Когда Крисси получила приглашение, ей совсем не хотелось его принимать. Все, что связано с теткой Гвен, всегда плохо кончалось. И она совсем не жаждала видеть эту самодовольную засранку Гвенни. Но Саре хотелось поехать.

— Все, что угодно, только вырваться из этих стен, малышка! — томно протянула она, имитируя какого-то комика. — Мне бы хотелось увидеть, как поет и играет Хильдегард. Мне говорили, что она расхаживает по залу и щиплет парней за задницу и что каждый раз, когда она поет «Последний раз, когда я была в Париже», кто-то в знак уважения к ней покупает облигацию за двадцать пять тысяч долларов. Мне хочется там побывать!

— Тебе ничего другого не остается, как сдаться, — засмеялась Мейв. — Ты же знаешь, что Сара всегда добивается своего!

Крисси лежала на спине на великолепном покрывале отеля «Плаза», ее бледно-желтое шелковое вечернее платье было задрано до талии, ноги без чулок (последняя предвоенная пара чулок была выброшена еще на прошлой педеле из-за сплошных «дорожек») были широко раскинуты. Желтые трусики валялись на полу, а новые, тоже желтые, босоножки, купленные только вчера во время быстрого налета на магазин, также валялись на великолепном покрывале. Прапорщик Корки Таун в вечернем пиджаке, но с голой попой, только четыре месяца назад окончивший Принстон, совсем придавил ее. Он очень энергично и грубо старался прорваться через ее девственную плеву.

Крисси решила, что настало время на этот раз дойти до конца, если даже это будет стоить ей жизни. По тому, как продвигались дела, было похоже, что этот вариант весьма вероятен.

Весь в поту, хрипло дыша, прапорщик Корки Таун предложил:

— Ты должна применить французский способ.

— Что?

— Ты что, не знаешь? Минет. Отсоси меня.

— О-о-о!..

— А потом я тебя, — обещал он. — Некоторые парни не любят нырять в муфту, мне все равно. Мне это даже нравится.

Крисси было непонятно большинство слов, но она поняла, что он имел в виду, и хитренько улыбнулась. Вот был бы поражен прапорщик Корки, если бы узнал, что у нее есть огромный опыт именно в этом способе занятий любовью! Она могла бы научить его кой-чему.

— Нет, — резко ответила она.

Она не выйдет девственницей из этой комнаты, хотя бы в техническом смысле слова, если даже ей придется держать здесь Корки всю ночь. Он, наверно, решил, что его грустный и трогательный рассказ о том, что он скоро пойдет на войну, заставил ее пригласить Корки в эту комнату, на эту постель и развалиться в порыве страсти под ним, чтобы он не пошел на войну или, может, на смерть, не полюбив кого-нибудь. Но все было совсем не так.

Поцелуи, объятия и разрешение потрогать себя — в пределах нормы и за ее пределами — с различными представителями противоположного пола совершенно не возбуждали Крисси. Может, это происходило из-за того, что она не пускала никого в свои глубины? Сегодня ей все станет известно. Сегодня она распростится со своей невинностью!

Она поцеловала его и всего обслюнявила, она засунула ему в рот язык и начала им так двигать, как она считала, весьма страстно. Она даже погладила его по ягодицам.

— Постарайся немного — посильнее, — прошептала она бедному Корки. Потом Крисси подула ему в ухо, предполагалось, что после этого парень взовьется до потолка.

Она протянула руки под него, где его пенис усиленно старался войти в нее. Крисси начала его гладить. Корки застонал и сильно проник в нее, и тут застонала Крисси, но не в порыве страсти; ее пронзила сильная боль, наконец все свершилось! Сразу же после соприкосновения с ее теплотой он взорвался и полностью обрушился на нее.

Крисси вспомнила один из стишков Джинни:

Крисси подождала немного, а потом сказала:

— Пусти меня, пожалуйста. Слезай с меня. Мне нужно принять душ.

— Зачем? — спросил он, лежа без сил на ней. — Ты кончила?

— Нет, но ты кончил.

— Я могу тебя… пальцем, — предложил он ей, — или, если хочешь, я могу тебя пососать.

