Потом началась Мукденская наступательная операция. Естественно, наступали не русские. Князь Куропаткин, гениально осмысливший опыт франко-прусской войны, четко знал, что единственная опасность для армии — коварный охват вражескими войсками, окружение и плен. О том, что окружающая армия должна быть хотя бы вровень со своей жертвой по численности и боеспособности, он не думал. Командующий не принимал во внимание, что враг прет на одном кураже, почти без боеприпасов, фуража и продовольствия, усвоив, что Русскую императорскую армию не гоняет только ленивый.

В результате в огневой контакт с японцами вступали отдельные обороняющиеся части, стоявшие насмерть, или арьергарды, прикрывающие любимый маневр Куропаткина — организованное отступление. Пожалуй, не менее половины солдат, прошедших Маньчжурию, не сделали ни единого выстрела по врагу. Они умирали в окопах пачками от ужасной кормежки, мороза, болезней, надрывались от непосильного труда на фортификационных работах, прогрызая бесчисленные километры траншей, затем без боя отданных армии микадо.

В оба авиационных отряда навезли, наконец, бензин, и военлеты начали бороздить небо Маньчжурии с небывалой интенсивностью. Смешно сказать — авиация, самая передовая техника, а подвоз ГСМ и другой расходки исключительно гужевым транспортом. Каждый вылет «Дукса» — три бочки бензина, пару ведер масла, каждые десять полетов — новые моторы. Потом винты, приводные ремни, шины, свечи, подшипники, тысяча и одна мелочь. В авиаотряде лошадей куда больше, чем самолетов.

Уходя на задание в среднем раз в два дня, Станислав и Александра по очереди ждали друг друга на летном поле, радуясь заходящим на посадку машинам, словно новому рождению. Удачное приземление — значит, будет день и будет ночь, разбавленные обязанностями военной службы, которые оставляют влюбленным достаточно времени, если жертвовать второстепенными нуждами — едой, сном и отдыхом.

Тем временем истребителей пересаживали на «Садко-12». Многие невзлюбили его, и было отчего. Спортивный самолет, на котором в 1902-1903 годах были поставлены рекорды скорости, скороподъемности и высоты, был лишен многих важных черт, присущих «Руссо-Балту». Князь Александр уговорил Самохвалова построить новый истребитель именно на базе рекордсмена. Машина действительно получилась уникальная. Пулемет стоял за редуктором в развале цилиндров V-образного двигателя жидкостного охлаждения и стрелял через полый вал пропеллера, имея на треть большую скорострельность, чем синхронный. Взлетная скорость чудо-птицы получилась около ста десяти километров в час, близко к рабочей скорости «Дукса». Никакой мачты с расчалками, как на «Моране» и других монопланах, — только пара подкосов плоской аэродинамической формы. Вместо противокапотных лыж — обтекатели шасси. На малых скоростях «Садко» был неуклюж, для устойчивости на взлете-посадке на задней стороне крыла опускались закрылки. Впервые киевские авиаторы увидели воздушный винт с регулируемым в полете шагом. Даже потеряв километров сорок от максимальной скорости за счет установки пулемета и дополнительных баков, «Садко» оставался исключительно скоростным аппаратом, сложным в управлении и строгим при посадке.

Не удивительно, что уже в первую неделю освоения один из самолетов скапотировал, похоронив летчика под обломками. Из пяти оставшихся машин одна впала в спячку без запчастей, три летали на задания, и одна из красавиц стояла бесхозной — остальные авиаторы отказывались пересаживаться на нее даже под страхом трибунала за неисполнение приказа.

Несмотря на ужас в глазах подруги, Дорожинский взлетел на «Садко» и ощутил, что между этим аппаратом и «Балтом» разница больше, чем между его прежним истребителем и учебной гатчинской «четверкой». Не просто новая модель, качественно иной уровень. Да, «Садко» строже в управлении, нежели предшественник. Да, приходилось примиряться, что его скорость на пятьдесят—сто километров в час быстрее, чем у мишени, на открытие огня секунда-две и сразу резкий уход, чтобы самому не подставить хвост под пулемет недобитого врага.

