— Есть куча других просчетов, очевидных и без дальнейших экспериментов, — продолжал Самохвалов. — Конструкция переутяжелена. Скажите, зачем два мотора разной мощности и целых три винта? Почему пропеллеры стоят в прорези крыла, усложняя и без того громоздкую раму? Почему в центре установлена длиннющая водонепроницаемая лодка, а не легкая гондола — о взлете-посадке на воде даже речь не идет?

— Пропеллеров потребно не менее двух, так как они вращаются в разные стороны и тем компенсируют вращательный момент. Второй двигатель даст надежду на управляемую посадку при отказе в воздухе первого. Прорези в крыле заимствованы из самой удачной летающей модели — «Летуньи». На воду садиться мягче, чем на поле, коли в воздухе что-то испортится.

Оппоненты Можайского переглянулись. На все вопросы у контр-адмирала был готов ответ. Правильный или неправильный — не важно. На его обветренном лице не читалось никаких сомнений в своем изобретении. Что творится внутри — чужая душа всегда потемки. Последнюю попытку достучаться до нее предпринял тот же Петр Андреевич.

— У меня собрано более десяти публикаций, где доказывается, что вытянутое крыло лучше создает подъемную силу, нежели короткое и широкое. Главная часть крыла — передняя кромка. Вот рисунки на примере глайдеров и крупных парящих птиц. У вас крыло из двух квадратов. Врезанные пропеллеры высасывают воздух с передней части плоскостей, кромка не работает.

Недовольство в адмиральских глазах сменилось усталым презрением.

— Прикажете переделывать весь снаряд, господин... воздухоплаватель? На новый не хватит остатка моей жизни. Вы предлагаете остановить весь прожект.

— Александр Федорович, может, вернемся к варианту с воздушным змеем? Не стоит рисковать новыми моторами и жизнью механика, вычислите центр приложения усилия, полагаю, он недалеко от центра тяжести, зацепим за шестерку... нет, за восьмерку или сколько нужно лошадей, чтобы разогнать снаряд верст до двадцати пяти в час, и проверим его в полете. Ежели удастся, я сам буду ходатайствовать за вас перед Николаем Николаевичем и военным ведомством.

— Я пробовал на шестиаршинной модели. Она перевернулась и сломалась. Но с моторами — другое дело, — стихший было голос авиационного первопроходца окреп. — Ручаюсь, динамическая остойчивость, регулируемая хвостовыми рулями, будет стократ лучше!

Пауза оказалась тягостной. Можайский тщетно искал понимания и поддержки в глазах присутствующих.

— Довольно, — прогудел Обручев. — Нам известно не менее шести попыток построить паровой аэроплан. Военное министерство не может себе позволить тратить выделяемые на науку средства, чтобы доказать невозможность такого аэроплана в седьмой раз. Георгий Дмитриевич, я подписал заключение комиссии, отправьте его господину министру. Вам же, дорогой Александр Федорович, я скажу следующее. Даже если ваш воздухолетательный снаряд состоится, пройдут многие годы, пока он станет достаточно надежным для принятия армией на вооружение. Научный бюджет Министерства направляется на поддержку работ, полезных армии уже через три-пять лет, а то и ранее. Так что — увы. Ищите единомышленников, последователей, меценатов, сыновей привлекайте. Дай Бог, удастся воздушный корабль во славу России. И еще, это моя личная просьба, господин контр-адмирал, больше не беспокойте Государя и великого князя. Время, сами понимаете, тяжелое, не след отвлекать их от державных дум.

— Честь имею, — сухо попрощался Можайский, и его массивный силуэт скрылся за дверью кабинета.

Обручев облегченно откинулся на спинку и отхлебнул остывший чай.

— Георгий, у меня на столе осталось два заявления — на вечный двигатель и самодвижущуюся бронированную повозку с пушкой. С ними разберись сам.

— Слушаюсь.

— Сколько у нас осталось нераспределенных средств?

— Сто рублей, Николай Николаевич.

— Есть что-нибудь толковое?

— Так точно. Проект руководства по конно-саперному делу.

— Замечательно. Петр Андреевич, спасибо, что уважили, — генерал с чувством пожал гладкую руку воздухоплавателя. — Без вас мне было бы трудно убедить несговорчивого изобретателя.

