Несколько мучительных мгновений, когда Брайан не знал, лежа в липкой грязи, что сделает человек, стоящий над ним. Что чувствует человек в момент смерти? Впрочем, решил Брайан, смерть, похоже, откладывается… по крайней мере на какое-то, пусть самое короткое время.

Он убрал руки и поднял голову. Прямо перед глазами — грязные ноги в сандалиях. Брайан медленно поднялся на колени, подняв руки, ладонями наружу, чтобы продемонстрировать свое миролюбие. Приглядевшись к круглому смуглому лицу своего стражника, он понял: парень перепуган не меньше его самого.

Жестом Брайан попытался показать, что хочет расстегнуть свою куртку. Парень поднял винтовку и прицелился прямо ему в лоб… потом кивнул в знак согласия.

Брайан расстегнул молнию на штормовке.

Под ней была черная рубашка священника с узкой белой полоской по вороту.

Осенив стоявшего перед ним вьетконговца крестным знамением, Брайан с неиспытанным доселе ужасом — а ведь столько раз стоял перед алтарем великомучеников у себя в церкви! — обратился к Богу с молитвой: о, пусть этот парень окажется не буддистом, а католиком… Пусть раньше, в прошлом, но католиком!

Стук его сердца отдавался в ушах, пот градом струился по носу и подбородку. Гудящее полчище москитов окружило его, впиваясь в лицо и руки. Однако он не решался отогнать их и оставался совершенно неподвижным. Вот с высокого дерева сорвался зимородок — на его крыльях заиграл солнечный луч, превратив перья в радужный веер…

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем парень наконец-то медленно опустил ружье, словно задеревеневшее в его руках. Жестом он разрешил Брайану подняться с колен. С осторожностью, даже с благоговением, вьетнамец протянул руку и дотронулся указательным пальцем до медали Святого Кристофора, висевшей у Брайана на груди.

Сняв медаль с шеи, Брайан протянул ее парню, улыбкой показывая, что это подарок ему в знак дружбы и мира. С желтовато-смуглого лица вьетнамца сошло выражение суровости, и он улыбнулся.

Может, все еще и обойдется, — подумал Брайан.

Его охватило чувство огромного облегчения. От слабости ноги перестали его слушаться, и он смог выпрямиться в полный рост только со второй попытки.

Обращаясь к Нгуену, он быстро произнес, не поворачиваясь в его сторону:

— Скажи ему, что я должен добраться до госпиталя. Там есть доктор… Это женщина… Она нужна нам, чтобы… помочь священнику в Да Нанге, который очень болен. Скажи ему, что священник умрет, если мы не привезем этого доктора с собой в Да Нанг.

Нгуен быстро перевел сказанное своим высоким мелодичным голосом.

Через пять минут их джип уже взбирался по крутой горной дороге в Тьен Сунг. На подножке, держа винтовку в правой руке, ехал их сопровождающий. Лицо его выражало восторг и гордость от сознания важности своей новой миссии.

Дэн повернул к Брайану обезьянью физиономию, расплывшуюся в восхищенной улыбке:

— Господи Иисусе! Ну и нервы у тебя, черт побери! Это было самое шикарное представление со времени „Тайной Вечери".

— Но тогда участникам не подавали свадебного пирога, — ухмыльнулся в ответ Брайан.

Рэйчел заперла медицинский шкафчик и повернула к лестнице на второй этаж. В руках она держала поднос с чистыми шприцами и четырьмя ампулами морфия с пенициллином. Она с опаской поглядела на часового-вьетнамца, облокотившегося о стену в противоположном конце коридора: держа ружье наперевес, он настороженно следил за ее движениями. Впрочем, теперь она его уже не так боялась, как раньше. Честно говоря, ей было все равно — пусть стреляет, скорее бы наступил конец этой муке.

Три дня она не смыкала глаз. Силы ее на исходе: если бы не Кэй, она бы просто не выдержала. Та тоже была на грани да и выглядела бледной как смерть, а вот поди ж ты — откуда-то у нее брались и силы, и воля. Но и у нее внутренние резервы не беспредельны. Утром Рэйчел увидела, как ее подруга едва не свалилась от усталости, чуть не выронив из рук пачку чистых бинтов.

Боже, как бы им отсюда выбраться!

