— Да не нападайте вы сразу на меня! — поморщился Халманов. — Никто вам не собирается ставить никаких ограничений. Вы что думаете, партийное бюро разрешает или запрещает поездки студентов по стране?

— Нет, я так не думаю, — солидно ответил Тимофей.

— Ну, вот и хорошо, что так не думаете, — улыбнулся Халманов, и Пашка, увидев на лице аспиранта следы ранений и сильных ожогов, которые, когда он не улыбался, были не так сильно заметны, снова проникся к нему сочувствием и жалостью.

— Так вот, товарищ Пахомов, — продолжал заместитель секретаря партбюро, — есть к вам несколько вопросов… Как у вас вообще-то с дисциплиной?

Пашка снова насторожился.

— В каком смысле?

— Да в самом простом. Лекции аккуратно посещаете?

— Не совсем…

— Причина?

— Он болел, — вмешался Тимофей.

— Это, конечно, хорошо, товарищ Голованов, что вы так изобретательно защищаете своего друга, но я слышал, что товарищ Пахомов не только из-за болезни лекции пропускает, а главным образом из-за того, что слишком сильно увлекается спортом.

— Да вы знаете, как он в баскетбол играет?! — вдруг закричал Тимофей, навалившись на стол, за

которым сидел Халманов. — Он однажды всю нашу университетскую команду мастеров чуть один не обыграл!

Халманов, удивленно подняв обожженные брови, с интересом смотрел на Тимофея.

— Да вы знаете, — продолжал Тимофей, забыв обо всей своей солидности и сдержанности, — что Пахомов — лучший баскетболист нашего факультета?!

— Откровенно сказать, не знаю…

— А почему не знаете? — снизил тон и хитро прищурился Тимофей. — А потому, что партбюро вообще плохо интересуется состоянием спорта на нашем факультете.

— Что верно, то верно, — подтвердил Халманов. — Состоянием спорта на нашем факультете партийное бюро действительно интересуется пока еще недостаточно.

— Так зачем же вы упрекаете человека в том, что он увлекается спортом?

— Но ведь не за счет же учебы? Нельзя ведь из-за баскетбола столько лекций пропускать, сколько в прошлом семестре пропустил Пахомов.

— Кстати сказать, — высокомерно откинулся на стуле Тимофей, — в последний месяц перед сессией Пахомов не пропустил ни одной лекции.

— А как вы, товарищ Пахомов, вообще-то сессию сдали?

— Его ответ на экзамене по русской литературе девятнадцатого века был признан лучшим в группе, — не дав Пашке даже открыть рта, снова вмешался Тимофей.

— Вот это молодцом, — похвалил заместитель секретаря партбюро, — это я одобряю.

— Так зачем вы нас тогда вызвали? — опять навалился на стол Тимофей.

— Собственно говоря, дело здесь вот в чем, — сказал Халманов и достал костями-пальцами изуродованной руки носовой платок.

И тут только Пашка заметил, что вторая рука у аспиранта вообще не действует. Рукав пиджака, оканчиваясь черной, глухо застегнутой перчаткой, висел неподвижной плетью.

И, увидев эту черную перчатку, Пашка вдруг сразу все «простил» Халманову— и вопросы, которые тот задавал до этого, и те, которые он мог бы задать еще.

Халманов вытер лицо платком, спрятал его в пиджак.

— Собственно говоря, дело здесь вот в чем, — повторил он. — Партийное бюро в принципе не возражает против вашей поездки. Больше того, мне, например, даже нравится, что вы проявляете личную инициативу и едете в областную газету попробовать свои силы, так сказать, в свободном журналистском полете. Но коль скоро вы будете предъявлять в этой областной газете студенческие билеты нашего факультета, то старайтесь в первую очередь не деньги зарабатывать, а показать, что вы действительно из Московского университета. Помните, что на вас будет лежать ответственность не только за самих себя, но и за весь наш факультет.

— Товарищ Халманов, — бодро выдвинулся вперед Пашка, — можете не беспокоиться. Все будет в порядке. Мы им там всем покажем, что такое факультет журналистики Московского университета. Мы будем работать там, как звери!

— Странный ты все-таки парень, Пахомов, — задумчиво сказал Халманов. — Все учатся, а ты в баскетбол играешь. Все отдыхать после экзаменов едут, а ты работать собрался. Все наоборот.

