— Право, не знаю. Мы ведь очень давно потеряли всякую связь с ним. Что там еще о нем пишут? Как они считают, кто это мог сделать? Есть какие-нибудь предположения?
— Ну, они пишут об этом таинственно. — Миссис Арнолл снова уткнулась в газету... — Пишут о «сенсационном развитии событий», не исключают, что в деле замешана женщина, но пока не все еще ясно, и расследование продолжается. Пишут, что все это случилось позапрошлой ночью, что в квартире горел свет. О, знаешь, дорогая... — Мать снова опустила газету на постель. — По-моему, это было очень опрометчиво со стороны убийцы. Выглядит так, будто он или она, а я почти уверена, что это была она, просто испугалась и убежала.
— Оставив свет включенным? — Хилма ясно представила себе это освещенное окно.
— Да, именно. Это и привлекло внимание. Подумать только! Свет горел и день, и ночь! — Видимо, это особенно потрясло бедную миссис Арнолл, которая из-за экономии строго следила за включением и выключением света. — Посмотри, здесь его фотография. Я прекрасно его помню, хотя эти фотографии в газетах всегда слепые, но все-таки узнать можно.
С величайшей неохотой Хилма посмотрела на фотографию, которую совала ей мать. Несомненно, это был он. Она ненавидела его. Эти две последние встречи с интервалом в пять лет были такими унизительными. Он сказал, что не оставит ее в покое, что будет шантажировать ее и расстроит помолвку. Какое счастье, что все кончилось!
— Что ж, дорогая, это только лишний раз доказывает, что «никогда нельзя все предугадать».
Это было одно из любимых изречений миссис Арнолл. Этой сакраментальной фразой она как бы подытоживала любой разговор. Чтение криминальных событий настолько благотворно повлияло на «приступ головной боли», что она решила встать с постели.
Хилма оставила ее и пошла одеваться. Одеваясь, она снова и снова мысленно возвращалась к событиям той страшной ночи. Но при ясном свете дня все виделось иначе.
«Интересно, как же все-таки его зовут? — Хилма замерла со щеткой в руках. — Странно, почему вдруг меня это так заинтересовало. Единственное имя, которое должно занимать мои мысли, — Роджер, а мне лезет в голову Бог знает что...»
Когда кто-то врывается в твою жизнь, да еще столь необычным образом, возбуждает такое сильное влечение к себе, а потом уходит из нее, не назвав даже своего имени, отчего все это становится еще более таинственным, загадочным... Какое имя можно ему дать?
Она слегка улыбнулась своей романтичности.
В ту ночь она назвала его единственным и, как ей показалось, вполне подходящим для него именем — Незнакомец. В этом имени была некоторая театральность, но он и был слегка театрален, с тихим, почти таинственным голосом, темными глазами, с порывистой лаской, которая могла означать или все... или ничего. «Господи, какой же романтичной, оказывается, я могу быть», — горестно вздохнула Хилма.
Конечно, в реальной жизни все иначе. Той ночью они много рассуждали об этом. Он сказал тогда, что они похожи и потому хорошо понимают мотивы поступков друг друга. И это действительно так. Она понимала, что он должен жениться на богатой, а он, что она должна выйти замуж за более чем обеспеченного и преуспевающего Роджера. И оба они решили, что встречаться им неразумно.
«Но никто из нас не сказал, почему неразумно», — подумала Хилма. И снова она вспомнила ту темную комнату и его руки, нежно ласкающие ее...
В последующие дни упоминания об «убийстве в квартире» свелись к коротеньким заметкам, да и то не в центральных газетах. В одной из заметок высказывалось предположение, что «убитый занимался кое-какими недостойными делами».
— Я считаю, что это просто гадкие сплетни, — уверенно заявила миссис Арнолл. — Полагаю, что они имеют в виду наркотики или шантаж, словом, что-то в этом роде. Но я не представляю себе, что тот, с кем мы познакомились в Торкее, мог оказаться таким.
Хилма с иронией подумала, что такое мнение матери об этом мерзком типе сложилось под впечатлением чарующей красоты курортного пейзажа Торкея...