— Всегда рад помочь, ваше высокопревосходительство. Кстати, брат приобрел двух породистых рысаков. Не желаете глянуть в манеже?

— Всенепременно! И еще раз благодарствую.

Освободив десницу из генеральских лап, тезка первого российского императора кинулся догонять Можайского.

Отставной контр-адмирал неподвижно взирал на ледяную поверхность Невы. Река не вскрылась, но уже потемнела местами, предвещая скорый ледоход, а за ним весну и теплые дни. Вот только в душе моряка поселилась настоящая зима, не глядя на март. Денег больше взять негде. Достроить снаряд не на что. Долги отдавать нечем. Пенсии хватает только на съем крохотной квартирки за Обводным каналом и полуголодное существование. Отставные адмиралы и генералы жили за счет наследственных имений или за время службы прикупали землицы в личный пенсионный фонд. Все активы семьи Можайских безвозвратно вытянул аэроплан. Даже табак в трубке — последний. Жена умерла, у сыновей своя жизнь, внуков Бог пока не послал. К чему постылое существование?

В такие критические дни, растягивающиеся в критические годы, когда ощущение тупика и безысходности заполоняет все вокруг, нет сил сражаться и двигаться дальше, на горизонте вдруг появляется добрый фей или злой дьявол, который предлагает помощь и неожиданный выход из ситуации. Точнее сказать, явление потустороннего существа случается в романах и сказках, в жизни чаще всего вообще никто не приходит, а человек сам выбирается из ямы или тонет в ней навечно.

Рядом с Можайским нарисовался Петя Самохвалов, вполне плотская и земная особь, которую контр-адмирал меньше всего хотел видеть в сей момент и в недолгую оставшуюся жизнь.

— Фу-ф, насилу вас догнал, Александр Федорович. Горазды вы шагать.

Щуплая его фигура в сером английском пальто с английской же клетчатой кепкой на голове казалась нелепой на пронзительном мартовском ветру, сдабриваемом зарядами мокрого снега, рядом с монументальным контр-адмиралом в черной флотской форме, недобро разглядывающем воздухоплавателя сверху вниз через щелки пятнистых старческих век.

— Вы изволили торопиться за мной, чтобы еще раз объяснить непригодность моего снаряда и бесцельность потраченных последних тринадцати лет моей жизни? Зря поспешали, сударь. Мне не интересно ваше мнение.

— Нет! Да! То бишь — про ваш проект все сказано, незачем повторяться. А годы, право же, потрачены не зря. Вы накопили такой опыт, что не у каждого из европейцев имеется. Но у вас денег нет, у меня — есть. И летал я не раз, на глайдерах и аэростатах. Посему предложение имеется. Обсудим?

Можайский пыхнул трубкой.

— Предложение? От вас — мне? Это настолько невероятно, что я, пожалуй, выслушаю.

— Объединяем усилия и строим аэроплан! — Петр даже руки в стороны расставил наподобие крыльев, сжимая в правой саквояж с обидными для контр-адмирала доказательствами его неправоты.

— Мой?

— Нет же. Проще новый создать, чем ваш переделывать. В нем неправильно решительно все.

Проглотив очередную обиду, Можайский отрезал:

— Тогда нам не по пути. — Но тут инженерное любопытство взяло верх, и он спросил: — У вас, очевидно, и чертежи есть, лучше моих?

— Помилуйте, Александр Федорыч, откуда? В мире нет человека, который знает, как правильно устроить такой аппарат. Начинать придется с азов, собирать все публикации о чужих опытах, делать модели, строить планер, учиться летать на нем, подбирать двигатель.

— Все равно, без меня. Моей жизни не хватит, чтобы начать заново и закончить. Так я и свой проект заброшу, и новый не осилю.

— А как вы хотите остаться в памяти ваших будущих внуков, господин адмирал? Единоличным хозяином провального прожекта или соавтором первого в мире аэроплана? Держите, ознакомьтесь и завтра дадите мне свой окончательный вердикт, — Петр сунул саквояж в руку Можайскому. — Ну, по крайней мере, найдете ответы на многие из вопросов, что возникали при постройке вашего изделия. Теперь, эскьюземуа, позвольте откланяться. Холодно не по-весеннему, дома меня ждет горячий грог.