Хэмптон-Корт видел Елизавету и юной рыжеволосой капризницей, отличавшейся крутым нравом, и старой своенравной дамой, дожившей почти до семидесяти лет и носившей рыжий парик. За четыре года до того, как Елизавета умерла, кто-то заметил в окно дворца, как старая королева танцует испанский танец под аккомпанемент свирели и тамбурина. Утро ее последнего выезда выдалось ненастным. Верховые лошади стояли во внутреннем дворе. Лорд Хэнсдон сказал, что «ни разу за все годы правления ее величество не выезжала верхом в такую бурю». Королева пришла в ярость. «За все мои годы! А ну-ка, девицы, быстро на лошадей!»

Так она крикнула и ускакала прочь, хотя ей уже с трудом удавалось держаться в седле. Этим и закончился ее последний приезд в Хэмптон-Корт, а с лордом Хэнсдоном она не разговаривала два дня.

Королевские покои, главная достопримечательность дворца, были построены Кристофером Реном для Вильгельма и Марии. Их королевские величества сочли старые покои слишком неудобными, и Рен создал покои таких колоссальных размеров, что по ним можно было бродить часами, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться великолепными картинами, высокими кроватями, роскошными часами работы Томпиона и замечательным барометром Дэниела Квора.

Присутствие на стенах этих комнат портретов развратных на вид и похожих друг на друга придворных красавиц эпохи Карла II заставляет некоторых посетителей предполагать, что они осматривают залы, в которых этот веселый монарх держал свой двор. Но это, разумеется, не так. Приезжая в Хэмптон-Корт, Карл останавливался в старых тюдоровских апартаментах, впоследствии уничтоженных Кристофером Реном. Должно быть, по приезде Карла эти комнаты вновь наполнялись духом минувшей эпохи бесконечных браков. Он привез во дворец свою юную невесту Екатерину Браганца, причем ее прибытие совпало с рождением сына, которого родила Карлу Барбара Каслмейн. Среди напутствий, полученных Екатериной от матери перед отъездом из Лиссабона, было и указание ни при каких обстоятельствах не проявлять терпимости по отношению к леди Каслмейн и не принимать ее ко двору. Но, подобно Анне Болейн, которая в этом же дворце пыталась унизить Екатерину Арагонскую, леди Каслмейн заставила короля представить себя королеве. Совершенно неожиданно и без тени смущения Карл представил ее Екатерине, причем сделал это на виду у всего двора. Он вышел, держа прекрасную Барбару под руку, и подвел ее к трону. Екатерина Браганца не расслышала имени фаворитки и поначалу вела себя с ней чрезвычайно вежливо, но, когда все неожиданно выяснилось, она залилась слезами и упала в обморок. Ее вынесли из тронного зала, торопясь остановить кровотечение из носа.

После Карла II в Хэмптон-Корте не происходило ничего примечательного, если не считать эпизода с кротом. В 1702 году жеребец по кличке Гнедок споткнулся о кучку земли, оставленную кротом. Сидевший на коне Вильгельм III не удержался в седле, упал, ударился о землю и получил травмы, от которых скончался. Якобиты, радуясь смерти «голландского Вильгельма», поднимали бокалы в честь хэмптонкортского крота, «маленького джентльмена в сюртуке из черного бархата».

Осматривая королевские покои, я подумал, что, хотя мне очень хотелось бы увидеть, каким этот дворец был при Генрихе VIII, все же лучше всего он выглядел при Карле I, перед тем как хранившиеся в нем шедевры были выставлены на продажу. Мало кто представляет себе, какое количество сокровищ было утрачено Англией и оказалось в разных странах Европы. Многие из них были безвозвратно утеряны, когда после казни Карла I республиканский парламент продал сокровища королевских дворцов.

Список проданного из дворца Хэмптон-Корт, не говоря об Уайтхолле, привел бы в трепет современных искусствоведов и коллекционеров. Произведения искусства, которые сегодня доступны лишь миллионерам, продавались за несколько сотен фунтов. Тициановская «Венера», которая ныне демонстрируется в мадридском Прадо, ушла всего за 600 фунтов, а находящийся в наши дни в Национальной галерее замечательный портрет Карла I работы Ван Дейка, на котором король с непокрытой головой и в доспехах восседает на гнедом жеребце, был оценен в двести фунтов; наброски Рафаэля для шпалер Сикстинской капеллы были проданы за триста фунтов! (Теперь они находятся в музее Виктории и Альберта.)

