— Близнецы уверены, что он их ненавидит. — Бонни взяла стопку тарелок. — Казалось бы, перед смертью у него должно было бы возникнуть желание хоть немного с ними побыть!

«Все по-прежнему», — подумал Джек. Даже умирая, отец остался к ним равнодушен.

— Девочки, не надо, — дрожащим голосом попросила мать. — Вашему отцу осталось жить недолго. Если он хочет провести эти дни в одиночестве, то у него есть на это право.

Бонни посмотрела на Джека, выразительно поднимая глаза к небу. Сью сочувственно сжала плечо матери. Джек понял, что его сестры приехали из любви и сочувствия к матери, а не ради Билли Джейкобса.

Но его сестры уже примирились со стариком: тем, что остались рядом, что регулярно приходили в дом. А он — нет.

Пришло время для решительного объяснения.

Джек сделал глубокий вдох и встал из-за стола. Как бы отец к нему ни относился, надо с ним увидеться, стать лицом к лицу с прошлым. Пусть даже ему очень этого не хочется.

— Мне можно подняться наверх?

Мать молча кивнула, и Джек вышел из комнаты, ощущая на себе взгляды всех близких. Они поняли, что ему необходимо побыть с отцом вдвоем. Он оценил по достоинству их чуткость, хотя встреча прошла бы легче, если бы при ней присутствовали другие. Тогда у него появилась бы передышка, во время которой можно было бы привыкнуть к тому, что он снова видит отца — и что тот настолько болен. У него была бы возможность спрятать свою неуверенность. Свое отчаяние.

Джек поднялся по лестнице, без колебаний направившись к двери бывшей спальни родителей, которая теперь была превращена в комнату отца. Дверь была приоткрыта, и он напряженно выпрямился, не скрывая от себя того, что ему меньше всего хочется зайти в эту комнату.

И больше всего.

Джек решительно сжал зубы. У них с отцом уже нет времени на игры, уклончивость и споры. Больше нет времени.

Джек шире открыл дверь и вошел в спальню. При виде отца — исхудавшего, потонувшего в двуспальной кровати — у него перехватило дыхание. За те шесть лет, что они не виделись, отец постарел на целую жизнь. Его посеревшая от болезни кожа туго обтягивала лицо, глаза провалились и были обведены темными кругами.

Он полулежал на горе подушек, устремив взгляд в угол комнаты. Джек проследил за направлением его взгляда. Там был установлен его саксофон — точно так же, как когда-то в гостиной.

Джек нахмурился. Занавески на окнах были широко раздвинуты, и в комнату лился яркий свет. На ветке дерева за окном громко распевала какая-то птица.

Но его отец предпочитал смотреть в темный угол. Как всегда.

В нем начал подниматься гнев, но Джек сумел с ним справиться. Он приехал примириться с отцом, а не продолжить войну.

— Здравствуй, папа.

Его отец повернулся и взглянул на него. Несколько долгих секунд он не отвечал, а только разглядывал его с равнодушной опустошенностью.

— Так, значит, ты приехал домой.

— Да. — Отец ничего не добавил, и Джек сунул руки в карманы. — Чтобы повидаться с тобой.

— Потому что я умираю?

— Да. И потому, что ты — мой отец.

Отец закашлялся, и этот звук пугающе гулко разнесся по тихой комнате.

— И что я должен тебе сказать? Спасибо?

Джек покачал головой и сделал еще шаг к кровати.

— Может быть, «Добро пожаловать домой». Или — что ты рад меня здесь видеть.

— Как хочешь.

Отец снова стал смотреть в угол комнаты, словно исключив Джека из своего мира.

Как он всегда его исключал.

На долю секунды Джек снова стал ребенком — заброшенным, обиженным, рассерженным. Мечтающем о внимании отца, о его любви. В нем волной поднялась потребность громко возмутиться, и, чтобы сдержаться, ему понадобились вся его зрелость и сила воли.

Он давно перестал быть ребенком. Он больше не нуждается в том, что отец отказывается ему дать. Он может прожить и без этого.

— Мне жаль, что прошло так много времени. Мне жаль, что наша ссора так затянулась. Не надо было этого допускать.

— Избавь меня от твоих извинений. — Его отец снова закашлялся, а потом содрогнулся, по-прежнему не глядя на него. — Они мне совершенно не нужны.

Близнецы промчались вверх по лестнице, а потом понеслись по коридору, смеясь и крича, наполняя дом жизнью. Радостью.

Отец повернулся к нему.

— Заткни этих мальцов, ладно? Я умираю — и все равно не могу остаться в тишине! — Он откинулся на подушки, слабый и обессилевший. — Здесь ничего не меняется.

Джек представил себе смеющиеся лица племянников — и гнев, который ему удалось подавить, снова поднялся в нем, грозя разрушить его самообладание.

— Это все, чего ты хочешь, папа? Остаться наедине со своим прошлым? Со своими разбитыми мечтами? — Джек кивнул головой в сторону угла. — Провести свои последние часы, взирая на свою святыню?

Его отец кинул на него возмущенный взгляд:

— Убирайся. Ты меня слышишь? Я не хочу никого из вас видеть. Я хочу остаться один.

Джек сузил глаза, ощущая, как кровь бьется у него в висках.

— Я приехал сюда не для того, чтобы с тобой ругаться, но с меня хватит. Ты — подлый и жалкий эгоист, ты это знаешь? Тебя окружают любящие тебя люди, а ты только и можешь, что перебирать воспоминания и жалеть себя. И никогда ничего другого ты не мог.

Джек презрительно хмыкнул.

— Сколько я помню себя, ты винил меня и всех остальных в своей неудавшейся жизни. Ты сам во всем виноват. Мы не имели к этому никакого отношения. Ты не считаешь, что пора бы тебе наконец прозреть и перестать обвинять других в твоем собственном выборе?

У отца на щеках загорелись пятна лихорадочного румянца, из-за которых он вдруг стал казаться не таким больным, как несколько минут тому назад.

— Я от всего отказался ради вас, детей, и ради вашей матери. Я мог бы быть музыкантом… мог иметь собственный ор…

Его слова прервал приступ сильнейшего кашля, и секунду Джек колебался, продолжать ли этот разговор. Но потом он решил, что завтра может оказаться уже поздно, а он не собирался всю свою оставшуюся жизнь пережевывать так и не высказанную правду.

— Ради нас ты ни от чего не отказывался, папа. Ты сам захотел бросить музыку — скорее всего потому, что был не уверен, что сможешь чего-то добиться.

Он приблизился к кровати еще на шаг, ощущая, как у него бешено колотится сердце.

— А что до твоей дальнейшей жизни — то ты ее просто пустил на ветер. Ты всех нас отверг. Ты все потратил на сожаления о том, от чего отказался, вместо того, чтобы сосредоточится на том, что у тебя было. У тебя прекрасная семья, которая оставалась с тобой, несмотря на то, что ты не заслуживал их любви и преданности. Ты — счастливчик, и всегда им был.

— Вот как — и ты злишься на своего старика? — Отец слабо приподнял руку. — А тебе надо было бы меня благодарить. Посмотри на себя. Ты добился успеха, у тебя есть все, о чем ты мечтал. Тебе никогда не приходило в голову, что твои успехи — это в немалой степени моя заслуга? Я помог тебе стать таким, какой ты есть, — пусть я и сукин сын.

Джек ошеломленно уставился на отца.

— Что?!

— Ты меня слышал. Это я научил тебя, как надо жить. Я! — Отец прерывисто вздохнул. — Как ты считаешь, ты смог бы добиться столького, если бы на тебе висела семья? Чего бы ты добился, если бы тебе не так сильно хотелось отсюда вырваться? Ты — мой единственный сын, я не собирался сидеть и смотреть, как ты губишь свою жизнь так, как погубил ее я.

Джек с трудом сглотнул, впервые осознав истину.

Его отец был озлобленным и несчастным человеком не потому, что когда-то любил, а потому, что отверг любовь.

Боже правый! Джек замотал головой, чувствуя, как правда обжигает его, словно огонь. Он давал себе клятву не стать таким, как отец, — а сам сделал именно это!

Отец научил его быть таким же. Отвергать любовь. Оставаться в одиночестве.

Что сейчас сказал отец? Что Джек добился всего, о чем мечтал? Добился ли? Разве та жизнь, которую он сейчас ведет, — это то, чего ему всегда хотелось? Разве он может смотреть в будущее и быть довольным тем, какой он есть и что имеет?