В первый раз в жизни Ивонна по собственной инициативе приласкала мужчину, чтоб задобрить его. Лицо ее пылало от стыда и дурных предчувствий. И, несмотря на стыд, она все же возликовала, когда услышала его ответ:

— Все, что ты хочешь, дорогая. Твой праздник еще не кончился.

Но и самые обдуманные планы иной раз разбивает случай. В то время, как Ивонна, катаясь по пляжу, придумывала, как устроить так, чтобы провести мирный и безопасный вечер в отеле, м-с Уинстэнлей одиноко и величественно восседала в концертной зале, питая свой гнев «Естественным Законом в мире Духовном» профессора Друммонда — книгой, которой она нередко пользовалась, когда хотела усугубить свою обычную суровость.

Ивонна не приняла в расчет м-с Уинстэнлей, иначе она предложила бы ей место в экипаже. Но она не подумала об этом, и м-с Уинстэнлей склонна была относиться к ней более обыкновенного недоброжелательно. В уверенности, что каноник зайдет за ней в концерт, она отпустила Софию и Ивэна, которые отправились смотреть велосипедные гонки на велодроме, и теперь попала впросак. Люди вообще не любят этого. При таких условиях человеческой природе свойственно облекаться в оскорбленное достоинство, а в груди м-с Уинстэнлей таилось гораздо больше человеческих чувств, чем она сама это подозревала. Сегодня утром она заметила то, что ускользнуло от глаз каноника, — что незнакомец держал за руку Ивонну и бесцеремонно смотрел на нее восхищенным взглядом. Этот факт, в связи с волнением Ивонны, которого та не умела скрыть, навел ее на след. Она учуяла, что тут пахло скандалом, и в результате в концерте сделала интересное открытие. А затем, сопоставив все подмеченное, сделала вывод и только выжидала удобного момента, чтоб использовать его.

Разумеется, исключительно в интересах каноника. Такие женщины, как м-с Уинстэнлей, во всех своих поступках бескорыстны. Она никогда не делала того, чего не одобрила бы ее совесть. Но она была так безупречна, что и совесть ее немного трепетала перед нею, как все ее знакомые и подопечные. Долго ждать ей не пришлось. Вскоре после возвращения ее домой, каноник зашел к ней, чтобы пригласить ее и Вильмингтонов на обед. Это последний их вечер в Остэнде, но Ивонна не совсем здорова, и ей не хочется идти, как всегда, в курзал.

— Ивонна все еще нехорошо чувствует себя, Эверард? — конфиденциально осведомилась м-с Уинстэнлей.

— Немножко. Она эти последние дни слишком много гуляла, танцевала и переутомилась.

— А вы не думаете, что это сегодняшняя встреча так подействовала на нее?

— Конечно, нет. Это было бы смешно. Что же могло тут взволновать ее?

— Я имею основание думать иначе, Эверард. Этот самый француз сегодня пел в курзале. Вот его фамилия — в программе. Она протянула ему листок бумаги. Он прочел в списках артистов: «Г. Базуж». И повернулся к ней.

— Так что же?

— Вам это не кажется странным?

— Ничуть. Очевидно, родственник ее первого мужа. Да впрочем, Ивонна ведь так и сказала.

— А меня так поразила эта фамилия, Эверард. Она не совсем обычная. Мне она врезалась в память еще тогда, когда оглашали вашу помолвку.

— Очень рад, что у вас такая хорошая память, Эммелина, — сухо сказал каноник.

М-с Уинстэнлей обиженно выпрямилась. И от окна, возле которого они стояли, перешла к столу и взяла с него газету.

— Вы помните имя первого мужа Ивонны?

Каноник, в свою очередь, выпрямился и нахмурился.

— Что все это значит, Эммелина? На что вы намекаете?

— Если бы я могла предвидеть, что вы заговорите со мной таким тоном, Эверард, я бы оставила свои подозрения при себе.

— И напрасно вы не сделали этого. — Он начинал сердиться. — Вы оскорбляете Ивонну, а этого я не могу позволить. Моя жена выше подозрений.

— Как жена Цезаря? — М-с Уинстэнлей насмешливо скривила губы. — А знаете ли вы, что мы начинаем ссориться, Эверард. Это нам не пристало. Не забывайте, что я — ваш самый старый друг и, предостерегая вас, только выполняю тяжелый долг.

