— Я бы предпочел не делать этого. Сейчас меня ждут гости. Если завтра будет удобно…

— Хорошо. Утром или вечером, сеньор?

— У меня утром деловая встреча, а потом ленч. Может быть, днем? В четыре часа?

Вивьен дала ему адрес виллы Бойдов, но он попросил ее встретиться с ним в вестибюле одного дорогого отеля, расположенного на побережье. Когда он с холодным поклоном удалился, Гарри заметил:

— Он даже не сделал попытки проявить любезность, верно?

— Да.

— И о чем же он собирается говорить с тобой?

— Не имею ни малейшего представления.

— Ну, все это выглядит не очень здорово. Если он чрезмерно досаждает тебе, Вивьен, ты только скажи и я с ним разберусь.

— Спасибо, Гарри, я уверена, тебе не стоит беспокоиться. — Но сама она по поводу предстоящего разговора с Мигелем очень волновалась.

На следующий день Гарри отвез ее на условленную встречу.

— Не жди меня, Гарри, — сказала Вивьен. — Я не знаю, как долго я задержусь, но я уверена, что дон Мигель обязательно привезет меня назад.

Мигель прибыл в назначенное место раньше ее и теперь сидел за столиком, сервированным для кофе. При ее приближении он вежливо встал, потом усадил ее за стол и предложил кофе.

— Я не стал дожидаться кофе после ленча, потому что боялся опоздать, — объяснил он.

— На вилле мы следуем английскому распорядку, — сказала она, — поэтому у нас ленч в час дня, так что сейчас я с удовольствием выпью кофе.

— Сколько времени вы еще пробудете на этой вилле, сеньорита?

— Миссис Бойд хочет, чтобы я пожила там как можно дольше, но я не намерена злоупотреблять их гостеприимством. Я действительно не знаю, сеньор.

Пока они пили кофе, он очень долго молчал, а потом наконец произнес:

— Я не могу говорить с вами, здесь полно туристов. Может быть, мы поедем куда-нибудь на моей машине?

Это «куда-нибудь» оказалось живописнейшим местом невдалеке от гор. Мигель поставил машину на широкой обочине, откуда открывался вид на холмистую долину и полоску моря вдали.

— Я понимаю, что навязываю вам свои проблемы, — сказал он.

— Нисколько, — вежливо ответила Вивьен.

— Я делаю это ради Марии-Тересы.

— Как и многое другое, сеньор. Терпите мое присутствие, например.

— Если я иногда бываю груб, — с трудом выдавил он, — то я прошу меня простить.

Вивьен молча смотрела на него. Суровое выражение застыло на его лице словно маска.

— Сеньор, — обратилась она к нему.

— Да?

— Взгляните на меня, пожалуйста.

Его сильные руки спокойно лежали на руле; он повернул голову и посмотрел на Вивьен. Он не мог понять, почему она так пристально вглядывается в его лицо. Наконец она сказала:

— Дон Мигель. — Без добавления слова «сеньор», таким искренним и дружелюбным тоном, к которому трудно было остаться равнодушным. — Дон Мигель, почему вы не можете держаться со мной естественно? Почему вы всегда так напряжены? Вы хотите что-то сказать мне о Марии-Тересе. Вы беспокоитесь за нее, я бы на вашем месте тоже беспокоилась, особенно когда увидела ее вчера такой бледной и подавленной. Тогда почему вы прямо не расскажете мне обо всем? Уверяю вас, вы можете быть со мной откровенны: я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Марии-Тересе.

Он по-прежнему смотрел на нее, осмысливая то, что она ему говорила; выражение его лица, слишком долго остававшееся мрачным, не могло измениться сразу, но все же кое-какие перемены на нем стали происходить.

— Боже, — произнес он наконец, — какое облегчение, когда можешь с кем-нибудь поговорить.

— Тогда поговорите со мной, дон Мигель.

Он отвел взгляд в сторону.

— Может показаться, что я предаю свою семью.

— Не беспокойтесь, я смогу вас понять.

— Может быть, — задумчиво сказал он. — Может быть. — Он помолчал немного, прежде чем решился продолжать: — Сеньорита, мне кажется, что я терплю поражение в борьбе за Марию-Тересу.

Вивьен молчала, не желая сбивать его с мысли.

