Она затаилась, как потерпевший поражение, но не смирившийся воин в развалинах крепости, что ждет расслабившегося противника в темном закоулке с мечом наготове.
У каждого бога есть свой праздник. У Стиглона - День Справедливости, когда каждый может прийти в храм, покаяться в грехах, заплатить десятину - и грехи будут прощены. Как водится, освобождение от скверны следует отметить пивом, танцами, а потом, чем Ирлиф не шутит - и новыми "грехами плоти". У Алка Морского в его День выходят на морской берег и сыплют в море дары божеству - зерно, вино, украшения, у кого есть - деньги. Есть свой праздник и у бога горных снегов Кетадра, когда нарядно одетая толпа обходит свои поселки. Впереди толпы идут жрецы с огромными трубами-карнаями, их леденящий душу рев подхватывает испуганное эхо. На жертвенной скале блеют пригнанные для жертвоприношения бараны, еще немного - и их дымящаяся кровь потечет по древним камням, а к небу вознесется дым благовонных курений. Год сейчас благополучный, видно, народ кетадринов безгрешной жизнью снискал милость богов. Будь нынче мор, засуха или холода - и вместо баранов принесли бы в жертву пятнадцатилетнюю девственницу. В Великую Ночь их немало погибло на этой скале.
Но разве будешь думать о плохом, когда сияет солнце, звенит быстрая речка, а долина и предгорья, словно девушка-модница, кокетливо примеряют нежно-зеленый наряд и сверкающее ожерелье снежных пиков? Сейчас бог насытится, возьмет от туш забитых баранов то, что ему надо - а потом и люди смогут, разрезав остальное, нажарить шашлыков и съесть под забористую, куда крепче, чем южное вино, горскую бражку. Перед счастливыми, осоловевшими от пира мужчинами будут танцевать их жены, сестры, порой и некоторые матери. Прекрасные, как сама любовь, манящие, как ледяной ключ в жаркий летний день, стройные и гибкие, как плети винограда...
Станцуют и мужчины Танец Меча, в котором каждый покажет удаль и храбрость. Старики будут петь о героях прошлого, а потом, когда и это развлечение останется позади, придет время любви. Мужья, конечно, приласкают жен, а неженатые парни вплотную займутся рабынями - кто какую поймает. У рабынь нет чести, их можно без свадьбы и вообще при всех. Если, конечно, сам не боишься осрамиться. Молодые парни - не боятся, потому нет от них покоя рабыням ни днем, ни ночью. Особенно - в праздники.
Но Боги в милости своей никогда не забывают и рабов. Конечно, они отмеряют радость и везение каждому в соответствии с его положением и кастой. У князей и королей радости побольше, чем у крестьян, а у рабов и того меньше. Но - тоже ведь люди! И временами их лица тоже озаряются улыбками.
Эвинна стояла в толпе простолюдинов - на Севере рабов и слуг не допускали в храмы, они могли молиться не ближе, чем в двадцати шагах от стен. Здесь не было ни роскошных нарядов, ни лоснящихся от жира физиономий, зато не было и высокомерия, и уныния. Простые, но счастливые и довольные лица, казавшиеся Эвинне самыми красивыми на свете.
- Жертвенный дым поднялся к вершинам - значит, жертва угодна Повелителю Снегов, - громко произнес храмовый служка, ведший отдельную службу для рабов и бедняков. - Возрадуемся же, ибо он принесет нам удачу. Пусть скромную, маленькую - но и она является милостью, даруемой не всем. Боги лучше знают, кто из нас больше заслужил милостей.
"А ведь Нэтак наверняка пожирает плоды сколенской земли и радуется жизни. Неужели он угоднее богам, чем мать или я?" - подумала Эвинна. Сказать вслух побоялась: плетка сына Вейфеля била еще больнее, чем у принцессы Хидды. Как же он избил ее тогда, в самом начале! Если б не забота Хидды, которую так изменила беда... А потом беда случилась с самой Хиддой. И какая беда. И это тоже Боги придумали?
Эвинна стояла на площадке перед храмом и молилась. На Сэрхирге ничего хуже рабства с женщиной случится не может, чего-то бояться в жизни уже глупо. А не попросить ли... С ней столько раз проделывали это и Моррест, и его родня, и все остальные. Честь свободной женщины защищают закон и все мужчины рода. Честь рабыни не защитит никто. Чтобы не рождались каждый раз младенцы, от которых одни расходы, и ни капли пользы, каждой рабыне дают особое, воняющее то ли тухлой рыбой, то ли еще какой-то гадостью, зелье, что готовят из высокогорных трав. Хочешь - не хочешь, а если ты рабыня или шлюха - пей.