Этот самый длительный в истории аукцион продолжался с перерывами в течение трех лет. Дворец изобиловал самыми разнообразными предметами искусства и древностями. Первым их начал собирать Уолси, затем это увлечение разделили Генрих VIII, Елизавета и последующие монархи. Он должен был стать настоящим музеем английской мебели, поскольку в нем хранились кресла и кровати, принадлежавшие еще Уолси, а также балдахины, одежды, музыкальные инструменты, столы, застекленные шкафчики и всевозможные редкости. Хотел бы я знать, в какую сумму оценили бы на аукционе «Кристи» прогулочную трость Генриха VIII? В 1649 году она была продана за пять шиллингов! Зеркало кардинала Уолси, украшенное его же монограммой, ушло за пять фунтов, а пару перчаток Генриха VIII оценили в один шиллинг!

Распродажа картин из дворца Уайтхолл была не менее катастрофической. Карл разместил эту великолепную коллекцию в специальной галерее. В ней были выставлены двадцать восемь полотен Тициана, девять — Рафаэля, четыре — Корреджио и семь — Рубенса. Пуритане уничтожили все картины, на которых были изображения Христа или Девы Марии. Считается, что они сожгли три картины Рафаэля и четыре работы Леонардо да Винчи. В те времена снимали и прятали подальше все картины, которые могли признать нескромными. О существовании некоторых из этих картин забыли, и только поэтому они сохранились. Именно так сложилась необычная судьба картины «Адам и Ева» работы Мабузе [56], которую сегодня можно увидеть в Хэмптон-Корте.

Я сидел в парке, наблюдая, как дети играют в мяч, любовался фонтанами, утками и Большой виноградной лозой [57]. Потом я увидел старый теннисный корт, построенный в 1529 году Генрихом VIII и по-прежнему используемый членами клуба Королевского теннисного корта, который, несомненно, является старейшим в стране спортивным объединением.

Генрих, который, кстати, был хорошим игроком, возможно, первым в Англии стал надевать теннисные шорты. В Уимблдоне нет и половины той зрелищности, которая была свойственна соревнованиям того времени, ведь шорты короля представляли собой обрезанные снизу кальсоны из шелка или бархата, края которых были прошиты золотым шнуром. Король начинал свою теннисную карьеру, пользуясь вместо ракетки специально подбитой перчаткой, а твердый мяч был заполнен спрессованной шерстью. Теннисной сеткой служил обшитый бахромой шнур.

Я огляделся, вновь заинтересовавшись тем, что происходит в парке. Под большим деревом сидела парочка влюбленных; когда мне наскучило их разглядывать и гадать, как сложится их судьба и как долго они будут оставаться влюбленными, я стал размышлять об истории хэмптонкортского парка, самого очаровательного английского парка, спланированного в манере Версаля. Вдобавок он, как мне кажется, представляет собой последний из еще сохранившихся в Англии королевских парков в этом стиле. Весьма любопытно было бы проследить, как одни садово-парковые стили приходили на смену другим. Насколько мне представляется, средневековый парк был вариантом монастырского. Ему отводилось скромное место по ту сторону замкового рва, пролегавшего у самого подножья сторожевой башни. Это было обнесенное стеной пространство, внутри которого находились беседки, цветы и фонтаны. В те дни, когда Большой зал еще служил комнатой отдыха и отнюдь не пустовал, влюбленные, как в «Романе о розе», могли уединиться в тишине парка. Возвратившиеся с Востока крестоносцы видели сады Константинополя и Сирии и привезли оттуда неведомые в Англии фрукты, цветы и травы. Еще больше новинок привозили возвращавшиеся из Нового Света мореплаватели в правление Елизаветы. По мере того как эти пришельцы из дальних стран пускали корни в нашей почве, облик английского парка изменялся все сильнее. (Кто в наши дни задумывается о том, что картофель родом из Америки, а герань — из Южной Африки?)