После смерти Джейн Генрих ожидал в Хэмптон-Корте прибытия из Дувра «восхитительной фландрской кобылицы» — Анны Клевской. «Он был несчастлив в браке», — говорит немного приукрашенный портрет короля работы Гольбейна. Не в состоянии обуздать беспокойство, Генрих переоделся и выехал навстречу невесте. Он нашел ее в одном из домов Рочестера; Анна наблюдала в окно за травлей быков собаками. Генрих, который был необычайно сентиментален, подошел и, не раскрывая себя, преподнес подарок на память. Анна довольно холодно поблагодарила; было очевидно, что ее гораздо больше занимает травля быков. Тогда Генрих удалился в другие покои, облачился в костюм из пурпурного бархата и вернулся к невесте.

Вероятно, утверждать, что Генриху сразу же не понравилась ее внешность, не совсем правильно, поскольку на следующий день он сказал Кромвелю, что хотя Анна «вовсе не так прекрасна, как сообщалось», но все же «довольно хороша». Однако перед заключением брака жених выказал сильное нежелание в него вступать и даже осведомился у членов Совета, действительно ли ему необходимо «подставлять шею под это ярмо». В то утро, когда Генрих должен был вступить в брак, он мрачно заметил: «Если бы не желание доставить удовольствие всему свету и своим подданным, я бы ни за что не сделал того, что сделаю сегодня». Он даже назвал свою невесту «голландской коровой».

Однако самопожертвование короля Англии оказалось недолгим; спустя всего несколько месяцев Анна уже смиренно ожидала дня, когда получит развод и ей будет дарован титул «королевской сестры», который вполне ее устраивал. А находившийся неподалеку от садов и парков Хэмптон-Корта Генрих был пленен девичьей красотой Екатерины Говард. Впрочем, через два года выяснилось, что у его «розы» все же есть шипы, и он, убитый горем, спешно покинул Хэмптон-Корт. К этому времени старый дворец уже приобрел репутацию довольно непристойного места, но ему еще было суждено увидеть шестой и последний медовый месяц Генриха. Если опыт имеет в брачных делах имеет хоть какое-то значение, то Генрих и Екатерина Парр должны были знать секрет успеха. Их бракосочетание состоялось в кабинете королевы. К тому времени Генрих стал тучным и неповоротливым калекой, а Екатерина была изящной светловолосой женщиной тридцати одного года, дважды побывавшей вдовой. Таких, как она, в восемнадцатом веке называли синим чулком. Екатерина владела греческим и латынью и могла вступить в теологический диспут с любым богословом; помимо этого, она обладала значительной долей женского сострадания, которое проявляла в отношении больного короля и трех забытых им детей. Временами Генрих, несомненно, восхищался Екатериной Парр, но когда его терзала больная нога, он не мог подыскать более подходящего человека, чтобы выплеснуть свое раздражение. Есть свидетельства того, что однажды, когда Екатерина посмела поправить его в каком-то богословском вопросе, король впал в ярость, что частенько случалось с ним в зрелые годы. «Хорошенькое дело, — кричал он, — когда женщины становятся такими вот грамотейками. Дожил, на старости лет жена меня уму-разуму учит!» Да, Генрих был больным и сварливым стариком и нуждался в уходе, но вряд ли оправданно предположение, что его последний брачный опыт завершился превращением в подкаблучника. Впрочем, чего только на свете не случается…

Было бы чрезвычайно интересно узнать, что думала эта умная женщина о Генрихе VIII? Возможно, о чем-то говорит тот факт, что спустя всего несколько месяцев после смерти короля она в четвертый раз вышла замуж и ее супругом стал лорд Сеймур Садли. Говорят, он был влюблен в нее еще до того, как она стала королевой, так что их брак вполне можно было бы счесть браком по любви, если бы этот закончивший свою жизнь на эшафоте человек не отличался коварством и честолюбием. До брака с Екатериной Парр он уже успел поухаживать за Марией, Елизаветой и даже за Анной Клевской!

В правление Елизаветы Хэмптон-Корт стал дворцом для отдыха, в котором королева пыталась скрыться от государственных дел. Любой человек того времени, ясным зимним утром выглянув в одно из окон, выходивших во Внутренний сад, возможно, увидел бы королеву-девственницу, которая энергично шагает по саду, желая «разогреться». Во время пребывания в Хэмптон-Корте Елизавета регулярно совершала такие прогулки, хотя на людях никогда не позволяла себе ходить быстро, напротив, она «шествовала неспешно и величаво». Она любила Внутренний сад, со стен которого свешивались ветки розмарина, а живые изгороди и деревья были подстрижены так, что своей формой напоминали людей, животных и птиц. В подобной обстановке она беседовала с послом шотландцев Мелвиллом, который оставил документальное свидетельство того, как Елизавета пыталась заставить его согласиться, что она прекраснее и вообще лучше, нежели королева шотландцев Мария. И хотя Мелвилл был чрезвычайно опытным льстецом, ему с трудом удалось выдержать столь суровое испытание и сохранить верность своей госпоже.

Подобно своему отцу, Елизавета обожала охоту, но, оставаясь верной себе, и здесь проявляла склонность к театрализованным зрелищам. Среди привидений, которые, быть может, обитают в окружающих Хэмптон-Корт небольших виллах из красного кирпича, наверняка есть и призрак Елизаветы, одетой для охоты, являющийся в сопровождении придворных дам в платьях из белого атласа, верхом на прогулочных лошадях. Когда Елизавета приближалась к оленю на расстояние полета стрелы, перед ней неожиданно возникали пятьдесят стрелков с украшенными золотом луками. Все они были в зеленой одежде и алых сапогах. На память стрелки преподносили королеве подарок — серебряную стрелу с оперением из перьев павлина. После того как королева метала свой дротик, вся кавалькада скакала в направлении какой-нибудь тенистой беседки, где для них пели менестрели, а под сенью дубов был накрыт стол.

Вопрос замужества Елизаветы, который в течение долгих лет определял внешнюю политику Англии, впервые обсуждался именно в Хэмптон-Корте, где Сесил представил Елизавете в качестве будущего супруга графа Арранского, первого из многих ее поклонников. Но граф ей не понравился: он не отличался ни умом, ни внешностью. В беседе с испанским послом Елизавета сказала, что «никогда не выйдет замуж за человека, который весь день сидит у камина». Ей нужен был муж, умеющий скакать верхом, охотиться и сражаться. Возможно, вспоминая несчастный брак своего отца, который решил жениться на Анне Клевской, лишь взглянув на ее портрет (что, впрочем, было тогда традицией), Елизавета не стала делать поспешных выводов на основании миниатюр и картин и заставила молодых людей, которые хотели на ней жениться, ехать к ней через всю Европу. Пококетничав с очередным женихом, она ему отказывала. Думаю, современный психолог легко проследит связь между множеством неудачных браков отца Елизаветы и ее отказом выходить замуж. Итак, Хэмптон-Корт стал местом многочисленных медовых месяцев Генриха, и именно в нем началось длительное сопротивление его дочери вступлению в брак.

В Рождество Большой зал становился центром увеселений. Под потолком натягивали проволоку и подвешивали сотни масляных фонарей. Этот старинный театр становился сценой для маскарадов и пьес, начиная с сочельника и заканчивая Двенадцатой ночью. Сегодня, глядя на этот красивый, сверкающий чистотой и совершенно пустой зал, мы не в состоянии представить, каким он был во времена Тюдоров, когда плотники поднимали сцену, возводили замысловатые декорации, устанавливали деревья из парка, призванные изображать лес, и дома из крашеного холста. В ту эпоху актеры репетировали в Большой приемной палате, а костюмеры, портные и швеи занимались изготовлением необходимых костюмов. Почему бы не снять обо всем этом фильм? Вот если бы кинокамеру изобрели четыреста лет назад и она оказалась бы в руках Лестера, какие кадры, запечатлевшие Хэмптон-Корт в сочельник, дошли бы до наших дней! Мы увидели бы Елизавету и ее придворных дам, которые смотрят пьесу, королеву, танцующую каранто или гальярду, а может, даже отчаянное вольто. Хотя последний танец был запрещен при многих европейских дворах, Елизавета его танцевала; мы можем в этом удостовериться, взглянув на одну из картин в Пешерсте — партнер Елизаветы по танцу поднимает королеву вверх, словно балерину.