Эвинне доводилось присматривать за детьми Морреста, она легко находила с сорванцами общий язык и - сколько бы гнева не скопилось в исстрадавшемся сердце - на детей эта ненависть не распространялась. Надо же, а ведь еще три года назад она и не представляла, откуда они берутся. Теперь... Может быть, пришел возраст, а может, в душе давно копились боль и ярость. Сейчас ей больше всего хотелось, чтобы среди таких детишек были и ее дети, и чтобы никто не посмел попрекнуть их происхождением. "Ты отнял у меня семью, дом, свободу, - мысленно обратилась она к божеству. - Тебе виднее. Но почему ты лишаешь меня того, что доступно каждой женщине? Если ты хочешь проверить меня на прочность, подскажи, что мне надо сделать, и я это сделаю. Даже если потом заплачу самую большую цену".
Бог не ответил: не грохнул гром посреди ясного неба, не померкло на миг солнце, не случилось ничего такого, что люди обычно истолковывают как знамение. Как и прежде, бог оставался молчалив и недоступен, прячась за стенами храма. Может быть, что-то и случилось, но Эвинна была слишком молода и неопытна, чтобы понять. "Не хочешь говорить с презренной рабыней? В таком случае и мне не о чем говорить с Тобой". Девушка криво усмехнулась - и, не дождавшись конца службы, выскользнула из толпы. Она не знала, откуда появилось это новое чувство, но в ней крепла уверенность, что она поступает правильно. Только было боязно: не поняли бы кетадрины и сам Моррест. Придумают ведь такое, отчего участь Хидды счастьем покажется.
Кетадрины спокойно относились к тому, что кто-то уходит до конца службы или вовсе не приходит. Простой человек не стремится встретиться с князем, если ему не о чем говорить. А зачем понапрасну беспокоить бога? Что, у Него мало других дел? Эвинну никто не остановил, когда она, протиснувшись сквозь потную толпу, отправилась посмотреть на праздник. На самом деле, конечно, рабы на празднике не веселились, а прислуживали свободным кетадринам, но даже так успевали перехватить что-нибудь вкусненькое, поглазеть на хороводы, послушать песни сказителей. Едва взглянув туда, где гремели барабаны и извивались танцовщицы, она почувствовала, как что-то обожгло плечи. Отшатнулась и увидела стоящего за спиной, красного от выпитого и от ярости, Морреста.
- Что, свинья, свободной себя возомнила?!
Моррест не знал, как ее зовут. Слишком много чести для ничтожной рабыни, подстилки на ночь и сосуда для лишнего семени кетадринских мужчин. Собственно, он прав: рабыне не положено веселиться на празднике свободных людей, ее долг - прислуживать им во время пира, а если скажут, нагибаться и задирать юбку.
Моррет будто прочел ее мысли.
- Вот деньги. Что останется, вернешь до последнего гроша. Принеси мне в покои вина, а потом я тебя использую. Живее, пока снова плетки не отведала!
Эвинна побежала по пыльной дороге, уступая дорогу свободным и бесцеремонно расталкивая таких же, как она. Никто не обижался, праздник есть праздник - как не обижалась и она, когда пару раз толкнули ее. Лишь бы дали донести кувшин с брагой, чтобы хозяин не избил. А пока она налегке, пусть толкают.
Праздник был в разгаре. Где-то пели про невесту, случайно перепутавшую жениха с его братом и проведшего с ним брачную ночь. Казалось, хохот слушателей стронет с гор лавину... Где-то - просто гремела музыка и танцоры неслись вскачь по пыльной площадке. Эвинна даже не смотрела в их сторону. Праздник - для свободных.
- Принесла? Нагибайся.
Эвинна повиновалась. Почти безразлично, будто она была бесчувственной куклой, Моррест нащупал пальцами заветное отверстие, нацелил член и точным движением вошел. Эвинна стояла спокойно, она уже к такому привыкла, и даже похабные шуточки хозяйской родни больше не трогали. Она ждала, пока Моррест натешится, а выпитое ударит в голову. Когда господин заснет, можно будет хоть издали посмотреть на праздник. Но тут из-за приоткрытых ставень снова зазвенели струны - яростно, требовательно, гордо и горько. Эвинна узнала мелодию и вздрогнула: эту песню она уже слышала.
