Мэгги посмотрела на покрасневшие глаза брата. Какие ужасные стихи, подумала она. Какие мерзкие стихи! Пэдрейк отвернулся от окна, увидел ее чемоданчик и засмеялся:

— Тебе вовсе не обязательно уезжать, любимая сестренка. Уеду я.

— Где мама?

— Подойди-ка сюда, — сказал он и подозвал ее к окну.

Мэгги вошла в комнату и выглянула в сад. Ее мать была одета в старое свадебное платье Хейтов и сидела под старым дубом. Она разговаривала, хотя рядом с ней никого не было. Мэгги взглянула на брата:

— Что она делает?

Пэдрейк опять засмеялся:

— Она уходит в мир Чехова и Толстого.

— Но почему, Пэдрейк? — с ужасом воскликнула Мэгги.

— Потому что тот мир ей нравится больше. — Он улыбнулся. — Разве она не выглядит счастливой?

— Я хочу спросить, зачем ты сделал это с ней?

Он странно на нее посмотрел:

— Ты действительно не знаешь?

Мэгги проболела несколько месяцев. Элис Эббот поместила ее в Институт Маклин в Бостоне и навещала каждый день. Как только Мэгги стало немного получше, она спросила у бабушки о матери.

— Она живет в другом мире, Мэгги. Она находится в своем доме на площади Луисбург, но считает, что живет неподалеку от Санкт-Петербурга. Она не выходит за пределы дома и сада. Я наняла женщину, которая ухаживает за ней и присматривает за домом. Но с ней все в порядке, Мэгги. Можешь мне поверить. Такое впечатление, что она вполне счастлива. Тот мир, в котором она сейчас живет, гораздо более счастливый, чем тот, от которого она отказалась.

Мэгги подумала о наркотиках. Что предприняла Элис Эббот? Очевидно, та поняла ее немой вопрос и сказала:

— Я позаботилась обо всем, Мэгги… Абсолютно обо всем.

— А Пэдрейк, бабушка? Где Пэдрейк?

— Он уехал. Сначала он поехал в Париж, затем в Ирландию. Поскольку он сможет получить отцовское наследство, лишь когда ему исполнится двадцать один, я дала ему довольно большую сумму, чтобы он пробыл за границей как можно дольше. Мне кажется, так будет лучше для всех.

Мэгги так хотелось расспросить бабушку о Пэдрейке, особенно о том, почему он вырос таким. И опять Элис Эббот догадалась, о чем думает Мэгги. Она сказала:

— Есть старая венгерская поговорка: «Адам сэел яблоко, а у нас до сих пор оскомина».

Мэгги криво улыбнулась:

— Венгерская поговорка из уст рафинированной бостонской леди?

— К сожалению, не такой рафинированной, дорогая. Чтобы не доставлять тебе особого беспокойства, я попросила сообщить мне о Пэдрейке. Сейчас он в Дублине, опять вернул букву «О», присоединив ее к фамилии. Болтается по кабакам с другими писателями, например, с каким-то Джойсом. Мой информатор также сообщил мне, что он довольно много пишет. Короткие рассказы, очерки. Очень интересные, но злые. Возможно, он найдет свой мир и покой именно там, на земле своих предков. Пусть живет, как хочет, Мэгги. Некоторым это необходимо.

— Я понимаю, бабушка. Я люблю Пэдрейка, но мне не хочется его видеть.

— Когда ты окончательно поправишься, Мэгги, я сама уеду за границу. Мне всегда хотелось жить в Италии.

— В Италии? — Мэгги не верила своим ушам. — И что ты там будешь делать?

— Для начала совершу паломничество в Ватикан. Затем думаю поселиться в Венеции или во Флоренции. Мне кажется, что многие люди несчастливы из-за того, что живут не своей жизнью. Твоя мать, Пэдрейк… Мне кажется, что я была рождена, чтобы стать покровительницей итальянского искусства. — Она тихонько усмехнулась. — А вот ты, моя дорогая, и являешься настоящей бостонской леди. Я собираюсь оставить музей на твое попечение.

— На мое, бабушка? Почему на мое? Я же ничего не знаю о музеях!

— Ты — настоящая Эббот, больше Эббот, чем кто-либо из нас. Ты всему научишься. И я тебе доверяю, я знаю, что ты поведешь дело, как надо, как я делала бы сама. Джеймс и Пол могут выполнять мои инструкции, но они не чувствуют моей души. Ты меня понимаешь. Ты сделаешь все так, как делала бы я. И ты тоже можешь здесь жить, на третьем этаже, в моих комнатах.

— Нет, бабушка. Если ты не против, я лучше поселюсь в твоем доме на площади Луисбург. Ты не будешь возражать?

— Конечно, нет. Я оставляю тебе этот дом, равно как и дом в Ньюпорте. Собственно говоря, я оставлю тебе все, что у меня есть. Но не волнуйся о том, как распорядиться деньгами. Пол и Джеймс обо всем позаботятся.

Мэгги была поражена.

— Все твои деньги? А дядя Пол и дядя Джеймс? Они не рассердятся?

— Не беспокойся, Мэгги. Они получили деньги своего отца. А что касается Пэдрейка, то он получит деньги отца и матери. Я это предусмотрела. Я душеприказчик Маргарет. Я не хочу, чтобы Пэдрейк обращался к тебе хоть за чем-нибудь.

— Но почему ты все оставила мне, бабушка? Я вряд ли смогу всем этим воспользоваться.

— Ты найдешь им применение. А теперь хватит о деньгах. Чем ты будешь заниматься, когда выйдешь из больницы? Кроме того, что поселишься в доме на площади Луисбург и станешь заниматься музеем?

— Я буду учиться, бабушка. Я пойду в колледж Редклифф и буду изучать искусствоведение, антропологию и все то, что сможет мне понадобиться в музейной работе. И еще я буду присматривать за мамой… Я не буду вмешиваться в ее жизнь, бабушка, но все же буду иногда заходить к ней, смотреть, как она живет, ты не против?

— Конечно, обязательно, Мэгги. Я рассчитываю на тебя. И я думаю, что ты прекрасно придумала — пойти в колледж Редклифф. И когда будешь там учиться, найди себе хорошего друга. Не такого, как эти чопорные бостонцы. Пусть это будет человек, который заставит тебя много смеяться. — Она наклонилась к уху Мэгги, так что бы вошедшая в комнату медсестра не могла услышать ее слов.

Мэгги тихо засмеялась, покачала головой, посмотрела поверх бабушкиной головы в окно на серое небо и вздохнула.

— А дедушка Эббот много заставлял тебя смеяться, бабушка?

— Нет. Не могу этого сказать. Но время от времени говорил что-то смешное. Но, — она печально улыбнулась, — в то время я не была способна ни на что большее.

Мэгги так же, как и Пэдрейк, вернула своей фамилии первоначальный вид, добавив «О». Она занималась в колледже Редклифф и закончила его с отличием. Каждый год она ездила во Флоренцию к бабушке, которая была разочарована тем, что Мэгги так и не нашла себе молодого человека, способного заставить ее смеяться. Она знакомила Мэгги с художниками, титулованными особами, бывшими ее соотечественниками, которые посещали ее салон. Однако Элис предупредила внучку:

— Всех этих мужчин нельзя воспринимать серьезно, они предназначены исключительно для развлечений. Когда у тебя будет что-нибудь серьезное, ты сама это поймешь, и я тебе и слова не скажу.

При поездках в Европу у Мэгги не раз возникало желание отклониться от курса и заехать в Ирландию, но каждый раз она отговаривала себя от этого, зная, что не стоит навещать Пэдрейка — тот был пороховой бочкой, от которой лучше держаться подальше. Однако она кое-что слышала о нем. Мэгги прочитала два его романа, оба были проникнуты презрением и отвращением к этому миру. Но было совершенно очевидно, что его ненависть никак не умаляла достоинств его произведений. Пэдрейк уже был известен не только в Ирландии, но и в Англии, и Америке. Ему было лишь двадцать с небольшим, однако его признавали наиболее известные писатели того времени, и обе страны — Ирландия и Америка — считали его своим писателем.

В 1927 году во Флоренции умерла бабушка Элис, и сыновья привезли ее тело на родину, чтобы похоронить в родовом склепе Эбботов. Совершенно неожиданно ровно за час до похорон приехал Пэдрейк. С ним была рыжеволосая девушка-ирландка. Ее звали Сэлли Фланаган, ей было всего семнадцать лет, и Пэдрейк представил ее как свою жену. Сэлли говорила по-английски с таким сильным акцентом, что иногда было невозможно ее понять. Обычная деревенская девушка, совершенно необразованная и не умеющая себя вести в обществе, она все время держалась около Пэдрейка, как молодой, робкий олененок.