Она не заставила себя долго ждать. Он освободил ее от большого узла, который она несла в руках, и, взяв ее под руку, зашагал с нею рядом.

— Ведь вы, кажется, говорили, что вы не любитель? — начала она вдруг.

— Какой же я любитель? Я этим живу.

— О да, чтобы не умереть с голоду?

— Вот именно.

— Разве вы не можете делать что-нибудь другое?

— Я не мог найти никакой другой работы.

— Как же вы это ухитрились так опуститься?

Джойс удивленно взглянул на собеседницу.

— Да разве этого сразу не видно?

— Мисс Верриндер не разговаривала бы с вами так, если б вы не были человеком ее круга. И об Ивонне Латур я слыхала. Она не дружит с такими, как я и Мак-Кэй и подобные нам. Так что вы либо — любитель, поступивший в хор для практики или ради забавы, либо…

— Смею вас уверить, это очень забавно — жить в какой-то конуре из тех, что зовутся «приличными номерами», на 30 шиллингов в неделю, и еще откладывать из этого.

— Ну, так значит, вы сделали что-нибудь худое; оттого вам и приходится…

— Право, мисс Стэвенс, мне было бы довольно трудно дать вам отчет во всех моих проступках, — сухо сказал он.

— О, это мне вовсе не нужно. Я не из таких. Но, когда мне нравится человек, я хочу знать, что он такое. Только и всего. Мой отец был дворецким, а мать экономкой, и они потом держали меблированные комнаты в Ярмуте. А теперь они умерли, и я пробиваюсь одна. Ну, теперь обо мне вы все знаете. Давайте-ка, я лучше сама понесу этот узел.

Тон ее был почти вызывающий. Очевидно, что-то более серьезное, чем простая невоспитанность, заставило ее подчеркнуть эту разницу между ними. Но Джойс был слишком занят собой, чтоб углубляться в разрешение загадок женской психологии. Он только крепче прижал к себе узел, говоря;

— Вздор. Бумага порвалась, и все может вывалиться наружу.

— Давайте я понесу, — вскричала она уже совсем другим тоном. Но он любезно настаивал и спрашивал: — А что там внутри? — радуясь случаю перевести разговор на менее опасную тему.

— Платье, то, в котором я выхожу в третьем акте. Ну что ж, несите. У меня страшно голова болит, прямо на части раскалывается. Я сейчас упаду.

Они дошли до конца эспланады. Ночь была ветреная, хоть и теплая; едва мерцали море и покрытое тучами небо.

— Хотите присесть немного? — спросил он.

— А вы хотите?

— Вам не мешает отдохнуть.

— Нет. Пойдемте домой.

Они молча пошли дальше. Мысли Джойса были далеко. Он довел девушку до дому и медленно пошел к себе.

Он быстро привык к кочевой жизни актера, с ее размеренностью и однообразием, несмотря на ежедневную перемену места. В былое время такого рода турне по большим провинциальным городам, может быть, показалось бы ему и очень даже интересным. Но теперь ему было все равно. Напрасно он силился подогреть в себе любопытство, скитаясь по улицам и разглядывая витрины или же сокровища искусства в музеях. За эти ужасные мертвящие годы, казалось, все умственные интересы его притупились. И его одинокие прогулки были в лучшем случае бесцельным убиванием времени. Основные черты каждого города были одни и те же: людная площадь, театр с ярко-цветными афишами у входа и убогая улочка, в которой он нанимал себе комнату для ночевки.

Жизнь шла изумительно однообразно. За томительно долгими дневными часами, проводимыми в праздных скитаниях по улицам или в чтении дешевых книг — дорогих у него не было средств покупать — следовали скучные вечера в театре, работа, в которой совсем нельзя было проявить своей личности. От него требовалось только, чтобы он верно пел по нотам и машинально проделывал те движения, которым его обучили. Это было несносно легко; но в глубине души он сомневался, есть ли в нем хоть какие-нибудь способности к драматическому искусству? Он никак не мог отделаться от мысли, что грим и костюм придают ему дурацкий вид, что с такой фигурой в зеленом халате и с косой на затылке можно быть только посмешищем для людей. В нем была убита всякая жизнерадостность, а относиться к жизни юмористически он не мог.