„Я же совсем как умирающий от голода, чье тело постепенно начинает сжирать собственную плоть, — подумала она. — В моем случае, однако, пожирать себя начинает мозг. Мозг, который жаждет сна. Жаждет побыстрее покончить со страданиями".

Мысли Рэйчел бежали все по тому же замкнутому кругу:

„Брайан, любовь моя! О, если бы нам можно было любить друг друга открыто. Хотя бы на какой-нибудь час! Тогда не страшно было бы и умереть…"

Она уже смирилась с существованием Розы. Прочитав дневник Брайана, Рэйчел поняла природу взаимоотношений Брайана с Розой — даже лучше, чем если бы он сам ей рассказал. Да, конечно, ему надо будет вернуться к ней. Они поженятся, нарожают кучу детей, как хотел Брайан. Детей, которых она никогда не сможет ему родить. Все будет так, как должно быть. От этого понимания все равно больно. Больно и пусто. И холодно, так холодно.

Пол перед ее глазами, казалось, слегка парит в воздухе, словно поднимающаяся от раскаленного асфальта дрожащая дымка. Голова Рэйчел кружилась от слабости. В конце коридора она увидела двух часовых, которые отчаянно о чем-то спорили. Вскоре к ним присоединился третий вьетнамец. Это был штатский — он улыбался и выглядел вполне дружелюбным. В их разговоре Рэйчел уловила слово „сигареты". Затем все трое исчезли за дверью, выходящей во двор.

За последние два дня часовые немного помягчели. Вчера вечером в госпитале появились два русских врача, и Макдугалу даже разрешили сопровождать двухлетнего вьетнамского мальчика, нуждавшегося в сложной операции, в Да Нанг. Все так, думала сейчас Рэйчел, но ей-то от этого ничуть не легче. В последнее время она все чаще ловила на себе пристальный взгляд одного из часовых — взгляд, от которого у нее в жилах стыла кровь. У него на уме явно было что-то ужасное: по сравнению с этимсмерть казалась Рэйчел наименьшим злом.

Но вот в дверях показались двое других мужчин. Что это, они направляются прямо к ней! В коридоре полумрак, так что их лиц почти не видно. Один высокий и худощавый, другой — низкорослый и жилистый.

Высокий выходит вперед. Он в одежде священника. Что, спрашивается, делать священнику у них в госпитале?

И тут Рэйчел разглядела наконец его лицо. Худое, изможденное болезнью, но все равно самое красивое лицо на свете. Не может быть! Она, наверно, бредит.

— Брайан, — тихо прошептала Рэйчел.

В тот же момент что-то с грохотом упало на пол. Рэйчел в ужасе посмотрела себе под ноги: на полу осколки ампул и шприцев, лежавших у нее на подносе.

Скорее, торопила она себя, стремясь к Брайану.

Но, словно в замедленной съемке, ноги ее не слушаются. Тяжелые, неуклюжие, они едва передвигаются, будто ей приходится бежать по песку, такому глубокому и зыбкому, что с каждым шагом увязаешь все больше и больше. Тогда Рэйчел простерла руки… ей казалось, что теперь ее приподнимает над полом неведомая сила… в ушах свистит ветер… воздушный поток несет ее вперед… к Брайану.

Его руки обнимают ее, крепко прижимают к себе. Прижимают с такой силой, что она понимает: это не бред, это наяву.

Его руки, его лицо, его тело! Он вернулся к ней! Ее жизнь снова обрела смысл, потому что в нее вернулась любовь. Он вернулся, о чудо, чтобы спасти ее!

— Брайан… Брайан… — шепчет она, прижимаясь к нему и зарываясь мокрым от слез лицом в жесткие складки его черной рубашки. Ей нет дела до того, почему у него на шее белый воротничок священника. Главное, что он здесь, рядом.

— Рэйчел… — выдыхает он, прижимаясь губами к ее волосам („Боже, как дрожит мой голос!"). — Рэйчел! Мы вместе. Хвала Всевышнему! Вместе…

Он целует ее в губы, держа лицо своими испачканными в грязи руками. На его щеках щетина. Но все равно, как это прекрасно…

Вдруг яркая вспышка света красными звездами пронзает ее закрытые веки.

Рэйчел распахнула глаза: рядом с ней стоит тот самый коротышка с обезьяньей физиономией и победоносно размахивает фотоаппаратом, улыбаясь так, словно только что завоевал золотую медаль на фотоконкурсе.