Провожать Пашку и Тимофея на Казанский вокзал пришли, несмотря на мороз, Оля Костенко, Светка Петунина, Руфа, Боб Чудаков и Юрка Карпинский.

Вещей у Пашки и Тимофея почти не было — два рюкзака и школьный портфель с блокнотами и карандашами. Портфель был взят по настоянию Тимофея, которому он, собственно говоря, и принадлежал, будучи верным тимофеевским спутником еще в школьные, «золотые» медалистские годы, — поэтому Голованов и взял его с собой в качестве талисмана и символа будущей удачи.

Последним на перроне появился Эрик Дарский.

— Виват! — закричал Эрик издалека. — Я не опоздал?

— Да нет, вон поезд стоит совершенно пустой, — сказал Боб Чудаков.

Гурьбой пошли вдоль не заполненных еще пассажирами вагонов. Сверившись с билетами, влезли в нужный вагон (проводников около вагонов почему-то до сих пор не было), нашли свое купе, тесно расселись на нижних местах.

— Ребята, — серьезно и печально сказала вдруг Светка Петунина, — а ведь вы первые из всей нашей пятой французской уезжаете в настоящую, взрослую, самостоятельную журналистскую поездку.

— «В флибустьерском дальнем синем море-е, — запел Боб Чудаков, — бригантина поднимает паруса»!

Но неожиданно никто не поддержал Чудакова. Всех вдруг охватила грусть от Светкиных слов.

— Граждане пассажиры, — раздался на перроне голос радиодиктора, — поезд «Москва — Куйбышев» отправляется с третьей платформы через три минуты. Повторяю…

— Странно, — забеспокоилась Оля Костенко, — поезд уходит через три минуты, а вагон совсем пустой.

— Отцы! — зашелся вдруг в немом смехе Эрик Дарский. — А ведь мы не в тот поезд сели. «Москва — Куйбышев» вон там стоит!

И он показал пальцем в окно.

Все кинулись к окну. На соседнем перроне действительно стоял готовый к отходу поезд. Все признаки его отправления через три минуты были налицо: вдоль вагонов бежали с чемоданами запыхавшиеся пассажиры, в дверях вагонов в строгой черной форме и красных фуражках стояли грозные проводницы, кто-то обнимался, кто-то целовался, кто-то махал уже рукой.

— Мужики! — гаркнул Юрка Карпинский. — Ноги в руки! Рысью из вагона, опоздаем!

Пашка и Тимофей, схватив рюкзаки и портфель, первыми выскочили из купе. За ними сыпанули все остальные.

— Карпо, держи «Москва — Куйбышев» за последний вагон! — закричал Боб Чудаков.

— Ложись под колеса! — добавил Эрик Дарский.

«Москва — Куйбышев» тронулся…

— Ох, ох, ах! — завизжали девицы.

Юрка Карпинский, расталкивая провожающих, мчался вдоль медленно движущихся вагонов.

— Стой, стой! — орал Карпо проводникам. — Врубай «стоп-кран»! Самых главных забыли!

Стоящие в дверях в черной форме проводники строго и как бы даже безучастно смотрели на бегущего около их ног молодого человека.

Пашка Пахомов, вспомнив годы, проведенные в «хиве» в многочасовой беготне по спортивному залу, наддал и, опрокинув нескольких провожающих, вцепился в поручни последней площадки последнего вагона.

Рядом задыхался Тимофей.

— Кидай мешки в вагон! — заорал Карпо, поравнявшись с Пашкой.

Пашка закинул в тамбур свой рюкзак. Карпо вырвал из рук обессилевшего и поэтому уже плохо соображающего Тимофея его рюкзак и тоже кинул в тамбур.

Поезд убыстрял ход.

— Ребята, осторожнее! — кричала сзади Оля Костенко.

— Ох, ах, помогите! — голосила пышноволосая Руфа.

Пашка, изловчившись, прыгнул на нижнюю ступеньку.

— Давай, Тимка, давай! — захрипел Пашка.

Неуклюжего на бегу комсорга рывком, в четыре

руки, втолкнули на ступеньки Юрка Карпинский и Боб Чудаков.

Поезд убыстрял ход.

— А портфель? — тяжело дыша, спросил Тимофей.

— Какой еще портфель? — зло посмотрел на лучшего друга Пашка.

— Портфель с блокнотами!..

Пашка оглянулся. Тимофеевский «медалистский» портфель, туго набитый блокнотами и карандашами, остался в руках у Эрика Дарского.