Бобби подозрительно поглядел на бумажный зонтик:

— А Гейбу и Мисси ты тоже дашь?

— Нет, только тебе, — ответила она. — Но только, чур, пусть это будет наш маленький секрет.

Бобби улыбнулся — словно луч солнца выглянул из плотной завесы грозовых туч. На душе у Розы неожиданно сделалось удивительно легко.

— Из тебя получится хорошая мать, — сказала ей Мария, когда они сидели вдвоем в кухне за столом, покрытым желтым пластиком, и пили кофе.

Розе показалось, что сестра несколько задумчива, как будто не вполне верила в существование такого понятия, как хорошая мать. Понятия, вероятно, представлявшегося ей чем-то вроде сказочной феи или Санта-Клауса.

— А почему бы и нет? Я могла бы попробовать и это с таким же успехом, как стать доктором, адвокатом, вождем индейского племени.

Роза снова подумала о Максе — он настаивал, чтобы она перестала называть его мистером Гриффином, говоря, что это просто глупо после того случая на дороге, когда они оба чуть не погибли вместе. Она забеспокоилась, услышав, что он желает поговорить с ней в офисе на следующее утро после этого случая. В конце концов, это же была ееблестящая идея прокатиться на „циклоне". Но он ни слова об этом не сказал. Вместо этого сообщил, что после ленча у него для нее будет сюрприз. А днем, когда он сказал о возможности получения стипендии, Роза была так ошеломлена, что не нашла других слов, кроме „спасибо".

Сейчас она рассказала об этом Марии, стараясь не выдать голосом своего волнения.

Свирепое выражение, появившееся на помятом лице сестры, поразило Розу — дрожащий рот, щелочка подбитого глаза сверкает, как нержавеющая сталь.

— Сделай это, — прошептала Мария, наклоняясь к ней, изо всех сил сжимая чашку с кофе. — Ради Иисуса Христа, твою мать! Пойми, другого такого случая не будет. Колледж. Господи, да если бы мне такой шанс! Не загуби его, как я. Слышишь, Роза? И смотри, без глупостей.

На здоровом бледно-голубом глазу сестры выступила слеза. Она была похожа на маленькую сосульку — висит и не падает. Сердце Розы наполнилось печалью. В своей квартире Мария как в ловушке, с этой тесной кухней, где в мойке гора грязной посуды, а на полу — крошки от тостов. Единственное, о чем она может позволить себе мечтать, это вычитать какое-нибудь заманчивое предложение в колонке объявлений „Нью-Йорк таймс" — газетные полосы с ее пометками аккуратно разложены на столике. Рядом с ними красуется банан с наклейкой „Бик".

— Пока точно еще неизвестно, — ответила Роза. — Мистер Гриффин, то есть Макс… пригласил этого человека на ленч. Ну и тот обещал. Но может ничего и не получится. И потом, мне все равно скорее всего придется работать — если и не полный рабочий день, то уж полдня точно. А раз я буду и учиться, и работать, откуда у меня будет время, чтобы присматривать за Нонни?

Мариин глаз сразу потускнел, она безвольно опустила плечи: казалось, воспоминание о собственном, упущенном в свое время шансе окончательно лишило ее сил.

— Ты спросила, зачем я тебя позвала? — с горечью проговорила она. — Так вот, может, когда я тебе скажу, то ты хорошенько подумаешь, прежде чем согласишься тратить время на свою Нонни и разыгрывать из себя благородную Флоренс Найтингейл.

— О чем ты? — удивилась Роза.

— Сейчас узнаешь.

Встав со стула, Мария открыла ящик, битком набитый старыми резинками, пластмассовыми детскими сосками, спутанными лентами. Пошарив на дне, она вытащила несколько писем, перевязанных обрывком шпагата из магазина. Все в тоненьких голубых конвертах авиапочты.

На верхнем красовалось с полдюжины почтовых штемпелей, и адрес был написан явно рукой Брайана — его сжатыми острыми каракулями.

В висках Розы гулко запульсировала кровь. В ушах начался невообразимый треск, как помехи в радиоприемнике. Закружилась голова.

Дрожащей рукой Роза потянулась за связкой писем: их количество, после стольких бесплодных дней и ночей ожидания, прикосновение к прохладной шелестящей бумаге, ее многократно повторенное имя, нацарапанное, несомненно, рукой Брайана, — все это еще больше усилило головокружение.

