Она восстановила ход событий. Получалось, что единственным ужасным последствием всего этого скандала было самоубийство мужа Синтии Фрэнка Грэхема. Если его жене и есть в чем себя винить, то скорее всего в этом. Вряд ли возможны другие варианты. Но почему Синтия пишет о чем-то таком, что сделала именно она?

Николь задумалась и так и подпрыгнула от посетившей ее мысли. А что если… она убила мужа своими руками?

Некоторое время Николь сидела, оцепенев. Как только ей пришла в голову эта мысль, она вдруг совершенно растерялась. Николь внимательно пересмотрела некоторые особенно насторожившие ее письма и выражения. Теперь ей многое стало понятным. «Я должна была это сделать… я спасла нашу любовь… ты там, я здесь… ты обвинил меня…»

Николь задохнулась от ужаса. Она стала гнать эти подозрения, убеждать себя, что это глупые выдумки, абсурдные домыслы. Подумав о том, что нет ничего глупее, чем убивать мужа, с которым можно просто развестись, Николь успокоилась.

Но, возобновив чтение, она почувствовала, что подозрения начинают оживать. И хотя у Николь волосы вставали на голове дыбом при этой мысли, дальше гнать их от себя она уже не могла.

«Нет ничего такого, чего бы я ни сделала для тебя, дорогой. И я доказала это не на словах, ты знаешь. Кому-то это может показаться чудовищным, но мы с тобой не из их числа. Другого выхода не было, мы давно это признали. Если у меня и оставались какие-то сомнения, ты в первый же вечер после того, что случилось, их развеял, сказав: «Спасибо, родная, ты меня спасла от себя самого, теперь нам нечего бояться». И я поверила тебе, как верила всегда. Я безумно тебя люблю».

Николь сидела, боясь шелохнуться. Да они оба сумасшедшие. Они убили мужа Синтии. Точнее, это сделала она, а отец был ее сообщником. И они, кажется, гордятся тем, что совершили. Но зачем?! Этого Николь не могла понять.

«Допустим, Синтии удалось выдать смерть мужа за самоубийство, — мысленно рассуждала Николь, — но, если так, почему они не воспользовались плодами преступления? Ведь после этого Синтия и отец расстались. Он уехал в Нью-Йорк, а она в Шотландию, в свой дом на побережье. Об этом писали все газеты».

Эго было совершенно нелогичным. Так тщательно обдумать убийство мужа ради соединения с любовником, осуществить свой замысел, а потом уехать и все бросить.

Скорее всего, решила Николь, совесть взяла верх у ее мягкотелого папаши. Он переоценил свои душевные силы, думая, что сможет жить дальше как ни в чем не бывало. Но не смог и бросил Синтию. Это на отца похоже. Он всегда казался Николь бесхарактерным и чересчур щепетильным. Бедная Синтия! Знал бы ее сын, кого следует во всем винить. Причины ее поступка оставались неясными. Синтия была очень богата, вряд ли ей следовало опасаться раздела имущества при разводе. Опека над сыном? Это более убедительно. Николь постепенно склонилась к этому выводу. При разводе всплыла бы ее связь с уважаемым отцом семейства, Синтия могла бы лишиться сына, если бы суд передал права на ребенка ее мужу под предлогом аморальности матери. Такие случаи бывали, невзирая на имя и состояние родителей. А если муж Синтии угрожал ей именно этим, неудивительно, что она потеряла голову. А Фрэнк Грэхем мог добиться своего благодаря своим влиятельным родственным связям. Его дядя был губернатором штата, а это многого стоит.

Теперь Николь искала подтверждения своей догадке в каждом новом прочитанном слове. И все больше укреплялась в своем мнении. Ей стало казаться, что каждая строчка просто кричит о содеянном. Стал понятен и истеричный тон ее посланий, постоянные самобичевания и оправдания, страстность, с какой Синтия отмежевывается от возможных обвинений, и исступленные клятвы в любви. Понятно, что отец не мог всего этого вынести и решил отгородиться от людей, воспоминаний и скрыться в одиночку. У них обоих сдали нервы.