По четвергам миссис Арнолл устраивала, как она сама их называла, «крохотулечные званые обеды». Конечно, они ничего общего не имели с теми изысканными обедами, которые бывали в прошлые дни ее счастливой жизни. Теперь это были просто вечера, в основном для жениха Хилмы, чтобы доставить ему удовольствие от общения в семейном кругу.
Кроме самого Роджера, на обеде, как правило, бывало еще двое гостей: хорошенькая и общительная двоюродная сестра Хилмы Барбара и ее муж Джим. Считалось, что Барбара очень хорошо устроилась, выйдя за него замуж. Джим Кертис был «кем-то в оловянной промышленности». Его деятельность в «олове» приносила достаточный доход, чтобы содержать вполне современную квартиру в городе, маленький «паккард» и оплачивать многочисленные наряды своей жены.
Он был добродушным и совершенно не высокомерным молодым человеком. Все представления о развлечениях сводились у него к тому, что много народу должно собраться вместе, чтобы от души повеселиться. Хилме даже казалось, что для него не так важно повеселиться, как «собраться вместе». Все его любили, и они с Барбарой входили в число тех немногих оставшихся друзей, кого миссис Арнолл принимала с удовольствием, не испытывая неловкости.
— Я всегда с благодарностью думаю о Джиме, когда вспоминаю ту француженку, которая оказалась у нас на обеде, — говорила она Хилме. — Помнишь, как она сказала про суфле, что это что-то непотребное, а он так мило пошутил, что все сошло нормально. Она была просто ужасна, а помнишь, как она била посуду?
Хилма поспешно ответила, что прекрасно все помнит, хотя при этом и покривила душой, и пошла одеваться к обеду. Она знала, что Роджеру очень нравится платье, которое она собралась надеть. Темно-синее, очень простое и строгое,
. только на рукавах были сделаны прорези от плеча до запястья, в которых виднелась подкладка из голубой материи.
Она посмотрела на себя в зеркало, и в памяти всплыла фраза, сказанная в тот вечер Незнакомцем по поводу Роджера: «Надеюсь, что он знаток прекрасного и знает, что у его будущей жены самые прелестные волосы и самые прекрасные глаза во всем Лондоне».
О Боже! Неужели она так и будет всегда помнить все то, что он говорил тогда? Да еще такое экстравагантное замечание... Роджер счел бы непристойным, что его назвали «знатоком прекрасного» по поводу красоты его нареченной.
Но с другой стороны, Роджер, наверное, никогда бы не заметил, что голубой цвет ткани в разрезах рукавов совпадает с голубизной ее глаз. Ему просто нравилось на ней это платье. Но кто-то другой обратил бы на это внимание... и не преминул сказать ей еще раз, что у нее красивые сине-голубые глаза.
— Они действительно ничего, — громко сказала Хилма.
Но сейчас они были серьезными, почти мрачными, эти глаза, смотрящие на нее из зеркала. И сама Хилма была очень серьезная, когда спустилась вниз, чтобы встретить своего жениха и выслушать его незамысловатые, но вполне искренние комплименты.
— Хелло, Хилма, дорогая моя. — Он поцеловал ее. — Ты прекрасно выглядишь, — сказал он, имея в виду не только внешность, но и ее цветущий вид.
Хилма отреагировала на это с присущей ей скромностью, ответив, что чувствует себя хорошо.
— Я имел. в виду и это тоже. — Он с улыбкой коснулся ее розовой щечки, и она поразилась, сколь же разными могут быть прикосновения мужчин. — У тебя сегодня чудесный цвет лица, и мне так нравится это платье.
— Тебе нравится? Мне тоже. У него очень приятный голубой цвет. Правда?
Она ждала, что он клюнет на этот крючок, но он, только неопределенно кивнув, сказал:
— Да, цвет у него очень приятный.
Она едва не рассмеялась. Больше всего ей хотелось, чтобы в этот момент рядом был тот, кто, как и она, рассмеялся бы.
Бедный Роджер! Все это было ужасно. Впрочем, как можно было ожидать, что после такого длительного знакомства он вдруг начнет нести романтическую чепуху? Это была не его вина. Просто теперь ей все вокруг стало казаться скучным.
