Как мы уже говорили, Ивонна гостила у м-с Уинстэнлей. А м-с Уинстэнлей была первой дамой в Фульминстере, и дальней родственницей каноника Чайзли. Во всех отношениях это был образец безупречности. В делах брака она считалась оракулом: матери советовались с нею относительно щекотливых вопросов гражданского этикета. Всеми делами своего прихода ведала она же, и хотя у нее был свой собственный прекрасно устроенный дом, она вела хозяйство в ректорате и принимала на себя все обязанности хозяйки, когда кузен ее принимал гостей. Таким образом, во всех смыслах она была бесценным другом для каноника — его правой рукой, женщиной, которая умела делить с ним почет, придавая ему еще больше внушительности. Если б его попросили сочинить для нее эпитафию, он велел бы вырезать на камне: «Здесь покоится здравомыслящая женщина». А когда серьезный и солидный холостой мужчина сорока трех лет, в ответственной должности, судит так о женщине одних с ним лет и обо всем советуется с нею, результаты предвидеть нетрудно: кузина Эммелина была полной хозяйкой в ректорате. Правда, при этом она обнаруживала огромный такт, ибо, если у нее была особая добродетель, в которой она, так сказать, специализировалась, так это был такт, — но все же ее влияние было господствующим.
Когда каноник пришел к ней с просьбой пригласить к себе погостить Ивонну Латур, она изумленно подняла брови.
— Что это вы такое выдумали?
— Очень просто. Я не могу пригласить ее гостить у меня, и потому прошу вас пригласить ее.
— Неужто же вы хотите поместить у себя всех, кто будет участвовать в этом концерте?
— Конечно, нет. Подобная нелепость мне и в голову не приходила.
— В таком случае, зачем же делать исключение для мадам Латур? Ведь она даже не на первых ролях.
— Она очень хрупка и нуждается в комфорте. Если о ней не позаботиться, она, пожалуй, и вовсе не в состоянии будет петь. И потом, Эвелина, мне лично это было бы очень желательно. И я позволяю себе выразить вам это желание.
— Значит, вы с ней в большой дружбе?
— В большой дружбе.
Это сулило в будущем много неприятных осложнений. Ей вдруг кинулись в глаза слабые места в ее собственной позиции, которую она считала неприступной, и ей очень захотелось отказать. Она прикусила губы и посмотрела на свои отполированные ногти.
— Ну, полноте, ведь вы же здравомыслящая женщина, — помолчав, сказал каноник.
— Хорошо, я пошлю приглашение. Но примет ли она его?
— Об этом я уже позабочусь, — с живостью ответил он. — Я вам чрезвычайно обязан и признателен, кузина.
Она улыбнулась, пожала ему руку на прощанье и проводила его до дверей. Но, когда дверь затворилась за ним, топнула ногой и нетерпеливо забегала по комнате.
— Что же это такое? И он начинает валять дурака?
Она вскоре убедилась в этом. Не даром же она была здравомыслящей женщиной. Накануне концерта, сбор с которого должен был пойти на перестройку церкви старого аббатства, где каноник был ректором, он дал большой обед.
На обеде присутствовал епископ местной епархии, гостивший в ректорате, сэр Джошуа, и леди Сэнтайр, и вся высшая аристократия Фульминстера. И все же каноник чрезвычайно тактично и деликатно сумел создать впечатление, что обед этот устроен в честь мадам Латур. М-с Уинстэнлей навострила глаза и уши. Было, разумеется, много разговоров о предстоящем празднестве. Между прочим, на утреннем концерте должны были дать ораторию «Илия» с Ивонной Латур в партии контральто. Каноник заботливо расспрашивал ее о голосе и просиял, когда она, как всегда, мило и просто предложила спеть что-нибудь его гостям. И стоял за ее стулом, когда она пела, причем, как показалось м-с Уинстэнлей, глаза у него были преглупые.
Немного погодя к нему подошла молоденькая девушка, София Вильмингтон, и с очаровательным нахальством юности спросила:
— Почему вы нам не сказали, что она такая прелестная? Я по уши влюбилась в нее.
Каноник улыбнулся, поклонился и ответил такими необычайными словами:
— Милая Софи, вы почти так же обрадовали меня, как если бы признались в любви мне самому.
— Она такая милочка!
— Вот вам модель для медальона.
Мисс Вильмингтон очень мило рисовала головки для медальонов.
— О, мне трудно будет найти для нее надлежащие краски, но все-таки я попробую. А голос у нее такой прелестный! Для меня человек с таким талантом всегда кажется выше обыкновенных смертных. Вы видите, я готова обожать вашего ангела.
— Моего ангела?