„Боже милостивый! Он не забыл меня!" — пронеслось в мозгу Розы.

— Но как они к тебе попали? — с трудом смогла она выдавить.

На какой-то момент счастливого забытья, однако, ей стало все равно. Какое это имело значение? Главное, что у нее в руках есть его письма!

„Господи! — пело в ее сердце. — Господи! Он любит меня. Все еще любит!"

Мария смотрела на сестру, сложив на груди худые руки.

— Я наконец вняла твоим мольбам. Пошла за покупками, а потом решила, почему бы мне, черт возьми, не заглянуть к старухе. Один-то ведь разок можно, правда? И как же она мне обрадовалась! Как начала трепать языком — так и не могла остановиться. Слова, конечно, разобрать трудновато, как ты и говорила, но общий смысл все же понятен. Ну и ненавидит же она тебя, Роза! Только о тебе и мычала. Ее послушать, так ты на целый день бросаешь бедную старушку, а когда возвращаешься домой, так тебе на нее плевать. Никогда не даешь ей то, что она любит из еды, не смотришь, упала она или ковыляет из последних сил к туалету. Она себе чуть бедро не сломала, говорит, а тебе хоть трава не расти…

— Ничего не понимаю, — проговорила Роза, когда головокружение несколько уменьшилось, став почти привычным — холодным и тяжелым. — Какое это имеет отношение к письмам Брайана?

Она крепко сжимала их обеими руками. Выпусти она их, казалось ей, и последние силы оставят ее.

Уголки рта у Марии презрительно скривились в ухмылке.

— Пока она трепалась насчет того, какая ты дрянь, я увидела, что она боится. Ей страшно, что в один прекрасный день ты возьмешь и бросишь ее, — кого же она тогда будет ругать? Дерьмо, больше всего ее страшит, что она останется одна. Только в одном Нонни ошиблась: решила, что я на ее стороне! Вот и рассказала мне про письма, даже где она их спрятала.

Треск в ушах стал таким громким, что Роза едва слышала слова Марии. Нонни? Письма? Казалось, она видит Марию в каком-то телешоу или в „мыльной опере", которые обожала смотреть Нонни. Она буквально „щелкала" их, как семечки, сидя перед экраном в своей полутемной гостиной.

— Миссис Слатски приносит почту после полудня, — услышала Роза свой голос, отстраненно-чужой, как будто все происходит во сне. — И Нонни всегда набрасывается на любую корреспонденцию. Даже на рекламные проспекты. Буклеты медицинских компаний. И эти конверты с окошечками с уведомлением, что ты, возможно, выиграл сто тысяч долларов в лотерею, но, чтобы это проверить, вы должны выслать… — Роза уронила лицо в ладони. — Господи, Мария, невозможно поверить. Как она могла таксо мной поступить!

Но и произнося эти слова, Роза знала, что Нонни могла. Как это ни страшно, безусловно, могла.

„Какой же я была идиоткой! Надеялась, что придет день и она поймет: сердцем она меня любит. Думала, на нее подействует моя забота".

Роза вспомнила шок, который испытала давно, много лет назад, при виде фотографии своего отца, а рядом — дыра. Так бывает, когда выдавливаешь по пунктирной линии бумажную куклу. Эта страшная голая дыра когда-то была ее матерью. Нонни вырезала ее с помощью ножниц словно хотела уничтожить даже память о ней.

— Что ты собираешься делать? — спросила Мария испуганно, будто ребенок, игравший со спичками и нечаянно устроивший пожар.

Роза взглянула на свои сжатые в кулаки руки, лежащие на пластике стола. Она вся дрожала от гнева, который накатывал на нее подобно приливной волне.

В голове у нее вертелось: Брайан сидит там в джунглях, на другом конце света, в него стреляют! И целых четыре месяца он шлет ей письма, ждет от нее ответа — одинокий, переживающий за нее, может быть, даже отчаявшийся. Она писала ему по крайней мере раз в неделю. Но потом перестала. Слишком много боли и злости было бы в них. Все это время Брайан, наверное, ломал себе голову: или онаего забыла, или у нее появился кто-то другой.