— Я должен буду вернуться в прошлое, — сказал он. — Вероятно, это займет много времени, но для того, чтобы вы поняли… Ну, вот. Как вы знаете, когда умерла моя мать, отец решил, что Ла Каса де лас Акилас требуется женщина для ведения хозяйства. К тому времени семья Эскобедо уже жила на асиенде. Отец Фернандо был там управляющим. Тогда отец пригласил сеньору Диас-Фрага; она приехала и взяла все дела на себя. Именно так: все. Мой отец был болен и не протестовал. А я протестовал и даже очень горячо, но мне было всего семнадцать, и с моим мнением не считались. Когда отец умер, сеньор Диас-Фрага попытался занять его место, но уж этого я стерпеть не мог. После многочисленных скандалов я отстоял свои права. С Марией-Тересой все было иначе: она оказалась на попечении кузины Андреа совсем крошкой и с этого времени постоянно находилась при ней.

Рамону было восемь лет, и вскоре его отправили в школу-интернат, потому что наш дом находился в слишком уединенном месте. Он приезжал домой на каникулы, но между нами была большая разница в возрасте (я на девять лет старше Рамона) и мы никогда не были друзьями. А Рамон был почти на восемь лет старше Марии-Тересы, поэтому они тоже не могли стать друзьями. Пока она росла, я иногда играл с ней, но на меня свалилось столько разных проблем, что я даже не осознавал, что происходит в доме. Фактически кузина Андреа с самого начала стала готовить ее для служения церкви. Марии-Тересе так долго внушалась эта мысль, что она уже не могла представить себе другого пути.

После небольшой паузы он продолжал:

— Но я не хочу, чтобы моя сестра уходила в монастырь. То, что она решила вступить в Орден сестер милосердия, дало мне отсрочку. Я настоял, чтобы она сначала закончила курсы. Я чувствую, что ее принуждают — нет, скорее оказывают на нее давление и не дают возможности вести какой-либо иной образ жизни. Кузина Андреа никогда не позволяла ей иметь друзей. Только я и мог скрасить ее одиночество. Гувернантки, которых приглашала кузина Андреа, все были немолодые и весьма неприятные дамы, в большинстве своем некомпетентные, но зато послушные ее воле.

Вот так моя сестра и росла в мире, в котором царили наши пожилые родственники, сестра Каталина, отец Себастьян и иже с ними. Когда я понял, что происходит, я попытался избавиться от всех Диас-Фрага. Я нашел для них отличный дом, новый, светлый, достаточно просторный, чтобы они смогли держать трех-четырех слуг. Но они были страшно оскорблены. Я посмел выставлять их из дома, который они к тому времени уже считали своим! Они не согласились уехать. В новом доме им все не нравилось. Они решили еще сильнее укрепить свои позиции. Думаю, что именно тогда они и стали меня смертельно ненавидеть.

— О нет, сеньор, не может быть! — запротестовала Вивьен.

Он взглянул на нее спокойно и задумчиво.

— Я не считаю, что слово ненависть — в данном случае слишком большое преувеличение. Иногда, — продолжал он, — именно это чувство я испытываю и к ним. Они не только испортили детство и юность Марии-Тересы, они отравили и мою жизнь. У меня были планы относительно Ла Каса де лас Акилас, но мне не удастся осуществить их, пока Диас-Фрага живут там. Я люблю свой дом в горах и хочу перестроить его. Я люблю горы, они всегда были моим утешением… Иногда я в бешенстве выбегаю из дома, отправляюсь в горы и брожу там до тех пор, пока мой гнев не проходит, и тишина и умиротворенность этих мест не начнет действовать на меня успокаивающе. — Он глубоко задумался, потом словно опомнился и смущенно произнес:

— Я приехал сюда поговорить с вами о Марии-Тересе, а вместо этого говорю о себе.

— Это поможет мне все понять. Я и не догадывалась, что дела в «Орлином гнезде» обстоят так плохо.

— На первый взгляд, нет. Все приличия соблюдаются. Мы стараемся быть корректными по отношению друг к другу. Но на самом деле, все не так. Я не испытываю благодарности к моим родственникам за то, что они так долго управляли моим домом — я бы предпочел, чтобы это делал кто-нибудь другой. Так же как и они не испытывают благодарности за то, что я содержал их в роскоши все эти годы — они считают, что отдали мне лучшие годы своей жизни. Как только я предлагаю им переехать в другой дом, обстановка сразу накаляется. Они не могут мне этого простить… Вот почему, сеньорита, я был так расстроен, когда потерял Каса Маргарита.