Происшедшее уже не казалось Николь столь непостижимым. Если принять эту гипотезу, все вставало на свои места и было довольно логичным. Конечно, отец сжег бы ее письма, не находись он в то время в таком подавленном состоянии. Такая недопустимая небрежность вполне вяжется с его характером. Он всегда был рассеянным и витал в облаках. Николь вообще удивлялась, как ему удавалось столь успешно возглавлять крупнейшую юридическую фирму.

Николь настолько выбили из колеи эти мысли, что она даже пожалела о том, что нашла письма Синтии. Невольно она пришла к выводу, что знакомство с чужими секретами отнюдь не безобидное занятие, грозящее собственному душевному равновесию. Но остановиться Николь уже не могла.

«Ты больше не сможешь ускользнуть от меня, теперь ты только мой. Я знала, что смогу тебя удержать. Ты не всегда ценил мою любовь так, как сейчас, но по крайней мере я могу быть уверена, что ты так же сильно меня полюбил. Есть ли у тебя там другие соблазны, не берусь судить. Одно я знаю точно — отныне для тебя существую только я, твоя всем сердцем. Ты со мной, как только я этого захочу, любишь меня сильнее, чем прежде, со всей страстью безумия. И я тебя так же люблю. О том, что сейчас между нами, я не могу жалеть. Значит, все, что я сделала, было не напрасно. Ты не понимал, как важны мы друг для друга, но я заставила тебя понять. Я должна была пойти на это, милый, чтобы ты наконец прозрел. И это случилось. Ты все для меня. Мой Бог, моя жизнь, душа, которая рождена для того, чтобы ты ее забрал навсегда».

Николь вздохнула. Отцу все-таки удалось отделаться от этой дамы. Николь была слишком мала, когда это случилось, чтобы судить о поступках взрослых. В детстве Николь больно ранило предпочтение, которое отец отдавал Айрин, и она злилась на него, хотя это более чем компенсировалось обожанием матери, весьма равнодушной к младшей дочери. Симпатии распределялись в их семье равномерно, и никто не чувствовал себя особо обделенным.

Взглянув на фотографию родителей во время медового месяца, который они провели в Ницце, Николь нашла, что ее отец очень привлекательный мужчина. Раньше она не задумывалась о его внешности, воспринимая отца сквозь призму его бесхарактерности, считая бесцветным. Но, безусловно, он мог понравиться любой женщине. Высокий, прекрасно сложенный, с пышными золотисто-каштановыми волосами, открытым умным лбом, красивым задумчивым лицом, освещенным большими карими глазами, излучающий какое-то особое обаяние.

Подумать только, этот красивый мягкий человек — соучастник убийства. Внезапно Николь похолодела при мысли, что Дональд, возможно, знает о том, что убийцей Фрэнка Грэхема была его мать. И о том, что ее любовник был с ней заодно…

Нет, если бы у него была хотя бы тень подозрения, он сразу обратился бы в полицию. Зная Дональда, в этом можно не сомневаться. Уж он-то не стал бы молчать, покрывая ненавистного человека и мать, которую презирает. А что, если он решил сам отомстить за смерть отца их семье?

Николь вдруг вспомнила изменившееся выражение лица Дональда, когда она только упомянула об отце вчера. Была в нем боль, но и злость тоже, разрывавшая его на части, которую Дональд долго скрывал. А что, если он хочет заставить страдать и ее, и Айрин, избрав такой изощренный способ мести. Может быть, он играет их чувствами, желая поссорить сестер между собой и сделать их врагами, разрушив ту дружбу, которая связывала их с тех пор, как уехал отец.

Она никогда не знала, чего от него ожидать. Дональд был непредсказуем. Николь стало страшно. Все вчерашние маневры, направленные на то, чтобы разлучить Дональда и Айрин, показались смешными и жалкими по сравнению с его замыслами. Николь ясно увидела теперь, что она не знает Дональда и в сущности не любит. Но Айрин до сих пор ничего не подозревает. Надо наконец раскрыть ей глаза на правду.

Телефон не отвечал. Наверно, он еще на работе. Айрин всегда казалось странным, что отец выбрал именно Нью-Йорк. Он не любил этот город, считая его шумным и грязным. А скопления машин и толпы людей действовали ему на нервы. Отец часто говорил, что Нью-Йорк, как никакой другой город, обостряет чувство одиночества. Может быть, он хочет наказать себя? Это на него похоже. Но отец и так отказался от всего, что ему дорого. От нее самой, от любимой женщины…