— Извините, но я должен сказать вам, что этим орудием частенько пользуется дьявол.

— Ах, вот как! Ну так хорошо же. Если вам хочется, чтоб вас дурачили, — сделайте милость. Это ваше дело. Сегодня утром я своими глазами видела, как ваша жена вырвалась из объятий этого человека — почти что из объятий. И еще было два — три странных совпадения, на которые я не могла не обратить внимание. И я встревожилась за вас. Совесть моя говорит мне, что я обязана была поделиться с вами тем, что узнала. Вот вам список приезжих, посмотрите сами, как зовут этого Базужа, и затем поступайте, как вам заблагорассудится. Я же умываю руки. В сущности, мне-то какое дело? Вот уж два года, как вы совершенно перестали считаться со мной, — ну и живите, как знаете.

Каноник не слушал ее. Он стоял, комкая в руке газету и строго глядя на свою кузину. Она невольно попятилась назад — ей казалось, что душа ее обнажена перед ним.

— Вы умышленно старались выудить все это, потому что ненавидите Ивонну. Не знаю, правда или нет, тот ужас, который вы мне подсказываете, но простить вам мне будет трудно.

М-с Уинстэнлей пожала плечами.

— Правда или нет, надеюсь, со временем вы образумитесь. А пока, принимая в расчет наши теперешние отношения, нам, пожалуй, лучше сегодня не обедать вместе.

— К сожалению, я не могу не согласиться с вами, Эммелина.

Она церемонно поклонилась ему и направилась к двери, но он позвал ее.

— Вы, очевидно, не так уж встревожены, иначе подождали бы, чтобы узнать, основательны ли ваши подозрения.

Она ждала, в позе, полной достоинства, держась рукой за стул, пока он, поправив золотое пенсне на носу, пробегал список приезжих.

— Относительно этого вы правы. — Имя — то же, — холодно сказал он.

У дверей они расстались. Каноник вернулся в отель, сердитый и взволнованный. Несмотря на убедительные, казалось бы, доказательства, инсинуация его кузины была явной нелепостью. Однако все же не мешает произвести расследование. Но преобладающим чувством в его душе было негодование против м-с Уинстэнлей. Он был слишком наблюдательным человеком, чтобы не заметить давно уже, что она ревнует его к Ивонне, но до сих пор следил только за тем, чтобы она не обидела как-нибудь его жены, а помимо этого не удостаивал серьезно с этим считаться. Теперь же он ясно угадывал в ней желание серьезно повредить Ивонне. Только по злобе можно было прийти к такому выводу и начать искать доказательства в списке приезжих. Этого он никогда ей не простит.

Однако все же надо это разъяснить, и безотлагательно. Вернувшись в свой отель, он отправился прямо в комнату Ивонны и вошел, предварительно постучавшись. Она стояла на свету, перед туалетом у окна, и причесывалась. Остальная комната была в тени, так как уже надвигались сумерки.

— Ну что? — спросила она, не оборачиваясь. — Придут они?

Грациозность ее позы, интимность этой маленькой сценки, приветливость Ивонны, делали его задачу особенно неприятной.

— Нет, — выговорил он с резкостью, направленной по адресу м-с Уинстэнлей. — Нет, сегодня мы обедаем одни.

От его тона у Ивонны екнуло сердце, и она быстро обернулась.

— Что-нибудь случилось? — Очень многое.

Каноник стоял у самой двери, в тени, которая сгущалась возле строгих черт его лица, придавая еще больше мрачности его суровому взгляду. Он стоял, нахмурившись, сдвинув брови. Предстоящее объяснение тяготило его невыразимо. Но перепуганной Ивонне казалось, что он стоит в позе грозного судьи. В течение нескольких секунд они смотрели друг на друга: каноник — строго, Ивонна — в мучительном ожидании.

— Что же именно? — спросила она наконец.

Прежде чем ответить, он швырнул на стол свою шляпу и скомканную газету со списком приезжих. Ивонна заметила газету, и сердце ее сжалось грозным предчувствием.

— Эммелина узнала, что твоего знакомого, Ивонна…

Он не мог докончить. Ивонна со страдальческим криком кинулась к нему, уцепилась за его руки и заговорила, быстро, сбивчиво: