Тонкие каблуки подворачивались на каждом шагу, мешая передвигаться. А Борис уже выходил из машины, уже закрывал дверцу, еще не видя, не замечая ее. Поля остановилась на секунду, сняла туфли, зажала их под мышкой и побежала дальше.

Когда между ними оставалось всего с какой-нибудь десяток метров, на пути неожиданно возникло круглое металлическое перильце ограждения. Ограждение было не таким высоким, чтобы под ним можно было проползти, и не настолько низким, чтобы легко его перешагнуть.

— Боря! — жалобно и отчаянно закричала Поля, схватившись руками за перильце. — Боря!..

Он мгновенно обернулся. Лицо его все еще хранило тревожно-ищущее выражение, но глаза уже светились тихой радостью. Она, тая от счастья, встретила его взгляд и снова заплакала, громко, навзрыд, как ребенок. Борис, легко перемахнув через ограждение, подбежал к ней и застыл в каких-нибудь нескольких сантиметрах, не решаясь протянуть руку.

— Ты приехал… — прошептала она. — Ты приехал…

— А ты опять застряла? — он, не отводя глаз от ее лица, кивнул на перильце. Видимо, Борис пытался улыбнуться, но то, что нервно изгибало сейчас его губы, весьма отдаленно напоминало улыбку.

— Да, застряла… А помнишь, как ты называл меня, когда я не могла взобраться на какую-нибудь горку или падала на лыжах?

— Каракатица моя? — произнес он как-то не очень уверенно.

— Да, — отозвалась Поля и снова протяжно всхлипнула.

Чей-то шофер, покуривавший возле светло-зеленого «Опеля», насмешливо покачал головой. Впрочем, ей не было сейчас дела ни до шофера, ни до музыки, льющейся из окон ресторана, ни даже до безумно красивого розового закатного солнца.

Уже не в силах ничего произнести, по-прежнему держа туфли под мышкой, Поля перегнулась через перильце и неловко ткнулась губами в подбородок Борису. И он наконец очнулся, протянул руки и, обхватив ее, легко перенес над оградой. Она только успела поджать ноги.

— Полька, Полечка, хорошая моя! — торопливо говорил он, покрывая частыми поцелуями ее лоб, щеки, губы. — Никуда ты больше не убежишь от меня! Никуда не денешься!

— Никуда! Никуда! — вторила она, сжимая ладонями его лицо и боясь хотя бы на секунду закрыть глаза.

И тушь, размазанная по щекам, ей больше не мешала, и расплывшаяся губная помада… Только, пожалуй, слезы, дрожащие на ресницах. Поля и не заметила даже, когда эти слезы смешались с первыми робкими дождинками, вдруг начавшими капать с почти чистого неба. Небо было ярко-голубым, в редких мазках облаков, розовых от закатных лучей. А дождинки почему-то казались золотыми.

— Смотри, слепой дождь! — удивленно проговорил Борис, подставляя каплям раскрытую ладонь. — А я думал, что в сентябре его не бывает.

И тут за его спиной, переливаясь первозданной яркостью красок, вспыхнула радуга.

— Красиво как! — прошептала Поля.

— И ты — красивая, — ответил он, проводя чуть дрожащими пальцами по ее щеке.

Ей, наверное, нужно было тоже что-нибудь сказать. Не улыбаться счастливо и бессмысленно на это нежное «ты красивая». Но все слова вдруг стали бесцветными и невесомыми, как последние листья, в безветренную погоду неслышно опускающиеся на землю…

— Поедем домой, — Борис кивнул в сторону машины. Она благодарно прижалась к его груди и вдруг услышала за спиной:

— Полин?

В этом «Полин» было столько тревоги и отчаяния, что Поля не могла не обернуться. Хотя и не хотелось ей сейчас видеть Алека. Отчаянно не хотелось.

Стеффери стоял на нижней ступеньке и изучал насмешливо-печальным взглядом туфли, зажатые у нее под мышкой.

— Это и есть твой любимый мужчина? — спросил он, не глядя на Бориса и по-прежнему не отводя глаз от тонких каблуков.

— Да, — просто ответила она.

