- Ну, давай знакомиться, - растерянно произнес Моррест. Как обращаться с рабынями, он понятия не имел. Может, сделать то, что кажется очевидным - сполоснуть исхлестанную спину и уложить спать зареванную девчонку - почему-то он чувствовал себя перед ней виноватым. Может, в каждом из нас, загнанный в подполье, оплеванный и осмеянный, но все-таки жив советский человек, которому семьдесят лет внушали, что рабство - это плохо, а бить женщину - тоже непорядок. Ну, и еще подобные причуды, например, такая, что рабыню можно сажать за один стол с собой, а не кидать объедки на пол, как собаке.

  Именно это, наверное, и подумала Олтана. Но вышколили ее на славу. Мгновенно овладела собой и произнесла:

  - Если вам это интересно...

  - А зачем я еще спрашиваю? - Моррест почувствовал легкое раздражение. В конце концов, где благодарность за спасение?

  - Люди меня зовут Олтана, - произнесла девушка. - Олтана вана Олберт.

  - Откуда ты родом? - глупые вопросы. Какая, собственно, разница, если она туда никогда не вернется? Вот сколько угнанных на рабские рынки Крымского ханства (а потом - далее, вплоть до Испании, Египта и Индии) девчонок Московии вернулись обратно? Но надо же о чем-то говорить? Однако девчонка не сочла вопрос глупым. - Как сюда попала?

  - Я из Гремящего Ручья, - произнесла она. "Гремящий Ручей... чем-то знакомое название. Вроде Верхний Сколен... И... там же родилась Эвинна, а ее мать Фольвед жила с отцом, сотником Эгинаром! Потом уже они бежали от тирании алков, а Эвинна... Интересно, я ее увижу?" Мысль, что уже встретился с одним персонажем "Сказания", скоро встретится с другим, а потом с третьим, нешуточно удивила. - Мой отец погиб при Кровавых болотах, а барон Тьерри похитил и, когда надоела, продал сюда. Потом у него была Нэтакова девка.

  - А знаешь такую... Эвинну вану Эгинар?

  - У нас был сосед - кузнец Эгинар, сотник ополченцев, у его жены Фольвед за два года до Кровавых топей родилась дочь Эвинна. Но откуда вам о ней известно?

  - Неважно, - остановил разговор на опасную тему Моррест. Мало ли что она знает об этом семействе... - А хотела бы вернуться?

  - Конечно. Но даже если когда-нибудь освобожусь... Для них я буду всего лишь алкской подстилкой, да еще клейменной рабыней...

  Надо повнимательнее с этой традиционной моралью. Так недолго и в лужу сесть. Ладно, эта Олтана - ее сама жизнь отучила от болтливости. А вот перед Амори надо вести себя как абориген".

  "Как и я - и хотел бы вернуться, да где она теперь, Федерация-то?!" - подумал он. Мысль о том, что, может быть, придется провести остаток жизни в мире "Сказания", посетила его впервые. Захотелось взвыть, лишь присутствие аборигенки заставляло держаться. "Может, ее подослал Амори, типа проверки на вшивость" - подумал он. Это помогло. Интересно, кстати, есть ли у Амори какие-нибудь спецслужбы? Наверняка есть, но паршивенькие: уж если они прозевали грандиозное восстание... Точнее, прозевают... Проклятье, в "Сказании" о восстании говорится в прошедшем времени, вот и он привык. Здесь ничего еще не было. Ждать осталось еще несколько лет. Кстати, сколько именно? Как бы выяснить, но так, чтобы не сочли помешанным? О! Идея!

  - Я слышал о битве в Кровавых болотах, - произнес он. - Сколько тебе тогда было?

  - Мне было четырнадцать, господин.

  - А сейчас, получается, тридцать?

  - Двадцать девять, господин... Или около того.

  Час от часу не легче. Так двадцать восемь, двадцать девять или тридцать? Да и как иначе? День рождения - изобретение эпохи Точного Времени, средневековым людям оно даром не нужно. Еще наши прадеды и прапрадеды не воспринимали этот день как праздник. В отличие от Дня Победы, которая, как известно, одна на всех, и за ценой не постоим.

  Ладно, допустим, двадцать девять. И с битвы при Кровавых болотах прошло пятнадцать лет. Тогда на дворе 347-й год от Воцарения Харвана. Скорее всего, поздняя осень или ранняя зима - тут, в Алкрифе, без разницы. Значит, до восстания осталось немного, но достаточно, чтобы предупредить короля, а он, если поверит, успеет принять меры. Тогда восстание можно будет подавить в зародыше, не дав ему стать истребительной гражданской войной. Так будет лучше и для сколенцев - они избегнут кровавых карательных операций, в которых, если верны прикидочные расчеты, поляжет четверть населения Верхнего Сколена. Это все равно что предупредить Керенского о Ленине, или Сталина - о 22 июня, или Андропова - о Горби и Ельцине. Морресту выпал шанс по-новому перекроить историю - шанс, выпадающий только в романах об альтернативной истории. Ну, а куда попал он сам? И раз уж сюда попал, надо как-то устраиваться, отрабатывать деньги венценосного работодателя.

  - Хорошо, Олтана. Тогда ложись-ка ты спать.

  - Господин хочет поразвлечься?

  - Я сказал ложиться спать! - чуть не вспылил Моррест. - Мне нужно поработать.

  Девушка не заставила себя упрашивать - улеглась на полу, у самой кровати, чтобы в любой момент вскочить, исполняя приказы. По опыту она знала, что каждое упущенное мгновение может обернуться новыми рубцами на спине - эту премудрость в нее вколотили слишком хорошо.

  - Ложись на кровать, - приказал он. - Тут хватит места и двоим... тьфу ты, не в этом смысле. Чтобы я больше - на полу - не видел!

  Олтана удивленно уставилась на него - но перечить не рискнула. Вытянулась, стараясь не тревожить истерзанную спину - и вскоре только посапывала, свернувшись клубком, как котенок.

  Добавив масла в лампу, Моррест закрыл ставни и погрузился в чтение. Читать было тяжело, от непривычно тусклого света и необычного шрифта рябило в глазах. "Сейчас бы фонарик, - с тоской подумал Моррест. - И сигареты..." Похоже, ни того в его жизни больше не будет. Тогда захотелось стать магом, чтобы поярче осветить комнату. Сквозь щели в ставнях дуло, а разжигать камин не стоило: кто знает, не решит ли девчонка окончательно, что имеет дело с психом? Тем более, что здешняя зима ничем не напоминала московскую - градусов семь-восемь (а в защищенных от северных ветров долинах - и все десять-двенадцать), неизменные низкие тучи и столь же неизменный дождь... или туман. Неудивительно, что даже неуклюжие местные галеры могли ходить по морю круглый год.

  Постепенно глаза учились распознавать вязь, тем более, что он попробовал читать оставшиеся от Морреста-первого книги на корабле. Пергаментные листы переворачивались с тихим шуршанием, на миниатюрах сходились в битвах боги и герои, горели корабли и города, порой сцены войны перемежались картинами любви, выписанными на удивление пресно и шаблонно - будто тут действовали какие-то запреты, довлевшие над реализмом художников. Что-то казалось интересным, но не более. Что-то вызывало смех, а что-то гнев - но только одна история "зацепила" по-настоящему.

  "И еще рассказывают древнюю историю, самую древнюю из тех, что записаны в "Семи Сказаниях", которую иначе называют "Первое сказание о Баргальде" - ибо оно было первым и главным, а остальные появились потом и были менее интересны. Произошла же эта история в пору молодости Старого Сколена - возможно, даже, до рождения Харвана Основателя".

  Начало было простым и предсказуемым: из нынешнего лихолетья эпоха Старого Сколена казалась золотым веком, и все, что с ней связано, было окрашено в розовые тона. "Я расскажу о том времени, когда границы Империи были несокрушимы, а ее легионы - непобедимы, когда солнце было ярче, а земля плодороднее..." Но однажды - опять же, как водится - случилась беда: с севера, из земель "людей в шкурах", пришел некий Хим. Этот Хим был злым колдуном, вдобавок поклонялся единому богу, в противовес здешнему многобожию. Вот только Бог его не был ни всеведущ, ни тем более всеблаг. Что же до всемогущества... Да, оно было, но зиждилось на слабости и пороках людей. На их трусости, алчности, стремлении въехать в рай на чужом горбу. Пришел он к императору со странным именем Хваррон, и начал проповедовать: поклоняйся, мол, единому Богу, а идолы сожги и жрецов их перебей, богатства же храмовые можешь взять себе.