Он налил им обоим светло-янтарного вина, которое, казалось, впитало в себя всю теплоту солнечных склонов, где вырос перебродивший в него виноград, и поднял бокал, показывая, что пьет за нее. Его улыбающиеся глаза не отрываясь смотрели на нее.

Хилма решила, что это какое-то особое чересчур пьянящее вино, потому что с. первого глотка почувствовала, как по телу разливается приятная теплота и расслабленность. Но когда она заговорила, голос ее прозвучал уверенно.

— Почему вы так смотрите на меня?

— Я пытаюсь решить, как мне вас называть? Она подняла брови.

— Вы хотите знать мое имя? Он покачал головой.

— Нет, нет. Осторожность и романтика требуют, чтобы мы в течение всего этого необычного приключения оставались друг для друга безымянными.

— Наверное, вы правы, — медленно проговорила Хилма.

— Но я, кажется, знаю, как вас назову, — мягко сказал он. — Уверен, что мой австрийский дед, познакомившись с вами, назвал бы вас именно так.

— И как же?

— Либлинг.

Она снова слегка покраснела, возможно, из-за какой-то ласкающей интонации, с которой он произнес это слово.

— Кажется, оно означает... дорогая!

— Пожалуй, немножко мягче, нежнее, чем дорогая. Скорее милая. Он сказал это с особой теплотой.

— Это очень любезно с вашей стороны, даже слишком.

— Ничего не может быть слишком для этого вечера... Милая.

Она ничего не ответила, и прежде всего потому, что была полностью согласна с ним в отношении этого вечера.

— Так, значит, у вас был австрийский дедушка? — спросила она.

— Да, из Вены.

— Понимаю. А вы хорошо знаете Вену?

— Когда-то знал довольно хорошо.

— В вашем облике есть что-то венское. — Он наклонил голову, с улыбкой принимая ее комплимент. — И... это как-то созвучно с нашим приключением, — добавила она, задумчиво вращая в руках ножку бокала.

— Я пытаюсь понять ход ваших мыслей. — Он смотрел на нее с нежностью.

— Потому что во всем венском за внешней веселостью скрыта какая-то грусть, — продолжала она. — Я где-то слышала такое высказывание, что музыка Шуберта очень точно отражает характер венцев. В ней красота весны и в то же время грусть от того, что она так коротка.

Наступило молчание. Потом он тихо сказал:

— Так вот, значит, какие чувства пробудила в вас наша встреча? Вы любите весну с особой нежностью, потому что она так прекрасна и коротка?

— О! — Она почувствовала, что кровь прилила к ее щекам. — Яне имела в виду...

— Нет, имели, дорогая моя. И вы правы. | Наша с вами встреча действительно прекрасный и немного печальный миг. Но давайте не будем омрачать его рассуждениями о прозе жизни. В сущности мы сами ее хозяева и творцы.

Она улыбнулась ему и подняла свой бокал.

— За этот миг, — произнесла она и, глядя ему в глаза, выпила вино.

Наступило молчание. Затем они принялись за еду, подобную которой Хилме в последнее время редко выпадало отведать. Она испытывала какое-ю почти отрешенное удовольствие от этой трапезы. Причем не столько физическое наслаждение от хороших и вкусных блюд, сколько от того, что все это существует и очень скоро будет вполне доступно и ей.

Спустя какое-то время он сказал:

— У меня возникло много вопросов, которые я хочу задать вам, Милая. А вы ни о чем не хотите спросить меня?

Ее слегка позабавило и одновременно тронуло то, что он сделал такую простодушную попытку пробудить ее любопытство к себе. Он напомнил ей ребенка, который кричит: «Посмотри на меня, посмотри на меня! Видишь, как я высоко залез!» И в том, что в этом загадочном красивом мужчине оказалось столько детской непосредственности, была какая-то прелесть.

— Но я думала, что мы останемся друг для друга непознанными, — чуть-чуть поддразнила она его.

Конечно. Но есть некоторые вещи, которые можно узнать, не проливая слишком яркого света на наши личности.

— Хорошо. Тогда я спрошу вас кое-что, вызвавшее мое очень сильное любопытство.

— Да? — Он положил руки на стол и улыбнулся, глядя ей прямо в глаза.

— Расскажите мне, пожалуйста, есть ли какое-то объяснение тому, что вы так страстно желаете иметь в жизни все самое лучшее? Или это просто...

