— Не возражаешь, если я взгляну? — неожиданно раздался над ее ухом глубокий бас.
Рэйчел подняла взгляд. Рядом с ней стоял доктор Макдугал — рыжеватые, с сединой, брови озабоченно нахмурены, в больших карих глазах застыла печаль.
Его осмотр был кратким, но основательным. Закончив осмотр, он отвел Рэйчел в сторону.
— Этот парень потерял много крови. И, похоже, ему придется расстаться с правой почкой. Признаки перитонита, как говорится, налицо. Задеты, и серьезно, тонкий и толстый кишечник. Боже, чтобы его спасти, понадобится еще кое-что кроме твоих рук. Я имею в виду чудо. И если, черт побери, он пройдет через все операции, то это еще не значит, что выкарабкается. Послеоперационный шок, перитонит… Не мне говорить тебе, девочка, что шансов у него не так уж много. — Мак по-отечески опустил ей на плечо свою тяжелую руку. — Я знаю, ты не любишь проигрывать, Рэйчел. Ты борешься до самого конца, это так. Но в данном случае самое лучшее — не трогать его. Пусть он уйдет от нас с миром.
Выдержав взгляд его печальных, как у бассета, глаз, Рэйчел обратилась к Иену Макдугалу с просьбой, стараясь не слишком проявить свое несогласие.
— Ну пожалуйста, Мак, можно мне все-таки попробовать? Мне потребуется, конечно, ваша помощь, но я буду делать все, что в моих силах. Я понимаю, что у нас нет полной уверенности в успехе, но надо дать ему шанс.
Мак опустил глаза, наверно, обдумывал ее просьбу. У Рэйчел перехватило дыхание: ведь Иен был здесь главным, и если он откажет, то…
Наконец он поднял веки — теперь это был взгляд отца, готового пойти на очередную уступку своему упрямому ребенку, однако понимающего, как это неблагоразумно.
— Хорошо, делай все, что в таких случаях требуется, — со вздохом согласился он.
Рэйчел тут же показала жестом, чтобы санитары перенесли раненого в предоперационную. После этого она еще раз заглянула в прозрачные серые глаза, в которых еще светилась улыбка, — отныне, Рэйчел знала это, она не сможет бросить этого человека на произвол судьбы. Он стал для нее родным.
Посмотрев на бирку, она переписала его имя и личный номер в свой блокнот:
„Ряд. Брайан Макклэнан".
— Потерпи немного, Брайан, — еле слышно прошептали ее губы. — Не подводи меня.
Рэйчел разбудил звук дождя, барабанившего по рифленой жестяной крыше ее бетонного барака. Она открыла глаза. Было еще темно, но она все-таки увидела гигантского таракана, ползущего по противоположной стене. Полусонная, не совсем понимая, где находится (она все еще жила там, во сне), Рэйчел тупо следила за его извилистым маршрутом. Что-то, чувствовала она, тревогой отзывается в сердце… что-то, что ей обязательно надо вспомнить.
Усилием воли она заставила себя сделать это — нахлынувшее беспокойство сразу же прогнало остатки сна. Брайан Макклэнан. Прошло три дня после операции, но его состояние все еще оставалось критическим, и было неизвестно, выживет ли он. Как она может лежать здесь? Ведь, может быть, как раз в эту минуту он умирает!..
Рэйчел нетерпеливо сбросила тонкое хлопчатобумажное одеяло и встала. Она уже наполовину оделась, когда услышала, как заворочалась Кэй, потом, моргая и зевая, села на койке, взглянула на слегка светящийся в темноте циферблат наручных часов.
— Ты что, спятила? — пробормотала она, обращаясь к подруге. — Три часа! Первая спокойная ночь за много недель. Что стряслось?
„Она же знает, — подумала Рэйчел, — что ночью я в уборную не хожу. Там везде вода, плавают жуки и ползают змеи".
— Прости, что разбудила, — поспешно извинилась Рэйчел. — Я просто хочу узнать, как там один мой пациент. Что-то мне неспокойно на душе. Когда я уходила вечером, у него поднималась температура.
Теперь Кэй окончательно проснулась, вскочила с койки, включила свет. Она явно не одобряла поведения Рэйчел — карие глаза с покрасневшими, набрякшими веками без очков казались странно голыми. На ней были мятые трико и ярко-красная майка, на которой красовалась надпись: „ЧТО, ЕСЛИ НАЧНЕТСЯ ВОЙНА И НИКТО НА НЕЕ НЕ ПОЙДЕТ?"
— Что, твоего прооперированного случайно не Брайаном Макклэнаном зовут? — холодно осведомилась она. — Тот самый Брайан, которого ты выхаживала? Хлопотала вокруг него, как наседка, когда его привезли из операционной? Дана пришла ко мне вчера со слезами. Говорит, ты на нее наорала, потому что она сразу ничего не сказала тебе насчет его температуры. Как будто моим сестрам больше делать нечего.
— Сама не знаю, что на меня тогда нашло, — извиняющимся тоном произнесла Рэйчел. — Дана — хорошая сестра…
„Ну да, я на самом делевиновата, что сорвалась. Но, черт побери, Брайан не просто „один из". То, что он остался жив, — в сущности, чудо. Разве не ясно? Еле-еле перенес операцию — и не умер! Будь я проклята, если не сделаю все, чтобы это не случилось теперь", — подумала она про себя.
Карие глаза Кэй сверкнули.
— Хорошая? Еще бы. И не просто хорошая, а превосходная. Всем моим сестрам надо дать по медали конгресса за Доблесть. Вместо этого на них срывают зло. Мы столько лет твердили, что все изменится, когда у нас появится больше женщин-врачей. И что в результате получается? А то, что задница в белом халате — все равно задница, что бы у нее там ни было спереди. — Кэй помолчала, перевела дух, и гнев ее улетучился. — И потом, ты ведь не можешь никуда идти в таком виде, — заключила она, улыбаясь.
— В каком это?
— Ну в этих штанах.
Осмотрев себя с ног до головы, Рэйчел увидела, что по ошибке надела брюки Кэй. Они смешно круглились на талии, щиколотки вылезали из-под манжет. Плюхнувшись на койку, она расхохоталась. И уже не могла остановиться.
— Наверно, я действительно спятила, — наконец выговорила она, вытирая тыльной стороной ладони выступившие слезы.
— Ну что, давай поговорим? — И Кэй, тоже плюхнувшись на койку, закурила сигарету.
Рэйчел взглянула на плакат „Благодарных покойников" над койкой подруги — скелет, окруженный цветами, на фосфоресцирующем темно-красном фоне. То была реклама концерта в „Уинтерлэнд аудиториум" в октябре 1966 года.
— Давай, — ответила Рэйчел. — Понимаешь, все очень сложно. Я и сама толком не разберусь в своих ощущениях. У меня такое чувство… что если я от него отвернусь… то могу… не знаю… могу сойти с рельсов, и уже навсегда.
— Ну-ну… — Кэй выпустила изо рта струйки дыма, тут же исчезнувшие в ячейках противомоскитной сетки. — Все мы тут дошли до точки. И у всехпоехала крыша, доктор Розенталь.
— Но у меня не то. В моем случае… виновата не только война. Тут все сошлось. И то, что есть, и то, что было.
— Ты сделала все как надо, — быстро ответила Кэй.
„Чересчур быстро", — подумала Рэйчел, вспомнив о времени, когда Кэй была ей верной и твердой опорой, как, впрочем, и сейчас.
Вспомнила Рэйчел и совсем недавнюю ночь: тогда Кэй буквально-таки умыкнула ее в Да Нанг на армейской „скорой помощи". В маленьком ресторанчике на задворках Да Нанга (одна кухарка, она же хозяйка заведения, плита за перегородкой и три колченогих карточных столика) она впервые попробовала „ким чи". Потом они с Кэй перекочевали в бар, битком набитый громогласными морскими пехотинцами, старавшимися перекричать музыку из проигрывателя. Рэйчел пила, слушала „Причал на заливе" в исполнении Орис Реддинг и думала о доме. Господи, как же ее потом выворачивало! „Ким чи" и водка произвели у нее в животе революцию — верная Кэй осторожно придерживала ее за плечи, убирала со лба потные волосы, а потом, когда Рэйчел сотрясалась от рыданий, помогала ей выбраться из кустов и дойти до машины.
— Наверно, ты права. Это было нужно. Во всяком случае, тогда мне так казалось. — На Рэйчел снова напал смех, в котором, правда, не было ничего веселого, и он застревал в горле, как ком непрожеванной пищи. — Но сейчас… сейчас, когда я все обдумала, то… у меня такое чувство, что внутри все умерло. Когда я была маленькая, то мечтала о сестренке. Потом мама уверяла, что у меня самой будут дети — столько, сколько я захочу. И мне в голову не могло прийти, что я не смогу… иметь детей. Даже одного. Одного! Это ведь совсем немного. Неужели и этой возможности у меня нет?