— Нет, но все равно спасибо. Тебе лучше пойти вниз, пока тебя не хватились. Я тоже скоро спущусь.

— Ты правда не хочешь? — нудно продолжал прапорщик Корки.

Крисси не отвечала ему. Она встала с кровати и одной рукой расстегнула «молнию». Мятое платье полетело на пол. Когда Корки увидел ее голое тоненькое тело с небольшими твердыми грудками, которые задорно рвались вверх, он опять захотел ее.

— Я мог бы в этот раз заставить тебя кончить, — продолжал он.

Крисси ему не ответила и пошла в душ. Она не включала воду, пока не услышала, что он ушел и закрыл за собой дверь. Тогда она пустила воду в полную силу, стараясь не замочить волосы. Пока теплая вода начисто отмывала тело от скверны, Крисси начала себя ласкать, пока не почувствовала знакомые спазмы, находившие на нее волна за волной…

Когда она вернулась в Персидский зал, оркестр играл «Чаттануга Чу Чу», но ей совсем не хотелось танцевать джаттербаг. К ней подлетела Сара.

— Где ты была? — взволнованно спросила она. Ей только что удалось избавиться от трех парней в форме, все они старались произвести на нее впечатление своими военными победами.

— Твоя тетушка Гвен ищет тебя уже полчаса. Мне кажется, что она хочет тебя кому-то представить. Гарриманы или кто-то еще…

К ним подошла Гвенни Уинслоу.

— Вы слышали последнюю новость? В декабре заканчивает группа в сорок три человека в Йеле. И говорят, что три четверти парней уже записались в армию, — жаловалась она. — Так в Йеле практически никого не останется…

— Какой ужас, — радостно завопила Сара. — Что будут делать девочки в колледже Смит без мальчиков Йеля?

Гвенни непонимающе посмотрела на Сару и отошла.

— Так, вернемся к тебе, — продолжала Сара. — Крисси Марлоу, ты пошла наверх с этим прапорщиком, ну, у которого еще остались на лице дырки от прыщей во время пубертации? — Она быстро пощупала волосы Крисси. — Та-а-ак, немного влажные. Что ты делала, мое золотце?

— Я тебе заявляю, Сара Лидз Голд, — Крисси старательно передразнила акцент Сары, — что ты хуже, чем писатель Эллери Квин.

Сара угрожающе посмотрела на нее.

— Крисси?

— Угу. Морские пехотинцы наконец пошли в атаку!

Мэгги О'Коннор потеряла свою правую грудь на Рождество 1941 года, а левую — в следующем году. Теперь, спустя год, доктора требовали, чтобы она опять легла в больницу — как они сказали, для проверки. И стоит провести рентгенотерапию, чтобы быть во всем уверенными. Но Мэгги понимала, что она проигрывает свою борьбу. Она хотела только знать, сколько пройдет времени, прежде чем болезнь придет к естественному завершению. Ей столько предстояло сделать во благо родины, больницы, где она работала, в память матери и, самое главное, Мейв. Она испытывала гнев, что судьба так распорядилась ею. Она бунтовала и ходила в церковь отмаливать грехи и дурные мысли. Ей было нужно еще время, чтобы она могла проводить мать на вечный покой. Кто позаботится о матери, если Мэгги умрет первой? Боже мой, а что же с Мейв? Она сильная и хорошая девушка, но все еще слишком молода. Она еще не повзрослела, чтобы со всем справиться. А ее дитя? Кто будет за ним присматривать? Только не Мейв. Она никогда не скажет Мейв, что с ее ребенком не все в порядке, но он живет в семье, которая его любит. И Пэдрейк. Мэгги с ним не общалась. Конечно, она знала об успехах его книг. Он жил в Ирландии; каждый роман приносил ему все больше признания и славы. Она не могла понять, почему критики так восхваляют его работы, — ей казалось, что они полны ненависти, почти всегда необъяснимой. Но люди восхищались ими. Не случится ли так, что после ее смерти Пэдрейк вернется и опять заберет Мейв? Или, может, Мейв сама начнет искать его. Мэгги чувствовала, что Мейв любит Пэдрейка и грустит по нему.