Почему я такой?

Мы с Андре были женаты уже пятнадцать лет. Я полагал, что столь длительный период совместной жизни нас прочно соединил… Напротив — он нас разделил. Мы охладели друг к другу. Только это происходило незаметно. Мы продолжали изображать дружную пару, однако были лишь ласковыми врагами, которых связывало прошлое…

И у нас не хватало мужества разорвать эту нить. Господи! В какое же отчаяние меня повергало наше смирение! Наша молодость, как невидимая стена, держала нас в заточении. Мы не могли вырваться на свободу, мы не осмеливались…

Когда я вернулся домой, Андре читала в гостиной, слушая радио. Я постарался не шуметь, и она не слышала как я вошел. Остановившись на минутку у приоткрытой двери, я смотрел на Андре в надежде, что ее тонкая красота хоть немного оживит во мне умершую любовь. Но мое сердце и мой взгляд были холодны. Меня оставляло равнодушным ее нежное лицо, ее глаза орехового цвета, взгляд которых приобретал иногда странную неподвижность. У нее были очень темные, коротко подстриженные волосы. Когда-то мне нравился ее рот, ибо поистине то был идеальный женский рот: ярко очерченные, чуть пухлые губы со слегка опущенными уголками, словно сложенные в ироническую улыбку.

Мой взгляд ее потревожил. Она подняла голову и вздрогнула. Глядя на нее, я вспомнил тот отчаянный крик, который она испустила в машине, когда мы столкнулись с грузовиком.

— Уже! — вздохнула Андре.

— Ты не рада?

— Зачем ты так говоришь? Наоборот…

Она поцеловала меня. От нее исходил нежный запах, который прежде меня волновал, но теперь я умудрялся больше его не чувствовать. Ее губы были по-прежнему упругими и теплыми… И они вызывали у меня раньше нежность! Почему эти ощущения, эти чувства угасли во мне? Привычка?

Андре была чересчур «постоянная» женщина. С ней никогда ничего не происходило. Она была слишком покорна, она всегда была рядом. Ее жизнь состояла в том, чтобы ждать меня и отвечать «да» на мои все более редкие вопросы…

— Ты устал, Бернар?

— Нет, с чего ты взяла?

— Такое впечатление… Ты неважно выглядишь.

Я сделал тот нелепый жест, который всегда непроизвольно делают в ответ на подобное замечание — провел рукой по лицу.

— Переутомление…

Я тяжело опустился на диван.

Когда-то на этом диване мы занимались любовью, что придавало пикантности нашим объятиям. Теперь, когда я выполнял свои супружеские обязанности, то проделывал это и впрямь по обязанности и только в кровати.

— Чем ты занимался во второй половине дня?

Вопрос показался мне странным. Я взял за правило никогда не говорить о своих делах.

— Почему ты спрашиваешь?

— Я звонила тебе на работу — тебя не было на месте!

— А зачем ты звонила мне на работу? По-моему, это смешно, можно подумать, что ты следишь за мной!

— Да нет же, Бернар, зачем ты так? Я хотела сегодня вечером пойти в театр… Я звонила тебе…

— Мне не хочется выходить.

— Теперь и мне не хочется.

Я не ответил на ее первый вопрос. Она ждала, не решаясь его повторить.

— Я был у Стефана!

Ее брови сошлись в горизонтальную линию, чудно пересекающую лоб.

— У Стефана?

— Да.

— Ты снова занимал у него деньги?

— О нет! Наоборот, я хотел поговорить с ним о возвращении долга…

— Но, но…

— Ну, что ты мямлишь?

— Неужели ты собираешься вернуть ему долг, ведь у нас довольно затруднительное положение…

Я усмехнулся.

— Слова ни к чему не обязывают. Надо же как-то заставить его набраться терпения!

— Стефан не такой уж нетерпеливый кредитор!

— Вот тут ты ошибаешься; он наговорил мне кучу гадостей, а я не собирался глотать его оскорбления…

— В самом деле?

— Да, но не будем больше о нем. Ненавижу этого типа.

