Увидев это, Лева Капелькин, несмотря на всю драматичность и даже трагичность ситуации, печально улыбнулся. Один положительный результат встреча мастеров с «нью-хивой» все же дала: судьба Валеры и Славки была решена. Благородный замысел будущего юриста Левы Капелькина был приведен в исполнение.

На следующий день ровно в восемь часов утра Пашка Пахомов вошел в длинный и узкий коридор факультета журналистики, расположенного на втором этаже одного из старых университетских зданий на Моховой улице, во дворе которого стояли в противоположных углах каменные фигуры великих революционных демократов Герцена и Огарева. Как новая восходящая звезда университетского баскетбола, Пашка Пахомов опаздывать на комсомольское собрание своей группы не имел теперь, конечно, уже никакого права.

Пройдя мимо пустынных в этот ранний утренний час маленьких и тесных аудиторий, Пашка уловил в конце коридора жужжание голосов своей родной комсомольской группы и непосредственно устремился на эти звуки, узнать которые, как пчела узнает издалека гул родного улья, Пашка, наверное, тоже смог бы на очень далеком расстоянии.

Пятая французская группа четвертого курса факультета журналистики, к которой имел честь принадлежать студент Пахомов, томилась около входа в шестнадцатую аудиторию — самую большую аудиторию второго этажа, полукруглые ряды которой крутым амфитеатром восходили от черной грифельной доски к потолку.

— Ребята, смотрите, кто пришел! — радостно закричал, увидев Пашку, Боб Чудаков, первый франт и щеголь пятой французской группы. — Сам Пахом пожаловал. Здорово, Павел Феоктистович! Сколько лет, сколько зим?

Пашка солидно, за руку, поздоровался с Чудаковым (не мог же он после вчерашнего своего успеха на кафедре физкультуры по-прежнему изображать из себя легкомысленного и ветреного Пахома?). Борис Чудаков считался хорошим Пашкиным приятелем. Не другом, как, например, Тимофей Голованов, а просто приятелем. Боб Чудаков слыл не только первым франтом и щеголем в пятой французской группе, но и первым музыкантом и знатоком джазовой музыки на всем четвертом курсе. Он хорошо играл на рояле, знал наизусть множество модных мелодий и вообще был сверхсовременным и сверхмодерновым юношей.

Потом студент Пахомов все так же солидно пожал руку Юрке Карпинскому, по прозвищу Карпо, бывшему балетному танцору; Степану Волкову — выходцу из глубин Псковской области, выучившему длинными зимними вечерами в своей деревне под завывание метелей наизусть почти всю Большую Советскую Энциклопедию; Рафику Салахяну — лучшему курсовому поэту; Эрику Дарскому — сыну знаменитого кинорежиссера музыкальных комедий на колхозные темы; Лехе Белову — демобилизованному из армии старшине; и, наконец, башкирскому вундеркинду Фариду Гафурову, самостоятельно изучившему в городе Уфе пять европейских языков.

После этого Пашка повернулся к девицам пятой французской группы и отвесил в их сторону несколько галантных полупоклонов. Девицы все были как на подбор: пышноволосая блондинка Руфа; две подруги-модницы Инна и Жанна; черноокая горянка Сулико Габуния; непрерывно изображавшая из себя, лев-толстовскую героиню (Наташу Ростову) Светка Петунина; дочь известного дипломата Изольда Ткачева; неизлечимая сплетница и скандалистка Галка Хаузнер (по прозвищу Кляузнер); и, наконец, отличница, певунья и хохотушка Оля Костенко — самое миловидное существо во всей пятой французской группе.

И только проделав все это — рукопожатия и поклоны, Пашка Пахомов подошел к своему лучшему другу групкомсоргу Тимофею Голованову и чопорно поздоровался с ним.

— Здравствуй, Павел, — торжественно ответил Тимофей Голованов.

Он поставил в списке комсомольцев пятой французской группы против фамилии Пахомова жирный черный крест и, аккуратно сложив вчетверо список, спрятал его в карман.

Жест этот обозначал следующее: все комсомольцы группы в сборе, собрание можно начинать.

— Товарищи, прошу занимать места, — голосом радиодиктора объявил Голованов и гусиным шагом двинулся в шестнадцатую аудиторию.

Все толпой хлынули за ним.

Пятая французская с шумом рассаживалась в полукруглых рядах круто уходящего к потолку амфитеатра. По установившейся еще с первого курса традиции в первом ряду всегда одиноко восседал староста группы Леха Белов; за ним, во втором ряду, помещались Степан Волков, Рафик Салахян и Фарид Гафуров; средние ряды занимали обычно девицы, а уж зато на самый последний ряд под потолком не мог претендовать никто, кроме Боба Чудакова, Карпо, Эрика Дарского и уж, конечно, самого Пашки Пахомова.

Тимофей Голованов стоял внизу возле трибуны, с которой университетские профессора и доценты читали студентам факультета журналистики свои зажигательные лекции. На фоне грифельной доски Тимофей (темный костюм, белая рубашка, галстук) выглядел весьма внушительно. Значительность его позы подчеркивала большая коричневая папка делегата комсомольской конференции. С выражением снисходительной терпеливости групкомсорг наблюдал за своими непоседливыми подопечными.

Наконец, все расселись по местам и угомонились. Голованов положил перед собой на трибуну делегатскую папку и вытащил из нее несколько исписанных листов бумаги.

— Товарищи, — проникновенно начал Тимофей, — на повестке дня нашего сегодняшнего комсомольского собрания два пункта. Первое: об участии нашей группы в работе курсовых агитбригад на строительстве нового здания университета на Ленинских горах. И второе: разное.

При слове «разное» сидевший в последнем ряду между Бобом Чудаковым и Юркой Карпо Пашка Пахомов саркастически усмехнулся. Уж кто-кто, а Пашка прекрасно знал, что на каждом собрании лучший друг затевает «разное» только для того, чтобы лишний раз пропесочить Пашкину крамольную личность.

Свое сообщение по первому пункту повестки дня Тимофей Голованов начал издалека. Сначала он рассказал об опыте работы агитбригад, о которых говорилось на районной комсомольской конференции. Потом рассказал об опыте работы агитбригад, о которых говорилось на вузовской комсомольской конференции. Потом он рассказал об опыте работы агитбригад, о которых говорилось на факультетской комсомольской конференции.

И только подробно и обстоятельно изложив все это, он начал говорить об опыте работы агитбригад на их собственном четвертом курсе.

— Агитбригады нашего курса работают на строительстве новых зданий университета на Ленинских горах пока еще очень плохо, — сурово говорил Тимофей, и в голосе его звучал металл непримиримости к этому отстающему участку комсомольской работы. — Не составляет исключения в этом вопросе и агитбригада нашей пятой французской группы. Половина наших агитаторов в этом году еще ни разу не была на строительстве нового здания. Как можно оценить этот факт? Только как нашу собственную безответственность, перерастающую в беспринципность. Можно ли дальше терпеть такое положение? Дальше такого положения терпеть нельзя. Я предлагаю ликвидировать это отстающее звено нашей комсомольской работы. А вытащив одно звено, мы вытащим всю остальную цепь. Нам нужен аврал. Да, да, самый настоящий аврал. Я предлагаю, чтобы сегодня, после окончания занятий, вся наша группа, как один человек, без исключения — подчеркиваю, без исключения! — выехала на строительство нового здания университета и выполнила свой комсомольский долг.

Ах, какой тут шум поднялся в шестнадцатой аудитории! Пятая французская сверхбурно реагировала на любимый лозунг своего комсомольского вожака «все как один, без исключения». Причем наиболее активно выступала, конечно, женская часть собрания.

— Я не могу сегодня после занятий! — драматическим контральто кричала Светка Петунина. — У меня репетиция! Я сегодня Наташу Ростову художественному совету клуба должна показывать!

— И я не могу сегодня! — кричала Галка Хаузнер, по прозвищу Кляузнер. — Почему заранее нельзя было предупредить? Хотя бы за два дня? Ко мне сегодня родственники из Ростова должны приехать!