Мэгги посмотрела на Сару весьма проницательно. Они вошли в комнату, где жили Крисси и Сара, и начали снимать с кроватей постельное белье.
— Нет, — ответила Сара. — Мне нужно кое-что обдумать. Понимаете, я получила письмо от маминого врача. Он считает, что ей нужно развестись с отцом, но каждый раз, когда он заговаривает с ней об этом, она начинает волноваться и у нее опять… Он хочет, чтобы я начала осторожно готовить ее к этому… медленно, постепенно. Ну, вы меня понимаете.
— А ты не хочешь этого делать?
— Не то что не хочу, нет. Все равно их брак разрушен. Но тогда мы не будем семьей.
— Но если на этом настаивает ее врач, у него есть для того достаточные причины. Он, наверно, считает, что это поможет твоей матери выздороветь. А это самое важное, не так ли?
— Да…
— У вас и так уже нет семьи, правда?
— Да…
— Ты даже не навещаешь своего отца, не так ли?
— Это правда…
— Может, если состоится развод и твоя мама поправится, вы сможете снова стать друзьями с отцом? Когда испарится горечь… И у тебя будут хорошие отношения с мамой и с папой. И это будет больше похоже на семью, чем сейчас.
— Вы так хорошо разложили все по полочкам, тетя Мэгги.
Мэгги тихо засмеялась, подняла грязные простыни и положила их в корзину.
— Я понимаю, что все не так просто, Сара. Прощание с прошлым иногда самая трудная вещь в нашей жизни. Но приходится отсекать руку, чтобы спасти все тело. А спасая тело, иногда мы тем самым спасаем душу.
Сара задумчиво кивнула. Потом спросила:
— Вы ревностная католичка, тетя Мэгги. А я знаю, что католическая церковь против разводов. И все равно вы говорите, что для моей матери будет лучше, если она разведется с отцом?
Мэгги кивнула:
— Да. Я расскажу тебе одну историю. У меня есть один очень мудрый друг. Он врач и ортодоксальный верующий еврей. Он бежал из Польши как раз перед захватом ее нацистами и в конце концов попал в Шанхай. И когда я в шутку спросила его, что он мог есть в Шанхае, потому что я знала, что он ест только кошерную еду, он ответил мне, что хотя в Торе говорится, что еврей не должен питаться некошерной пищей, но там также говорится, что он должен делать все, что в его силах, чтобы остаться в живых! Жизнь — прежде всего. Поэтому у евреев есть главный тост: «Лахайм!», что значит — за жизнь! Будем здоровы!
Сара посмотрела на Мэгги, у нее в глазах засверкали слезы. Она крепко обняла Мэгги, а Мэгги поцеловала ее в ответ:
— Видишь, Сара. Твоя тетя-католичка дала тебе урок, как быть хорошей еврейкой!
Какая же она трусиха, ругала себя Мэгги. Она пыталась помочь Крисси, давала советы Саре. Но уже почти наступил конец августа, а она все еще не поговорила с Мейв. Больше нельзя тянуть.
Сара и Крисси в засученных брюках «дангери» и в большого размера мужских рубашках уехали, чтобы покататься верхом в Хаммерсмит-фарм. Мэгги осталась с Мейв.
— Давай пойдем на пляж.
Мейв согласилась. Она была обеспокоена. Это было совсем не похоже на тетю Мэгги — попросить, чтобы она осталась дома, пока ее подружки будут развлекаться. Она сразу же подумала, что что-то случилось с отцом и тетя Мэгги хочет поговорить о нем. Может, он заболел? Или вернулся в Америку? Она так хотела его увидеть, но и боялась этого.
— Твой отец атеист, — начала тетя Мэгги, — и он не водил тебя в церковь. Я тоже не особенно старалась это делать… Я считала, что настанет время, когда ты сама этого захочешь… Но у нас не осталось времени. Прости меня, но Церковь поможет тебе, когда тебе будет трудно…
— Тетя Мэгги, почему вы так говорите? Что случилось? Это отец? Он болен?
— То, что я тебе скажу, каким-то образом коснется и твоего отца. Мейв, мне нужно, чтобы ты была сильной. Мне уже недолго осталось жить… Но я буду присутствовать с тобой всегда, моя душа будет с тобой…
Мейв упала на колени, ее рыжие волосы развевались на соленом морском ветру.
— Что ты говоришь, тетушка Мэгги? Нет, я ничего не хочу слышать! — Она закрыла уши руками.
Мэгги тоже опустилась на колени, обняла свою племянницу и крепко прижала к груди.