— Ну что ж, я желаю вам счастья…

Была или нет эта секундная пауза, готовая взорваться яростью, отчаянием, обидой? Может быть, и нет, потому что слишком уж спокойно и невозмутимо развернулся Стеффери, слишком раскованной и непринужденной была его походка, когда он заходил обратно в ресторан. А еще перед этим Поля, провожавшая Алека взглядом, успела заметить, что на лице его снова проступила маска абсолютно благополучного, уверенного в собственной неотразимости супермена…

До Крылатского добрались быстро. Суханов и в самом деле оказался злостным нарушителем правил дорожного движения. Поля только успевала ойкать, когда он резко срывал машину с места на светофоре или сворачивал в какие-то немыслимо узкие, перегороженные красными флажками ремонта проулки. Но ей была и понятна, и дорога его горячность. Да и самой ей хотелось как можно скорее оказаться дома.

Но, оказавшись там, она почему-то растерялась. Тети Даши уже не было, квартира дышала напряженной тишиной и, казалось, присматривалась к своей бывшей, внезапно вернувшейся хозяйке. Поля осторожно сняла туфли, да так и осталась стоять в холле.

— Ну что же ты? — спросил Борис, обнимая ее за плечи. — Что же ты стоишь?

— Я не верю, что все это кончилось, — прошептала она, обернувшись.

Тогда он подхватил ее на руки, как когда-то в день свадьбы, и понес по коридору, прижимая к себе.

А в спальне в самом деле ничего не изменилось. И тюбики ее помады вперемешку с флаконами духов действительно стояли на туалетном столике. И крем с перекисью водорода, который полагалось хранить в прохладном темном месте. На позолоченной крышке баночки переливались закатные блики и такие же блики перетекали по черному шелку прохладной наволочки.

Впрочем, подушка достаточно скоро упала с кровати и осталась валяться на полу рядом с торопливо сброшенной одеждой. А дальше было невозможно громкое тиканье часов над головой, солнце, слепящее глаза, и пронзительное, острое ощущение счастья…

Поля очнулась первой. Шевелиться не было никаких сил, и она только устало скосила глаза на Бориса. Он лежал рядом, спина его, покрытая мелкими бисеринками пота, еще вздымалась часто и судорожно, но руки уже казались странно неподвижными.

— Эй, ты живой? — тихонько спросила она, прихватывая губами темные волосы у него под мышкой.

— Угу, — невнятно промычал Борис, не поднимая лица от матраса.

Она ласково рассмеялась и провела указательным пальцем по его позвоночнику. Впервые за много дней Поле было хорошо и спокойно. И душа ее переполнялась теплой невыразимой нежностью.

Суханов наконец встряхнул головой, словно пытаясь окончательно прийти в себя, и перевернулся на бок. Она вдруг заметила, как сильно он похудел за те дни, что они не были вместе.

— Борька, — проговорила Поля, боясь отвести взгляд от его лица, — мне так и не верится, что все по-прежнему. Ведь по-прежнему, правда?

— По-прежнему. Или даже лучше, — промурлыкал он, переходя на свой обычный, чуть насмешливый тон. — Тебе так не показалось?

— Да я не о том, балбес!

— А я о том!

Борис приподнялся на локте, поцеловал нежную ямочку между ее ключицами и добавил уже совершенно серьезно:

— Я люблю тебя, Поля. Очень люблю…

— А я в это уже и верить перестала. Правда, тетя Даша вселила немного надежды, когда сказала, что ты запретил убирать мои вещи…

— И ты обрадовалась, бедная девочка? Я же тебе сразу сказал, что готовлю их для продажи на барахолке!

— Суханов! Ты невыносим! — простонала она и с коротким смешком шлепнула его по лбу. — Кстати, крем мой любимый ты безнадежно испортил. Его надо было хранить в темноте и прохладе, а отнюдь не на тумбочке.

— Кто же виноват, что ты его до холодильника вовремя донести не могла? И, кстати, по поводу твоих кремов и бальзамов на моей полке с бумагами…

— Все! — Поля шутливо подняла руки вверх. — Теперь я наконец чувствую, что вернулась домой…

…Крылатское медленно погружалось в густые фиолетовые сумерки. На небе зажигались первые звезды, а в окнах дома напротив — многочисленные люстры. Надо было встать и задернуть гардины. Но она лежала, боясь пошевелиться и потревожить мужа, уткнувшегося во сне в ее плечо. Становилось прохладно, резче обозначились длинные тени предметов, а контуры, наоборот, словно подернулись серебристой дымкой. И этим же небесным серебром отливали теперь светлые волосы Бориса, так, будто на них оседала звездная пыль.