— Бернар! Как ты можешь говорить такое! Молодой человек, который тебя…

— Замолчи, Андре…

Она не стала настаивать. Настоящая супруга поступила бы иначе. Она бы проявила себя! Затеяла бы спор… Помогла бы мне во всем разобраться… Тогда как Андре немедленно спряталась в свою скорлупу. Она дорожила своей нейтральной позицией ко всему безразличной жены. Она была как те домашние кошки, что всю свою жизнь проводят, мурлыкая на подушках. Я так больше не мог. «Все уничтожить…» И возродиться потом из этого удобрившего почву праха! И жить снова иначе! Жить снова — no-настоящему! С таким капиталом, как накопленный огромный опыт и точное знание о том, что же есть истинная мудрость.

В моей будущей жизни вещи предстанут в ином свете.

Например, деньги уже не будут столь важны; во всяком случае, не будут иметь прежнюю ценность…

Я уеду в горы, буду жить в маленьком домике, потрачу на его покупку все свое состояние… Я буду жить здоровой деревенской жизнью. Буду часами смотреть как горит огонь в очаге. Это зрелище приводило меня в восторг и никогда не надоедало.

Там, наверху, я встречу девушек… И реальность будет просто реальностью повседневной жизни.

— О чем ты думаешь, Бернар?

— О тебе.

Отчасти то была правда. Каким буду я, когда не станет моей жены? Не окажусь ли во власти мучительных воспоминаний? Лишь они могли испортить картину. Мне следовало их опасаться, избавиться от них, прежде чем они завладеют мной…

— Господи, какой у тебя сегодня несчастный вид!

— Несчастный? У меня?

И это в тот самый момент, когда я уже наслаждался будущим… Дурочка!

Нет, воспоминаний не будет! И их я уничтожу. Уничтожу! Из моего нынешнего существования я возьму с собой лишь самую его суть, то есть себя. Подобно тому, как берут луковицу растения, чтобы посадить ее снова в новом сезоне.

— Я очень счастлив, Андре…

— Не верю!

— Потому что ты не можешь понять…

— Я хотела бы, чтоб ты мне объяснил. Ты все время погружен в свои мечты…

— Это не мечты, Андре.

— А что же тогда?

— Планы; видишь, есть существенная разница…

— Ты не хочешь мне о них рассказать?

— Не теперь.

— Но расскажешь?

— Да.

— Когда?

— Скоро.

Я был искренен. Вот именно, я расскажу ей… Все, абсолютно все! Но когда уже будет слишком поздно, чтобы повернуть назад.

Я еще дважды заходил к Стефану и просил его написать послания моей мнимой любовнице.

Он находил в этом удовольствие, давал мне советы и беззастенчиво расспрашивал о ней. Я выдумал некую женщину, которая отвечала скорее его вкусам, нежели моим, и он писал ей чуть ли не с радостью. Случалось даже, он настаивал на сочиненной им самим фразе.

— Когда-то я проверил ее на одной очаровательной брюнетке, — уверял он меня, — и она произвела почти мгновенный эффект…

Он больше не заговаривал со мной о наших денежных делах, однако, когда третье письмо лежало у меня в кармане, я сам завел об этом речь.

— Стефан, у меня для вас приятная новость.

— А именно?

— Через несколько дней я смогу вернуть вам весь долг целиком.

В этот момент он был занят тем, что пытался превратить промокашку в конфетти. Он посмотрел на меня. Трудно было определить, что выражает взгляд его синих глаз.

— Вы говорите серьезно, Берни?

— Неужели вы думаете, мне хочется шутить с восемью миллионами!

— Каким образом, черт побери, вы собираетесь это сделать?

— Ох, попросту достану из бумажника чековую книжку и выпишу чек!

— Вы выиграли в лотерею?

— Ну, нет, мое везение в игре не заходит столь далеко.

— Тогда как же?

— Не задавайте нескромных вопросов, Стефан…

— Но не школьный же комплекс Мэзон-Лафит…

— Не все ли вам равно… Главное, что вам вернут ваши деньги. Вы свободны послезавтра?

— Да.

— В таком случае я позабочусь о том, чтобы в этот день расплатиться с вами; утром я позвоню, чтобы договориться окончательно.

Уходя от Стефана, я испытывал чувство радости. То, что время начала действий неотвратимо приближалось, меня не пугало, а напротив, успокаивало нервы.