Мисс Уинстэнлей, стоявшая неподалеку, беседуя с епископом об Энгадине, не пропустила ни одного слова из этого разговора. При последнем возгласе каноника она метнула на него быстрый взгляд и поймала минутное смущение и краску на его лице. Теперь для нее ясно, в чем дело, и почему ее родственник «валяет дурака».
Софи тем временем весело расхохоталась.
— Ах, да! Это, действительно, вышло забавно. Я имела в виду ангела в «Илие».
— Ах, вот что. Я и забыл об «Илие».
М-с Уинстэнлей решила вставить слово предостережения. Перед отъездом ей удалось обменяться несколькими словами с каноником.
— Надеюсь, вы идете не вслепую, а с открытыми глазами, Эверард, — шепнула она.
Он понял ее буквально и сделал большие глаза. Но она улыбнулась и коснулась рукой его рукава.
— Она очаровательна и все такое, с этим я вполне согласна. Но все же она не так проста, как кажется.
— Милая Эммелина, право… — начал он, выпрямляясь.
— Тише, милый друг, не обижайтесь. Вы так часто называли меня умной женщиной, что я и сама уверовала в свой ум. И вот послушайте совет умной женщины и осмотритесь, прежде чем прыгнуть.
— Я не имею привычки прыгать, Эммелина, — сухо сказал каноник.
М-с Уинстэнлей засмеялась, как будто чувство юмора было ей не чуждо; через несколько минут она уже везла Ивонну к себе домой в своем изящном бругэме.
А каноник, выполнив последний долг хозяина по отношению к своему высокопочтенному гостю, уселся в своем кабинете в большое кожаное кресло перед затопленным камином и закурил сигару. Слова Эммелины взволновали его. Вот неудобство иметь советчиком кузину — здравомыслящую женщину. Ее совет может избавить вас от напрасных сожалений, которых хватит на много месяцев, но уж, несомненно, доставит вам неприятную четверть часа. Одно из двух: или вы цените женщину и миритесь с такими неприятностями, или наоборот. До сих пор он не находил, к чему придраться в Эммелине. В своих суждениях она была непогрешима, и сознание этого было гак неприятно ему, что он дал погаснуть своей сигаре — новая докука. Кончилось тем, что он нетерпеливо поднялся с кресла, взял футляр со скрипкой, вынул из нее свою любимую Гварнери, с любовью завернутую в шелковый футляр, и под сурдинку, чтобы не обеспокоить спящего епископа, заиграл «В Господе обрящете покой» с большим вкусом и техническим совершенством.
Может быть, и хорошо, что м-с Уинстэнлей не слышала его игры.
Концерт начался в три часа. Зала новой ратуши была набита сверху донизу. Каноник Чайзли, стоя возле своего места в первом ряду, оглядывал залу, соединившую в себе весь цвет и сливки графства: ряды кресел и оркестра, уступами идущие, битком набитые хоры и ряд участников концерта впереди, среди которых выделялась своим изяществом и грацией миниатюрная фигурка Ивонны. И преисполнился гордости. Все это было делом его рук. Мечта, которую он лелеял много лет, близилась к осуществлению — наконец-то ему удастся пополнить фонд восстановления древнего аббатства. Вдобавок, вначале он проектировал лишь незначительный любительский концерт; теперь же он вырос в целое событие, которое будет отмечено рецензентами больших лондонских газет. Были у него и причины быть довольным, не имевшие ничего общего ни с эстетикой, ни с его профессией.
Ивонна чувствовала себя польщенной и счастливой. Польщенной — потому что приглашение участвовать в таком концерте было лестным. В ораториях даже и настоящему контральто обыкновенно уделяется не очень много места, а у нее было скорей меццо-сопрано, чем контральто. До сих пор в таких концертах ей приходилось довольствоваться мелкими партиями. Знай она, что «Илия» выбран именно потому, что это — единственная оратория, где партия контральто не только ей вполне по голосу, но и может поспорить по значительности с партией сопрано, она была бы еще больше польщена и в то же время призадумалась бы. А счастлива она была потому, что все были милы с ней и улыбались ей, в особенности Джеральдина Вайкери и Ванделер, тоже участники концерта. Ванделер был приглашен каноником для заглавной партии отчасти потому, что у него был, действительно, великолепный бас, отчасти чтобы угодить Ивонне. Джеральдина Вайкери случайно заменила более известное сопрано, отказавшееся в последнюю минуту. Ивонна ясно улыбалась Ванделеру. Он был ей симпатичен. О любви он больше не заикался, и Ивонна, всегда беспечная, почти забыла о его нежданном объяснении. К тому же, он опять ухаживал за Диной, чем Ивонна была довольна.
