К тому времени, когда мы разобрались, что произошло, Ламалин остался далеко позади. Видимость немножко улучшилась, и мне удалось смутно различить серый прыщик на дальнем горизонте и узнать в нем остров Коломбьер, расположенный совсем рядом с Сен-Пьером. Я снова взялся за румпель, принеся извинения Майку, «Счастливому Дерзанию», акуле, святому Христофору и Морскому Старику. Майк тихонько возился внизу. Некоторое время спустя он вылез на палубу с двумя дымящимися кружками.

— Вот, шкипер, — сказал он. — Выпей-ка. И, бегорра, бьюсь об заклад, ты еще никогда не пробовал такого ирландского кофе.

Правда его — не пробовал. И вряд ли когда-нибудь еще попробую. Но готов подтвердить: черный кофе, в котором воду заменяет ром, — напиток просто сногсшибательный.

Примерно в шесть тридцать ветер стих окончательно. К этому моменту мы находились всего в нескольких милях от Северного пролива, ведущего к Сен-Пьеру, а потому мы убрали паруса и включили обалдуйку для завершения перехода. Мы приближались подобно триумфаторам: вспенивая воду носом, развевая черным вымпелом дыма за кормой, шхунка устремлялась к серому безлесью французских островов.

Мы разошлись с ржавым португальским сухогрузом, покинувшим порт. Подстрекаемые верой в морское братство, мы весело приветствовали его тремя слабосильными воплями нашей ручной туманной сирены. После недолгой паузы, во время которой его капитан пытался обнаружить источник этих звуков, потому что по сравнению с его судном мы казались почти невидимыми, он трижды взревел нам в ответ. Какое гордое мгновение! Но не без последствий.

Сухогруз лишь несколько минут назад высадил сен-пьерского лоцмана, и тот в большом катере направлялся назад в порт, как вдруг услышал хриплые сигналы. Он решил, что какому-то судну, идущему в порт, понадобились его услуги. И когда мы обогнули Иль-о-Ванкер, чтобы войти в Северный пролив, мы встретили возвращающийся лоцманский катер.

Он был вдвое больше нас и двигался вдвое быстрее. Игнорируя нас, катер промчался мимо, а затем, не обнаружив на горизонте ничего, кроме удаляющегося португальца, принялся описывать недоуменные круги. Затем он решительно повернул и, вздымая пенные буруны, устремился к «Счастливому Дерзанию».

В нескольких ярдах от нас он убавил ход, и лоцман окликнул нас по-французски. Я не понял, чего он хочет, так как мои познания в этом языке довольно-таки несовершенны. Но Майк свободно говорит по-французски. И на вопрос лоцмана, не видели ли мы другого судна, направляющегося в порт, Майк ответил, что как же — видели.

— Так где же оно? — осведомился лоцман.

— Погрузилась, — ответил Майк, выразительно ткнув большим пальцем вниз.

— Погрузилось? Mon Dieu! (Боже мой! (фр.)) Вы хотите сказать, что оно утонуло?

— Oui, (Да (фр.)) — добродушно согласился Майк. — Но, пожалуй, «ушла под воду» будет точнее. Это была подводная лодка, месье. Очень большая. С очень большим орудием на носу. С ярко-красными серпом и молотом на боевой рубке.

Лицо лоцмана заметно побледнело. Глаза лихорадочно обшарили горизонт. По-моему, он был уже готов умчаться, спасая свою жизнь, но тут в нем словно бы пробудилось смутное подозрение. Лицо у него начало багроветь. Он перевел взгляд на нас и узрел ухмылку на губах Майка.

— Черт побери! Я думаю, вы очень большой лжец. Bien. (Отлично (фр.)) Подводная лодка ушла, но вы тут. Вам нужно в Сен-Пьер, а? Так берите лоцмана. Приготовьтесь, я поднимаюсь на борт.

Майк мне перевел только вот эту часть разговора.

— Ничего не выйдет! — сказал я. — Втолкуй ему, что нам лоцман не нужен, что мы не намерены его брать и, уж конечно, не намерены ему платить.

Майк перевел, лоцман пожал плечами, улыбнулся совсем невесело, включил двигатель и без дальнейших околичностей принялся на большой скорости описывать круги вокруг «Счастливого Дерзания», поднимая высокую волну и проскакивая так близко к нашему носу и корме, что я каждый раз видел, как у него на щеках играют желваки.

