— Ты на самом деле ни о чем не жалеешь? Потому что если ты не уверен, то не надо никакой свадьбы.

— Да перестань ты переживать, — Борис закрыл форточку и аккуратно расправил цветастые немецкие гардины на окне. — Если ты нервничаешь потому, что не было коленопреклоненной мольбы и официального текста: «Сударыня, будьте моей супругой», то выбрось все свои опасения из головы. Просто романтики во мне самый минимум, ты же знаешь. На букет цветов ее, конечно, хватило бы, если бы я готовился заранее, а на большее — вряд ли.

— Не в этом дело… Просто мне кажется, что я силой женю тебя на себе, вынуждаю тебя сделать это. Ведь, не соберись мои родители в Ленинград, и никакого предложения не было бы, правда? По крайней мере, в ближайшее время…

Суханов опустился в кресло, поправил воротник полосатой рубашки под джемпером и застегнул на запястье браслет часов.

— Знаешь, Поль, — произнес он с беззлобной насмешкой, — я, конечно, с трепетным уважением отношусь и к твоей безмерной женской хитрости, и к умению манипулировать мужчинами, но все-таки мне кажется, что лавры придворной интриганки тебе не светят… А если серьезно, никто, даже ты, никогда и никаким способом не заставит меня сделать то, что я не считаю правильным…

Минут через десять вернулся Ромка, который и стал первым человеком, узнавшим об их помолвке. Нельзя сказать, чтобы он был удивлен, скорее, воспринял это как должное. Развел руками: мол, молодцы, ребята, я вас поздравляю, и полез в бар за бутылкой шампанского. Пока Поля расставляла на журнальном столике фужеры, хозяин попытался бесшумно открыть бутылку. Это ему не удалось. Пробка, освобожденная от проволочного каркаса, вылетела из горлышка с ужасающей скоростью и на этой же скорости врезалась в хрустальную люстру под потолком. Добрая половина шампанского выплеснулась на пол. Потом Суханов вышел покурить на балкон, а Поля решила помочь Ромке убрать лужу с ковра. Когда она закончила и подошла к балконному стеклу, чтобы позвать Бориса, он все еще курил. Лицо его было непроницаемым и холодным, как камень…

Поезд прибыл в Петербург рано утром. Над влажным асфальтом еще висел клочьями синеватый туман, и хотя синоптики обещали жаркий день, было пока довольно прохладно. Антон первым спрыгнул на перрон и подал Поле руку.

— Питер! — восторженно выдохнул он, запрокинув лицо к небу. — Боже мой, это и в самом деле Питер!..

В глазах его светился пьянящий восторг, а лицо, и без того красивое, казалось теперь почти совершенным. На Антоне были все те же черные джинсы, которые он категорически отказался сменить на что-либо, пусть даже супермодное и суперэлегантное, и кремового цвета плотная рубаха с пестрым шейным платком, купленная Полей перед самым отъездом. Антон был похож на молодого торжествующего бога. И даже в белесых заспанных глазах проводницы, стоящей у ступенек вагона, читалось тихое безнадежное восхищение.

Поля, опершись о его руку, спустилась на перрон. Настроение у нее было неважное. Может быть, оттого, что приближались личные, женские «красные дни календаря», а может быть, по какой-то другой причине нервы ее пребывали в крайне расстроенном состоянии. Чуть ли не ежесекундно хотелось закричать, заплакать, плюнуть на все и уехать обратно в Москву, оставив Антона наедине с его драгоценным Петербургом. Впрочем, она, в который уже раз за последние несколько часов, мысленно сказала себе: «Князь ни в чем не виноват! Не порти еще и ему настроение своей кислой физиономией!», натянула на лицо довольно сносное подобие улыбки и почти поверила в то, что все идет хорошо…

Как выяснилось, ни у кого из них не было четкого и ясного плана пребывания в северной столице. Антон, правда, собирался зайти к друзьям, но сделать это предполагалось ближе к вечеру, а пока все его намерения выражались одним отрешенно-радостным словом: «Питер! Питер!..» Поля, честно говоря, не понимала, что именно приводило его в такой телячий восторг. Город был как город, дома как дома, небо как небо. Никакой особой «упоительности» воздуха она не чувствовала, а чувствовала, скорее, какую-то ревнивую обиду за Москву, когда говорила:

— Тогда, может быть, пристроимся к какой-нибудь туристской экскурсии? Послушаем беглую лекцию о памятниках архитектуры, сфотографируемся на фоне Зимнего и поедем домой?.. Одного я только не понимаю, почему нельзя было с тем же успехом побродить по Арбату? Кстати, зашли бы там в «Дом книги» и купили бы тебе какой-нибудь фотоальбом с Эрмитажем и прочими здешними достопримечательностями…

Впрочем, она понимала, что не права, и где-то в глубине души радовалась тому, что Антон не злится. А он, похоже, просто не в состоянии был сейчас обижаться или досадовать: выражение почти детского, блаженного счастья не сходило с его лица.

— Полечка, подожди немного, ладно? — он уронил лицо в ладони и потер пальцами лоб. — Сейчас я окончательно приду в себя и изложу тебе наш план на ближайшие сутки во всех подробностях… Кстати, по поводу Зимнего ты зря иронизировала! Туда-то мы как раз обязательно сходим, и ты такой Зимний увидишь, какой никогда еще не видела!

— Но, надеюсь, номер-то мы в гостинице снимем, прежде чем начнем наматывать круги по городу? — Поля сегодня чувствовала себя абсолютно поэтически непрошибаемой. — А то мне как-то не улыбается перспектива таскаться везде с сумкой.

Вещей у нее с собой было совсем немного: легкий кардиган на случай непогоды, зонтик, косметичка и еще кое-какие мелочи. И сумка вовсе не казалась тяжелой или громоздкой. Зачем она сказала про нее, Поля и сама не знала. Но Антон решительно помотал головой:

— Никаких гостиниц, никаких администраторш с постными лицами, никаких номеров с казенными покрывалами. Только город, только небо… А сумку твою я сам понесу, давай ее сюда.

Правда, баул с вещами вид имел откровенно дамский, так что пришлось покупать большой пластиковый пакет и засовывать сумку внутрь. Но зато естественным образом решилась проблема с деньгами. На Полином бирюзовом платье с воздушными вставками карманов просто не было, положить кошелек ей оказалось некуда. И она предложила:

— Вот что! Давай деньги тоже будут у тебя, распоряжайся ими по своему усмотрению. Только сразу договоримся, не спрашивай каждый раз, как маленький мальчик: можно ли потратить их на то или на это?

Последняя фраза, видимо, оказалась совсем нелишней. Потому что мгновенная скорбная складка меж черных бровей Антона после нее расправилась, а в глазах запрыгали веселые чертенята.

— Значит, я могу покупать что угодно? — он озорно усмехнулся. — Хоть оловянных солдатиков, хоть шестисотые «Мерседесы»?

— Конечно, — Поля пожала плечами. — Только на «Мерседес» здесь вряд ли хватит. Пожалуй, только на какую-нибудь малолитражную потрепанную «Шкоду»…

— Ну, это ничего! Дело не в сумме, а в принципе… Значит, я могу совершить свою первую покупку?

Антон куда-то скрылся и через минуту появился с букетом белых роз в шуршащем целлофановом пакете.

— Это тебе! — сказал он, прижимаясь мягкими губами к ее виску. — Тебе, самая прекрасная женщина на свете…

Она еще успела отстраненно и больно вспомнить Борины ромашки, а он уже схватил ее за руку и повел вперед по Невскому, к маячащему в утренней синеве неба золотому шпилю Адмиралтейства.

На Аничковом мосту они остановились. Слева и справа взнуздывал своего коня каменный юноша, внизу плескалась Фонтанка.

— Помнишь, я рассказывал тебе, что был здесь прошлой осенью? — Антон вытащил из кармана пачку «Парламента» и закурил.

— Помню…

— Видишь, ты помнишь, а я уже нет… То ощущение не возвращается. Я ждал его, ждал… А сейчас все по-другому. Может быть, потому, что время прошло? Может быть, потому, что со мной ты?.. Нет, это не хуже, это просто по-другому…

Он прищурил глаза, словно силясь что-то разглядеть в серой воде, и неторопливо, нараспев произнес: