высокому предназначению. Я же знала, что такого предназначения у российской женщины нет, и тяжкая судьба княгини Екатерины Романовны не опроверженье, а подтверждение этого. Ведь мы знаем ныне, что, ввергнутая в государственные заботы, она потеряла личное счастье, разойдясь со всею родней, в том числе и любимым сыном, который не оправдал ее высоких надежд.
Итак, осенью 1782 года мы с отцом Евгением отправились в теплые края. Но этому предшествовал важный разговор.
«Дитя мое, — начал он, — часто во время бреда ты лепетала несвязные речи, из которых я понял, что тебя беспокоит тайна твоего рождения. Великий грех лишать человека знания своего древа. Конечно, не я тот садовник, который это древо может возродить перед тобой, но кое-какие ветви его мне, по случаю, известны. Было бы немилосердно с моей стороны скрывать то, что знаю. С другой стороны, знаний моих недостаточно, чтобы точно очертить искомое нами древо.
Однако послушай меня. Я не раз бывал в России то для участия в богословских диспутах, то для изучения древних бумаг, то для сбора пожертвований. В тот приезд я присутствовал при важных событиях. Сначала меня принимал государь Петр Федорович, человек распущенный, но добрый, а спустя совсем небольшое время в тех же покоях со мной говорила его супруга, но теперь уж царствующая императрица Екатерина.
С княгиней Екатериной Романовной у меня установились самые благодатные отношения. Жива, любопытна, учена, добродетельна, вот достойный пример не только женщинам, но и мужчинам. Дни для княгини были горячие. Государыня, восхожденью которой княгиня всячески содействовала, вдруг отдалила ее, приблизив Григория Орлова.
Я человек случайный, приезжий. Чуть ли не мне единственно могла доверять молодая княгиня заботы свои и волненья. Одна из таких забот была связана с судьбою ее сестры Елизаветы Воронцовой, состоявшей в близких отношениях с покойным государем Петром Федоровичем. Однажды в отчаянье, чуть не плача, она сделала мне признанье:
„Отец мой, не знаю, у кого просить совета и помощи. Все дело в том, что сестрица моя готова иметь ребенка от покойного государя. Вы понимаете, как это страшно. Лиза в растерянности, я в не меньшей. Что делать? Отказаться от родов, убить живую душу — это ведь грех, но и произвести на свет ее для страданий и очевидной погибели может быть грех не меньший. Как поступить?“
Я задумался и ответил:
„Нельзя ли совершить это втайне? Ребенка передать на воспитанье, не открывая истинного происхождения. Таким образом, не будет ни первого, ни второго греха. Во всяком случае, я готов содействовать исполнению этого плана“.
Княгиня согласилась, что ответ хорош, и обещала подумать. Шли дни, разговор не возобновлялся, и я со спутниками готовился к отъезду. В час прощанья княгиня попросила меня уединиться с ней. Держалась она отчужденно и высказалась твердо:
„Отец мой, я прошу вас забыть тот опрометчивый разговор. Сестра моя несносный человек. Оказалось, что она просто ошиблась, врачи не нашли у нее никаких признаков беременности, хотя она уверяла меня, что роды неизбежны. Прошу простить мою глупость, просто я поддалась отчаянью и безмерно вам благодарна, что вы тогда поддержали меня. Надеюсь, вы понимаете, какими последствиями могла обернуться эта история, будь она в самом деле правдива“.
Я откланялся и обещал ни одним словом не обмолвиться посторонним об этом разговоре. Как видишь, дитя мое, обещания этого я не сдержал, за что буду молить прощения у господа бога, равно как и просить благословенья твоей судьбе».
Высказав все это, отец Булгарис задумался.
«Вы связываете эту историю с тайной моего рождения?» — спросила я, дрожа от волнения.
«Дитя мое, не столько я, сколько один предмет», — ответил он и подошел к столу. На нем в черном футляре лежала скрипка, на которой я много играла все эти годы.
Он раскрыл футляр, вынул скрипку и поднес ее к окну.
«Замечательная скрипка, — сказал он, — работа Андреа Террачини. Но самое замечательное в ней то, что это скрипка покойного государя Петра Федоровича».
Я замерла не дыша, боясь пропустить слово.
«Я хорошо запомнил ее, — продолжал отец Булгарис. — В день приема у государя Петра Федоровича ему вдруг захотелось поиграть на скрипке. Он не церемонился, приказал принести скрипку и добрые полчаса исполнял композиции, в том числе и свои. Затем он пустил скрипку по рукам, заставляя восторгаться ей и вызывая на соревнование любого, кто может сыграть лучше. Я держал эту скрипку в руках, я рассматривал ее. Вот даже царапина сохранилась на деке. Потом эту скрипку я видел в доме княгини Екатерины Романовны, она намеревалась запрятать ее, а потом махнула рукой и велела запереть в шкаф.
Итак, это скрипка покойного императора, дитя мое, и скрипка эта с тобой».
Я молчала.
«Возможно, это случайность и цепь совпадений, — продолжал он, — но в твоем лице я узнаю черты государя».
«Так, значит, я его дочь?!» — воскликнула я в смятении.
«Будем осторожны, дитя мое, — ответил он. — Не стал бы посвящать тебя в это знанье, но, увы, не один я уже им обладаю. Ходят упорные слухи, что государь оставил после себя дочь. Ты это или другая, но тебе надобно знать обстоятельства, которые сопутствуют твоей жизни. Обольщаться не стоит, но и недооценивать положенья нельзя. Я, например, на днях получил такое письмо».
Он нацепил очки и достал из конверта бумагу.
«Уважаемый богослов, — прочитал он, — надобно вам знать, что та, которую вы укрываете в своем доме, особа не простая и для вас опасная. По ее рожденьи она была спрятана в лесном монастыре, охраняемом целым батальоном солдат. Тем не менее нашлись силы, которые сумели ее отбить и после кровопролитного сраженья запрятать в иное место. Ее путешествие в свите небезызвестной и опасной женщины имело целью внушить в разных странах важность ее происхожденья и надежды, связанные с ее предстоящим появленьем в одном государстве. Предупреждаем, что ваша простота и наивность могут привести к непредсказуемым последствиям, а посему советуем вам распроститься как можно скорее с вышеупомянутой особой.
Ваш слуга».
Это письмо встревожило и напугало меня, но отец Евгений заверил, что не собирается лишать меня своей опеки, как бы ни обстояло дело. Мне же пришлось рассказать ему то, что я выведала в Кукушкином доме, после чего он впал в еще большую задумчивость.
Наконец мы покинули Лейпциг и в сентябре 1782 года оказались в Вене. Тут, к своему удовольствию, я встретилась с леди Кенти, которая, как и обещала, путешествовала по Европе. Леди Кенти обладала большими связями и настаивала, чтобы я появлялась в домах у знакомых сановников. Мне это порядочно наскучило, и скоро я отказалась сопровождать леди Кенти в ее бесконечных визитах, тем более что отец Булгарис списался со своим старым знакомым митрополитом Арсением и назначил день отъезда в провинцию, которая называлась Венецианской Албанией.
Прощаясь, леди Кенти погрозила мне пальцем.
«Милая Нэтти, я все о вас знаю. Сколько бы ни скрывали свое прошлое, оно рано или поздно станет явным, и напрасно вы таитесь от лучших друзей. Поверьте, придут времена, когда вам понадобится их помощь».
