— А вы хороший поэт? — спросила Поля, все еще не оправившись от растерянности. И даже покраснела, осознав всю глупость вопроса.

Антон усмехнулся:

— Смею надеяться, что хороший… А вы? Кто вы?

События почти уже минувшего дня мгновенно промелькнули у нее перед глазами. И утреннее Борькино небрежное «пока», и ее глупое, никчемное наведение красоты перед зеркалом, и запись в календаре: «Позвонить Ирочке Л.» А потом и Вера Сосновцева вспомнилась, и книга недописанная, и злосчастный шкаф-купе с зеркалом и подсветкой…

— А я просто жена «нового русского», — произнесла Поля с горькой усмешкой, впервые примерив к Борьке это отвратительное определение, и выдержала пронзительный взгляд Антона. Он смотрел на нее долго, наверное, целую минуту, а потом покачал головой и снова взял в свои ладони ее руку. Уже не отпустил, сжал нежно и сильно. И она не стала вырываться, покорилась, чувствуя его горячее, зовущее тепло.

— Нет, это неправда, — наконец выговорил он. — Ты не можешь быть просто женой «нового русского». Ты вообще не можешь быть «просто», потому что ты — это ты… Расскажи мне, что у тебя случилось…

Народ в ресторане постепенно прибывал. Женщину, поющую романсы, на время сменило трио балалаечников и баянист. Официанты сновали по залу, разнося на столики фирменные графинчики с водкой, кувшины с квасом, запеченное мясо на продолговатых расписных блюдах и розеточки с зернистой красной икрой. А Поля все рассказывала, все говорила — и про книгу свою ненаписанную, и про карьеру журналистскую, неслучившуюся, и про деньги, и шмотки — ненужные, и про мужа, которому она не нужна. Антон гладил ее руку, и она каждым суставчиком ощущала нежную, успокаивающую теплоту его ласковых пальцев.

— Понимаешь, — она уже сама подвинула ему свою пустую рюмку, — Ирочка Ларская — это не случайность. Это я заставляла себя думать сегодня весь день, что это — случайность, что на ее месте могла быть любая другая с достаточно смазливой мордашкой… Нет, Ирочка — это то, чем я почти уже была шесть лет назад, то, чем я могла стать, но не стала. Сильная, умная, независимая, делающая карьеру. Интересная, живая, красивая… А я за эти шесть лет стала совсем другой, от той Поли, Тропининой, уже ничего не осталось. И Борьку нельзя винить за то, что он заскучал со мной, за то, что разлюбил. Прав он. Тысячу раз прав…

На лицо Антона набежала мгновенная тень, и глаза из темно-карих сделались почти черными.

— Я не хочу осуждать твоего мужа, тем более мы с ним незнакомы. И наверняка я не должен этого говорить, но промолчать просто не могу: он поступил так, как не поступают мужчины. Если не любишь женщину — нужно уйти, а не бегать к соседке огородами. Должен же быть у человека кодекс чести, через который нельзя переступать…

— Ты прав: не надо было этого говорить, — Поля осторожно высвободила пальцы из его руки. — Все-таки я Бориса люблю, и это как-то нехорошо…

— Подожди, — он стремительно перехватил ее запястье, — подожди, послушай… Да, я виноват, прости меня… Но пообещай мне задуматься над одной простой вещью: может быть, это он изменился за те шесть лет, что вы вместе? Может быть, он, а не ты? Просто подумай об этом!.. И еще, прошу тебя, прямо сейчас, здесь, посмотрись в зеркало. Наверняка ведь у тебя есть в сумочке?

И снова она, пораженная, почти испуганная его горячностью, повиновалась. Расстегнула замочек, достала диоровскую пудреницу, поднесла зеркальце близко к лицу. Платиновые с бриллиантами сережки блеснули ярко и загадочно, длинные ресницы вздрогнули.

— Посмотри на себя, — почти прошептал Антон, поднося ее руку к своим губам, — посмотри… Разве ты изменилась? Разве ты могла измениться, когда ты так прекрасна. Ты — лучшая женщина из тех, кого я знал, а я, поверь, пользовался успехом у очень многих женщин.

Поля отвела удивленные глаза от зеркальца и с усмешкой заметила:

— Так ты еще, оказывается, и очень скромный?

Антон кивнул серьезно и так энергично, что прядь черных волос выбилась и повисла, касаясь смуглой щеки, а потом рассмеялся.

— Вот видишь, ты улыбнулась, — проговорил он, успокоившись. — Правда, я никак не предполагал, что выведу тебя из транса именно упоминанием о моих донжуанских подвигах. Видно, психотерапевт из меня никакой.

— Так это был психотерапевтический сеанс?

— Нет, — он неожиданно стал очень серьезным. — Все, что я говорил тебе, — это правда, Поля…

Ей на самом деле стало легче. И все случившееся сегодня перестало казаться безнадежно-трагичным. В конце концов, с Борисом на самом деле надо было поговорить, а не сбегать позорно и трусливо. Но сейчас Поле почему-то не хотелось думать об этом. Хотелось пить ледяную чистейшую водку, закусывать блинами с икрой, разговаривать с Антоном, слушать его мужественный и в то же время ласковый голос. Они заказали еще графинчик «смирновки», еще салатов. И болтали уже о всякой чепухе, старательно огибая темы, хоть как-то связанные с адюльтером и семейными проблемами вообще. Он рассказывал про общежитие литинститута, про чудесную компанию молодых московских поэтов, которая когда-то была, а теперь, к сожалению, распалась, про прошлогоднюю поездку в Петербург и про друга, уехавшего в Штаты. Поля уже совсем свободно улыбалась и слушала одновременно Антона, гитару и женщину на эстраде, исполняющую «Утро туманное»…

Из ресторана они и в самом деле вышли под утро. Серый туман клочьями оседал на крышах соседних домов.

— Вот уж никогда не думала, что когда-нибудь проведу ночь в этом ресторанчике! — сказала Поля, обернувшись на довольно скромную вывеску «Самовар». — Суханов меня разбаловал, то в «Царскую охоту», то в «Сирену»… А тут оказался ты… Как странно, правда?

— Странно, — отозвался Антон, нежно взяв ее за пальцы. — Хотя, если разобраться, ничего странного. Я довольно часто здесь ужинаю. Люблю русскую кухню. Не говорил тебе еще: я ведь прямой потомок князей Трубецких.

— Да? — она удивленно приподняла бровь. — Поэт, еще и отпрыск княжеского рода?.. Антон, а почему ты за всю ночь не почитал мне ничего из своих стихов? Не хотелось?

Он ничего не ответил. Только запрокинул лицо к небу, стянул с «хвоста» резинку, и волосы его, темные, прямые, отливающие синевой, взметнулись на ветру.

начал он. –

Остановился, взглянул на Полю с грустной усмешкой:

— Дальше читать?

— Читай-читай! — заторопила она, боясь, что все кончится именно сейчас, что оборвется, канет в никуда. И она выговорила это с такой мольбой, что, прежде чем продолжить, Антон склонился и поцеловал кончики ее холодных пальцев.

Он читал, прикрыв глаза, нараспев, как читают свои стихи все поэты. И Поля, подчиняясь чарующему ритму и чудесной силе его голоса, словно плыла куда-то, словно убегала в неизвестность из этого мира с его омерзительно реальной пометкой в календаре: «Позвонить Ирочке Л.»