И все же с души его точно камень сняли. Теперь ему было обеспечено, по крайней мере, пропитание на неопределенное время. «Алмазная дверь» в провинции имела такой же большой успех, как и в Лондоне, и с полным основанием можно было рассчитывать, что она продержится в репертуаре еще три-четыре года. А тем временем он может и выдвинуться немного.

Но в будущее он заглядывать не любил. Настоящее было скучное, зато спокойное, и на том спасибо. Он живет честным трудом, среди честных людей и сам слывет одним из них. Мог ли он рассчитывать на большее?

Иногда он был почти доволен своей участью. Но по временам в нем вставало с мучительной болью желание посмотреть в лицо свету, не боясь его осуждения. В мозгу начинала шевелиться странная мысль — каким-нибудь подвигом самопожертвования вернуть себе честь и самоуважение. Но он знал о себе, что он мечтатель, фантазер, неспособный ни на какой серьезный подвиг. Он всю жизнь будет плыть по течению. Вот о чем он думал, идя домой после проводов Анни Стэвенс.

Он встретил ее на другое утро на берегу, далеко за городом, одиноко сидящей на большой водопроводной трубе, наполовину торчащей из песка. Она сидела, облокотясь подбородком на руку, комкая в руке номер юмористического журнала, и смотрела вдаль на море. За полтора месяца совместной дружбы Джойс стал видеть в ней товарища, чего у него не было по отношению к другим. Эти другие, по большей части большеглазые светлые блондинки, крикливо одетые, были все похожи одна на другую и вульгарны, как горничные. Мисс Стэвенс хоть и была неотесанной, но все же это была личность своеобразная и по своему интересная.

Она вздрогнула, заметив его, и вся вспыхнула от неожиданности; но он не заметил этого. Приветливо поздоровавшись с ней, он сел рядом и заговорил о пустяках. Но она вдруг оборвала его.

— Ах, будет об этом. Надоела мне до смерти и эта пьеса и этот театр!..

— Ну, полноте, разве здесь так уж плохо, — попробовал утешить Джойс. — Конечно, обоим нам следовало бы играть роли получше и с большей надеждой смотреть в будущее. Но ведь могло бы быть и много хуже.

Сегодня он был веселее обыкновенного. Он получил от Ивонны длинное письмо, полное милой болтовни, ободряющих слов и присущих ей неуловимых чар, которые, словно волной, всколыхнули его затихшую душу. Имея такого друга, как Ивонна, и верный заработок, печалиться нечего. А что касается мисс Стэвенс, он вообще не понимал, чем она недовольна. Если б еще она была красива или талантлива, тогда она, пожалуй, могла бы жаловаться на свою участь.

— Ну, будет вам хандрить, — прибавил он немного погодя. — Посмотрите, день-то какой роскошный.

— Так вы думаете, что мы оба должны быть счастливы?

— До известной степени.

Она сегодня была неразговорчива и не ответила, а лишь отвернулась от него и принялась рыть песок кончиком ботинка. И вдруг порывисто вскричала:

— Хотела бы я знать, можете ли вы полюбить женщину?

Он уже привык к ее манере разговаривать, и этот вопрос почти не удивил его. Он снял шляпу. Ветер обвевал его голову, и он ответил небрежно.

— Думаю, что мог бы, если б постарался, но предпочитаю не пробовать. Мне и так хорошо. А вы почему спросили?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Так, чтоб что-нибудь сказать. С вами, знаете, не очень-то весело разговаривать.

На этот раз тон ее был настолько колючий, что не заметить его было нельзя. Очевидно, с ней что-то неладно. Джойс нагнулся вперед, чтобы заглянуть ей в лицо, но она отвернулась.

— Что с вами, мисс Стэвенс? — спросил он участливо. — Вы нынче сама не своя. Не могу ли я быть вам полезным?

Она не ответила. Ее молчание как бы поощряло его. Для него было ново сочувствовать, иметь возможность помочь другому человеку. Он слегка коснулся ее рукава и прибавил: — Скажите мне.

Она отдернула руку и вскочила на ноги.

— Да, я скажу вам. Я чувствую, что сваляла дуру, только и всего. Идемте домой.