— Слабость характера? — продолжил он начатую ею фразу.

Она кивнула.

— Под объяснением, вы, конечно, подразумеваете извинение?

— Полагаю, что да.

— Что ж, извинения нет, Милая. Его никогда нет для человека, который проводит жизнь дилетантом, а не становится борцом. Пожалуй, некоторым оправданием может служить то, что я большую часть своей жизни был окружен хорошими вещами, если хотите, роскошью, и не мог себе представить, что может что-то измениться... И вдруг теперь, вернее, несколько месяцев назад, вместо богатого наследства, которое я естественно ожидал, я получил известие, что кто-то другой оказался счастливее меня...

— Это ужасно! — с сочувствием воскликнула она.

— Я понимаю, что человек вправе завещать свое богатство кому он захочет, но...

— Это сделал ваш отец?

— Нет, мой дед.

— Надеюсь, не австрийский?

— О, нет! Тому было нечего оставлять, разве что характер.

— И вы его унаследовали? — Ее голубые глаза стали вдруг почти нежными.

— Не знаю, Милая. — Он улыбнулся и пожал плечами. — Вы были так добры, что несколько минут назад намекнули на это.

Она кивнула, как бы подтверждая свои слова.

— Так что, привыкнув иметь всю жизнь много денег, вы внезапно оказались почти без них?

— В этом вся грустная правда, как на ладони, — согласился он.

— Я считаю это извинением! — порывисто воскликнула она — Очень аргументированным извинением для человека, который хочет вернуть себе все то, что окружало его.

Казалось, его тронула ее темпераментная защита, но он слегка покачал головой.

— Нет, нет! Человек с сильным характером ; не стремился бы вернуть утраченное, а попытался бы сам добиться и богатства, и положения в обществе...

— А вы не собираетесь этого делать?

— Нет, Милая. Я человек ленивый по натуре и слишком избалованный...

— Поэтому вы женитесь на богатой.

— Совершенно верно.

— Вы сказали, что она хороша собой. Она вам... она вам нравится?

— Раз мы с вами решили не раскрывать своих имен и, естественно, не продолжать знакомства, я могу вам сказать, что слово «нравится», пожалуй, правильнее всего отражает мое отношение к ней.

— Вы ее не любите?

— Милая, наивно было бы полагать, что я, сидя напротив такой очаровательной женщины, отвечу, что люблю другую, — насмешливо сказал он.

— Пожалуйста... я серьезно.

— Ситуация сегодняшнего вечера не настраивает на серьезный разговор. Но раз вы настаиваете, я скажу, что люблю ее так же, как вы любите человека, чье кольцо сегодня не надели. Вы ведь не любите его? Правда? — Его улыбка бросала ей вызов.

— Вы считаете, что я, сидя напротив такого интересного мужчины... — начала было она, но он почти резко прервал ее.

— Будьте серьезны.

— Хорошо, — ответила она медленно. — Хорошо. Он мне нравится.

— Ах! — Он испустил нарочитый вздох облегчения. — Вы сняли камень с моей души.

— Но, конечно, это ничего не значит, — упрямо добавила она.

— Не значит? — рассмеялся он. — Неужели вы думаете, что не разрушили бы всю романтику нашей встречи, если бы стали мне рассказывать, как сильно любите его?

— Знаете, — она без улыбки посмотрела на него, — вы более цинично относитесь к своему браку, чем я. А я считала себя очень жестокой.

— Неужели? Вы слишком суровы к себе. — И, пытаясь придать мягкость своим словам, тихо спросил: — Так вы тоже выходите замуж за деньги?

— Да. — В ее голосе прозвучал легкий вызов.

— Есть какие-нибудь объяснения этому? — поинтересовался он. — Какое-нибудь оправдание?

— Да, — медленно проговорила она. — Видите ли, я уже знакома с той жизнью, которой вы стремитесь избежать, но, как и вы, знавала и другую. Я хорошо знаю, как трудно создавать преуспевающий вид, когда для этого нет никаких оснований. Видеть, как постепенно вас перестают узнавать знакомые и друзья, которым вы становитесь безразличны, быть свидетелем, как в хорошие и добрые семейные отношения проникает горечь и они постепенно рушатся под тяжестью неоплаченных счетов и надвигающейся бедности. После того как я испытала все это, я не выйду замуж за необеспеченного человека, даже если он будет красив, как Аполлон, и обладать характером ангела.