Наследник самохваловских традиций оказался идеальным загонщиком для японских «Моранов». Четверо русских охотников рыскали вдоль линии фронта, зная, что догонят любой вражеский моноплан. Проблема лишь в том, что японцы не часто летали, а линия фронта растянулась до неприличия. Троим из пилотов «Садко» удалось подстрелить по одному неприятелю. Дорожинский, имевший уже две победы, был представлен к награде, чему сильно сопротивлялся, ибо нигде не хотел о себе заявлять: исконный враг могущественных князей Оболенских и дезертир пехотной бригады предпочитал тихое существование без чинов и наград.

В день, когда орден нашел героя, в отряде царил траур — накануне двое не вернулись с задания. В том числе один «Садко». Пилот дотянул до своих и умер на руках у казаков. Леман перед строем зачитал рапорт есаула о последних словах военлета: Черный самурай атаковал сверху со стороны солнца.

Следующая потеря оказалась весьма странной. Молодой летчик из пополнения психовал перед каждым полетом. Его подозревали в элементарном страхе, но подпоручик постоянно просился в бой. Однажды, остановив «Балт» в конце полосы и даже не зарулив на стоянку, он выпрыгнул из кабины и побежал в сопки, сбрасывая на ходу шлем, маску, очки, перчатки и даже летную куртку.

Догнали его с трудом, оседлав коней. Связанный и стреноженный, пилот орал, что у него на крыле поселился демон, который постоянно подглядывает и корчит рожи, но прячется, если на него смотреть в упор. На верхнем крыле машины оторвался замысловатый кусок обшивки, на резких эволюциях заворачивающийся назад, выглядывая из-за задней кромки. Подпоручика отправили в тыл.

До передислокации на север за новую линию обороны отступающих войск оставались считанные дни, когда ставка Куропаткина разродилась новым откровением. Уфимцы, переброшенные севернее, теперь вели войсковую разведку, а в отряд Лемана свезли остатки авиационных гранат и бомб. У Дорожинского немного отлегло на душе: на бомбометание «Дуксы» ходили без летнабов, увеличивая тем самым бомбовую нагрузку. Теперь лишь он рисковал, уходя на задание по прикрытию бомбовозов, Александре оставалось только ждать.

За четыре дня полетов Киевский авиаотряд потерял почти все «Дуксы», большинство из них — вместе с пилотами. Попасть в движущуюся змею японской колонны можно лишь с малых высот. Самолеты падали, превращенные в решето винтовочным огнем.

Каждый вечер поминали невернувшихся с задания. Галерея фотографий с молодыми лицами, подчеркнутыми наискось черной лентой, стремительно росла, заполняя стену в штабе отряда. На фоне этого истребители выглядели странно: за целую неделю потеряли всего один самолет, летчик остался невредим. Дорожинскому и другим пилотам «Садко» и «Балтов» было уже стыдно смотреть в глаза товарищам — пока истребители кружились на недоступной зениткам высоте, бомбардировщики шли вниз на верную смерть.

Сравнительная безопасность истребительных вылетов радовала Александру. Конечно, она от души скорбела по пилотам, ушедшим в последний полет. Многих из них она знала на протяжении нескольких лет. Но Станислав вдруг оказался важнее, чем весь авиаотряд. В ней произошли перемены, странно, что штабс-капитан ничего не заметил. Они были близки с января, кавалер так и не обратил внимания, что у его подруги не наступили дни, когда от интимных нежностей лучше воздерживаться.

Бесцельно болтаясь по расположению и летному полю в ожидании любимого, она боролась с тошнотой и мучилась мыслью, когда объявить о беременности. В Русской армии не существовало правила отправлять беременных бойцов в тыл, так как военнослужащих женского пола просто не было. Но Александра не сомневалась, что Леман непременно поступит именно так. Значит, Станислав останется без нее, будет один-одинешенек болтаться в кабине «Садко» под облаками и японскими пулями, а у ВПП его не встретят родные объятия.

Второго марта, когда фронтовая канонада доносилась, чуть ли не из-за ближайших сопок, отряд, наконец, получил приказ перелететь на заранее подготовленную полосу за Сыпингаем. Аэродромные службы срочно паковались, сворачивались, грузились на десятки подвод. То есть не менее десяти дней перелетевшие на север машины останутся безо всякого обслуживания, авиаотряд потеряет боеспособность. Семь ремонтопригодных машин, но не способных к взлету из-за повреждений или износа узлов, приказано сжечь.