Долго еще были видны возле хаты силуэты хозяина, его жены и дочери. Мы тем временем перебрасывались шутками по поводу столь неожиданного предложения стать женихом. Хотя нет-нет да и оборачивались назад, чтобы снова и снова увидеть, как все трое машут нам вслед руками.

Уже девять суток бродим мы, четверо москвичей, по Украине. Встречаем по пути таких же бедолаг окруженцев. Все они мечутся: кто на восток, кто на север, кто на юг. Везде немцы. В какую бы деревню ни зашли, везде говорят, что фронт быстро откатывается на восток. Узнав в крайней хате, что в селе еще нет немцев, просим что-нибудь перекусить и бредем дальше.

На закате подошли к окраине большого села. Немцев не видно. Пройдя несколько домов, выходим на центральную площадь села. Возле пруда стоит сельский магазин. Из него колхозники тащат по домам оставшиеся в магазине продукты. Наше появление никого не удивило и не прервало грабеж, все продолжали тащить мешки с мукой, крупу, соль и другие припасы. Пожилой мужчина, как потом выяснилось председатель колхоза, вел на поводу лошадь. Вдали мы увидели еще и других людей, уводивших со скотного двора телят и коров. Председатель объяснил нам, что раздает все, чтобы не досталось немцам. Мы спросили его, где нам можно переночевать? Жестом он показал нам на скромную мазанку. Подойдя к ней, постучались. Из низенькой двери вышла старушка. Маленькая, но очень подвижная пожилая женщина быстро-быстро заговорила по-украински, приглашая нас зайти.

Внутри хаты было тесновато из-за огромной, как мне тогда показалось, чисто выбеленной печи. От нее поперек хаты шла дощатая перегородка. Она делила все пространство дома надвое. Усадив нас на лавку, хозяйка достала с печи горшок с простоквашей и дала его нам. Она извинилась, что у нее нет ни хлеба, ни картошки. Мы выпили простоквашу. Хозяйка уже хлопотала о нашем ночлеге. Она сама принесла с улицы большую охапку сена, разложила его прямо на земляном полу за перегородкой. После долгого пути усталость сразу сморила нас. Мы, четверо, улеглись рядком, крепко заснули…

Сон оборвался внезапно. Кто-то пинками бесцеремонно будил нас. Глаза слепил яркий свет карманных фонарей. Оглядевшись, мы увидели двух немцев. Стволы автоматов они направляли то на одного, то на другого. Громкая и непонятная немецкая речь. По движению стволов автоматов мы поняли, что надо выходить на улицу.

Уже выходя на улицу, я заметил нашу старенькую хозяйку. Она стояла, прислонившись к углу печи, всхлипывая, причитала, вытирала слезы подолом передника. А двое здоровых немцев выгоняли нас, подталкивая в спины дулами автоматов. На выходе нам встретился третий немец и какой-то мужчина в гражданской одежде. Мужичок злобно хихикнул и с издевкой произнес: «Навоевались, москали!»

Немец в дверях оттеснил мужчину, пропуская нас. Жестом руки приказал нам идти за угол хаты. Там стоял у дороги военный тягач на гусеничном ходу. Ярко горели его фары и работал двигатель. Трое немцев, подгоняя автоматами, усадили нас в кузов тягача и сели сами.

Машина взревела, выбросив сизую струю дыма, развернулась на месте и направилась в сторону моста. Подъезжая к мосту, лучи фар выхватили из темноты одинокую фигуру мужчины, он протягивал крынку. Тягач притормозил. Мужчина, подобострастно улыбаясь, протянул немцам, сидящим в кузове, полную крынку молока. Один из них, перегнувшись через борт, взял ее из рук мужчины. Все немцы по очереди отпили молока, опорожнив крынку. Приняв обратно пустую посуду, мужичок низко поклонился. Тягач рванулся с места, и хлебосольный крестьянин так в поклоне и исчез в темноте ночи.

Проехали через все село и за околицей остановились. Немцы вылезли из тягача и выкатили из придорожных кустов противотанковую пушку, прицепив ее к тягачу.

Опять тронулись и, проехав до окраины следующего села, остановились. Мощные лучи фар высветили вдали маленькую белую церквушку. Нас высадили и поставили лицом к стене у ближайшего дома.

Я стоял с краю, возле открытого окна дома. Внутри, недалеко от окна, стоял стол, на столе керосиновая лампа. Она освещала офицера, который что-то писал, сидя за столом. Наш конвоир вошел и что-то доложил офицеру, стоя по стойке «смирно». Офицер, не переставая писать, давал солдату какие-то распоряжения, время от времени поглядывая на него. Затем тягач с тремя немцами уехал. По всей вероятности, они выполнили свое задание и передали нас другим. Мы невольно посмотрели вслед уехавшему тягачу. Уже начало светать, и мы увидели на фоне церкви темные могильные кресты… В голове промелькнуло: кресты — кладбище — расстрел!

К нам подошли три солдата с автоматами и приказали идти в сторону церкви. Один из солдат протянул мне сигарету. Я его спросил: «Erschiesen?» («Расстрел?») «О, nein, nein!» — ответил он и улыбнулся. «Nicht schiesen! Ferstehen?» — еще раз пояснил он, и я понял, что нас не расстреляют. Потом он ткнул себя в грудь: «Österreich!» Я понял, что он австриец. По дороге австриец спросил, откуда я. Ответил, что москвич.

Миновали кладбище. За церковью была площадь. На площади несколько костров освещали телеги, лошадей и снующих между ними солдат. Австрийцы передали нас офицеру и пошли назад. Офицер подозвал двух солдат с карабинами. Они отвели нас ближе к кострам, где на деревьях были подвешены туши коров. Доходчиво нам объяснили, чтобы мы сидели тихо, иначе будут стрелять!

Улеглись прямо на земле, но долго не могли заснуть, надо было переварить случившееся… После обмена мнениями мы пришли к выводу, что нас выдал кто-то местный, из деревенских. По всей вероятности, тот мужичок, что был возле хаты. Видно, чем-то ему насолила советская власть, и он с радостью помог врагам, выдав нас.

Раннее утро в украинской деревне встретило нас шумной бранью и суетой. Кругом сновали немцы, громко переговариваясь между собой. К нам, четверым, подсадили еще двоих русских пленных. Пригляделись при свете дня к селу. Оно было большое, поэтому, наверное, немцы и выбрали его для расположения своей механизированной части. На центральной площади села стояли тягачи, грузовики, телеги, повозки.

Примерно через час нашу группу повели под конвоем автоматчиков к дороге. Там уже стояли несколько повозок, запряженных лошадьми. Пленных расположили в середине этой колонны, и вся вереница тронулась по дороге на запад. Миновав село, дорога вышла в поле.

Шагаем быстрым шагом, едва поспевая за обозом. Солнце уже высоко. На выгоревшем небе ни облачка. Утреннюю прохладу сменил полуденный зной. Украинская степь дышит жаром. Сильно хочется пить, да и голод дает себя знать. Усталые и голодные бредем мы, подгоняемые окриками конвоя.

Прошли от села примерно с десяток километров, когда над нашими головами в белесом и безоблачном небе появилась пара наших истребителей. Они летели на большой высоте и казались маленькими пчелками. Я сразу подумал о своем брате Юрии: где-то он сейчас? С самого начала войны я не получал от него писем. Ведь он летчик и тоже, наверное, где-то на фронте дерется с немцами.

Наша колонна остановилась. Немцы с любопытством следили, прикрывшись от солнца ладонями, за самолетами. Никто и не думал покинуть колонну до тех пор, пока от самолетов не отделились две темные точки. Немцы рассыпались по обочине, залегли в кювет. Пролетев некоторое расстояние, точки рассыпались множеством белых листков бумаги. Они летним снегопадом, кружась и разлетаясь окрест, устилали степь и дорогу.

Немцы подняли несколько листков. Прочитав их, они громко расхохотались и изорвали их в клочья. Мы тоже подняли пару листков. Текст был написан по-немецки. А самолеты, удачно «отбомбившись», быстро скрылись за горизонтом. Другой груз они должны были бы сбросить, с большей пользой!

Кстати, наши самолеты за все время боев и отступления мы видели над головами лишь один раз. Тогда в небе произошел очень быстротечный бой двух наших фанерных «ястребков» с двумя «мессершмиттами». Наши самолеты один за другим зачадили густым черным дымом и ярко вспыхнули. Они свечками быстро устремились к земле. Летчики так и не успели воспользоваться парашютами…