— Мейв, дорогая моя, сделай мне милость и со смирением прими то, что посылает нам Бог…
— Я не могу! Я не могу! Ты мне так нужна! Скажи мне, что ты не умрешь!
— Я не могу тебе обещать это! — Она покрыла поцелуями лицо Мейв. Они раскачивались в объятиях на песке, и солнце ярко светило на них, но с моря дул холодный ветер.
Когда Мейв несколько успокоилась и громкие рыдания сменились тихими всхлипываниями, Мэгги рассказала ей о своем завещании.
— Что касается денег, там все ясно, дорогая. Поль и Джеймс и их сыновья позаботятся о деньгах, ты можешь на них положиться. Ты станешь главным опекуном институтов, которые основали твоя прабабушка и я. Но и в этом деле у тебя будут люди, на которых ты сможешь положиться, пока не настанет время, когда ты лично примешь на себя некоторые обязанности. Я больше всего беспокоюсь о твоей бабушке…
— И об отце?
— Да, и о твоем отце. Я прошу тебя сделать для меня две вещи. Первое — заботиться о твоей бабушке, чтобы у нее было все, что ей нужно. Твоя бабушка счастлива в мире, который она создала для себя. Ей не так долго осталось жить. Я хочу, чтобы она была довольна жизнью. Для этого ей нужен дом, он у нее есть, и кто-то, кто ухаживал бы и присматривал за нею. У нее есть Энни. Будем надеяться, что Энни будет с нею до тех пор, пока бабушка в ней нуждается… Если нет, ты должна постараться заменить ее кем-нибудь, кому можно доверять.
— Я сделаю это, тетя Мэгги, обещаю.
— Но есть еще кое-что, что ей нужно, чтобы она была счастлива в ее мире грез…
— Что?
— Морфий, Мейв, морфий!
Мейв не сразу осознала, что значит это слово. Ее бабушка наркоманка? Рабыня наркотиков? Так они, кажется, называются в комиксах? Все, что она знала о людях, принимающих наркотики, это то, что это странные типы с жуткими лицами и длинными хищными когтями. Но ее бабушка совсем на них не похожа. Она была хрупкой старенькой леди в бальном платье из русских романов.
Мэгги видела, как менялись чувства на лице Мейв.
— Только морфий делает твою бабушку счастливой в мире фантазий. Тебе не стоит расстраиваться из-за этого. Если бы морфий не навевал твоей бабушке прекрасных снов, она провела бы остаток своей жизни в психиатрических больницах, мучаясь, и была бы очень несчастной… Она больная женщина, Мейв, и морфий для нее всего лишь лекарство.
— Но что мне делать? И где я достану…
— Доктор Геннон снабжает ее лекарством. Он помогает нам уже много, много лет. А Энни дает его твоей бабушке. Поэтому, если она уйдет, тебе нужно найти кого-нибудь, кому ты сможешь доверять. И если что-то случится, если не станет доктора Геннона, ты должна будешь найти кого-нибудь и на его место. Ты поняла?
— Доктор Геннон? Тот самый доктор Геннон, который принимал моего ребенка?
— Да.
— Он хранит все наши секреты, да?
— Да.
— Он был влюблен в тебя, тетя Мэгги?
— Мы — хорошие друзья, а прочее… Это было так давно!
— Но почему же ты… Почему вы не поженились?
— Мне кажется, что если бы я его очень сильно любила, то, наверно, вышла бы за него замуж. Но мне нужно было о многом заботиться.
Мейв опять горько заплакала.
— Ты всем пожертвовала ради меня, ради бабушки, ради отца!
— Я ничем не жертвовала. Ты была самым прекрасным в моей жизни, Мейв О'Коннор! Поэтому ты должна быть очень сильной и стойкой и продолжать мое дело.
— С отцом или без отца?
Они подошли к самому главному, и Мэгги не пыталась отступать.
— Без него, Мейв, обязательно без него. Прости меня, моя дорогая, но — ради себя самой — ты не должна его видеть. Я думаю, что он попытается вернуть тебя, заставить жить с ним. Ты ни в коем случае не должна соглашаться на это. То, что было между тобой и им, — это плохо, дурно, ужасный грех! Ты была маленькой девочкой, но мне кажется, что интуитивно ты понимала это. Разве я не права? Поэтому ты ушла от него и пришла ко мне, когда тебе понадобилась помощь. — Мэгги намеренно не упоминала о ребенке. Об этом лучше не говорить. — Я понимаю, что ты все еще его любишь…