Шхунка была шокирована таким поведением и ясно это показала: принялась гарцевать, прыгать, встряхиваться, кокетливо покачивая бортами, всякий раз, когда на нее налетала новая волна. Ну а я понятия не имел, почему лоцман ведет себя столь возмутительно, и негодовал. Кроме того, я был под воздействием ирландского кофе, а это заведомо воинственный напиток.

Надо сказать, что среди наших спасательных средств имелась ракетница военных лет. Я прыгнул в люк и вернулся с ней. Когда лоцман в следующий раз оказался у кормы, я выпустил ракету в двух футах над крышей его каюты. Он отвернул с такой поспешностью, что черпнул правым бортом воды. И не вернулся, а на пределе скорости понесся ко входу в порт, где исчез за молом.

Это, бесспорно, был один из самых упоительных подвигов моей морской карьеры, но нельзя не признать, не самый благоразумный. Когда полчаса спустя мы протарахтели между молами и вошли в порт, первое, что мы увидели, был отряд жандармов на государственном причале.

Майкл высказал мнение, что их вызвали, чтобы оказать нам официальный прием. Но влияние ирландского кофе сходило на нет, и меня одолевали сомнения. А потому, вместо того чтобы гордо подойти к пристани и пришвартоваться, я остался в ста ярдах от пирса, застенчиво описывая круги, а жандармы, таможенники, представители службы иммиграции и все возрастающее число прочих граждан настоятельными жестами приглашали нас причалить.

И тут Майк привлек мое внимание к двум портовым катерам, буксирчику и лоцманскому катеру, которые все поспешнее брали на борт жандармов. Выяснилось, раз мы не слишком торопились встретиться с ними, они заторопились встретиться с нами. Я показал им спину, и «Счастливое Дерзание» обратилась в бегство. Нет, вовсе не в трусливое бегство. Думается, при таком перевесе сил даже Нельсон не пожелал бы вступать в бой.

Результаты этого досадного недоразумения могли бы оказаться неприятными, если бы удача не улыбнулась нам. Мы медленно, с достоинством трюхали по проливу, и туг нам повстречался возвращающийся в порт баркас. Внушительная надпись на носу «Орегон» была мне знакома, как и шкипер. Теофиль Дечеверри был потомком баскских рыбаков, обосновавшихся на острове триста лет назад. Тео был могучим жизнерадостным человеком с оглушительным басом, влиятельной персоной на острове и, слава Тебе, Господи, мой добрый друг со времени моего предыдущего посещения Сен-Пьера.

Тео тоже меня узнал. Его приветственный рев перекрыл грохот обоих наших двигателей. Он прижал «Орегон» к нашему борту с таким самозабвенным восторгом, что «Счастливое Дерзание» по сей день хранит рубцы от этой встречи.

— Фар-р-рли! Чер-р-рт возьми! Наконец-то ты снова в Сен-Пьере. C'est bon! C'est magnifique! (Это хорошо! Это великолепно! (фр.)).И на собственном bateau (судно (фр.))ты приплыл!

— Oui, Теофиль, — ответил я, когда мне удалось вставить словечко. — Я тут, но je ne pense pas (Я не думаю (фр.)), что останусь тут долго. Regardez-vous (Посмотри-ка (фр.)) вон туда! — И я указал на быстро нагоняющую нас флотилию.

Тут за дело взялся Майк. Он толково объяснил, что произошло. Тео принялся хохотать, как взбесившийся морж, а отхохотавшись, прыгнул к нам и велел мне застопорить двигатель. Вскоре нас окружила Оборонная эскадра Сен-Пьера, и некоторое время царила оглушительная неразбериха.

Когда все более или менее уладилось, «Счастливое Дерзание» с Тео у руля вернулась в порт под дружеским эскортом флотилии. Прекрасное качество сен-пьерцев: хотя они легко вспыхивают, но и прощают столь же быстро.

Они показывали себя с лучшей стороны и когда речь шла о всяких других мелочах, о которых я позабыл позаботиться перед отплытием из Грязной Ямы. Например, я не озаботился получить официальное разрешение заходить в иностранные порты. Не побеспокоился я и зарегистрировать шхуну, так что никаких документов у меня не было. Ни документов. Ни флага. Ни порта приписки, и даже названия на носу и корме.

Не успели мы причалить, как Тео спустился вниз вместе с начальником таможни и еще двумя-тремя официальными лицами в форме. Начальник оказался не слишком покладистым. В одном из зубов у него было большое дупло, и он пессимистически его посасывал, пока Тео убежденно заявлял, что в нашем случае никакие документы не требуются. Начальник отказывался этому верить, и все они долго и горячо препирались без всякого толка, пока на Тео вдруг не снизошло озарение. Вот что он поведал нам позже: